Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 53

Судьба моих союзников, напротив, складывалась гораздо более блестяще. Хан Кучюк, мой верный (по крайней мере, пока) степной вассал, тем временем успешно и очень активно воевал на востоке. Получив от меня обещанную поддержку — оружие (включая партию новехоньких самострелов, от которых его воины были в полном восторге), доспехи, железо, зерно, — он со своей многочисленной и жаждущей добычи ордой обрушился на остатки некогда могущественного Хазарского каганата. Он брал один за другим их города — Итиль, Семендер, Саркел, — грабил их караваны, подчинял себе их данников. Одновременно он вел войну и с Волжской Булгарией, которая тоже пыталась урвать свой кусок от распадающейся Хазарии. Кучюк регулярно присылал мне в Константинополь (а затем и в Киев) богатую дань — золото, серебро, меха, рабов (которых я, впрочем, приказывал ему либо отпускать, либо использовать на строительстве новых крепостей на границе Дикого Поля), — а также подробные донесения о своих победах и планах. Он не только расширял владения своей собственной орды, но и, по сути, укреплял восточные рубежи моей Русской Империи, создавая там мощный буферный улус, который должен был защитить нас от набегов других, еще более диких кочевых племен из глубин Азии. Я был им очень доволен и всячески его поощрял, понимая, что сильный и лояльный Кучюк — это залог спокойствия на моих южных границах.

Ну и, конечно, мои ближайшие соратники, те, кто прошел со мной весь этот долгий и трудный путь от старосты захудалой Березовки до Императора всея Руси, — Илья Муромец, Ратибор, Такшонь, Степан, Веслава, Искра, — все они получили заслуженные награды, почести и высокие должности в моей новой, стремительно растущей Империи. Илья стал главным воеводой всей русской армии, моей правой рукой в военных делах. Ратибор остался начальником моей личной гвардии и, по сути, главой моей службы безопасности, моим самым доверенным человеком. Такшонь, после возвращения из похода на Царьград, был назначен наместником в Тмутаракани и всем Причерноморье, где он должен был наводить порядок и строить новые крепости. Степан, мой инженер, возглавил все технические и строительные проекты в Империи, получив в свое распоряжение огромные ресурсы и полную свободу творчества (в рамках, конечно, моих стратегических планов и «Законов Системы»). Сеть мельниц окутала всю русскую империю — дань уважения его отцу. Веслава стала начальницей всей моей разведки и контрразведки, ее агенты теперь были повсюду, от Константинополя до Новгорода, от Польши до Хазарии. А Искра… с Искрой было сложнее. Она, хоть и была мне очень полезна своими знаниями о Веже и своими медицинскими талантами, все еще оставалась для меня загадкой, темной лошадкой. Я назначил ее главной над всеми лекарями и знахарями в Империи, поручив ей создание единой медицинской службы и борьбу с эпидемиями (с использованием тех знаний, которые мы теперь могли получать от Вежи). Но я не спускал с нее глаз, помня о ее прошлом и о ее связи с Огнеяром.

Все они стали опорой моего трона, верными исполнителями моей воли, моими друзьями и советниками. Их имена, я был уверен, войдут в легенды вместе с моим собственным. Каждый из них внес свой неоценимый вклад в нашу общую победу, в становление Руси как великой державы. И теперь нам всем вместе предстояло не менее трудное дело — не просто удержать завоеванное, но и построить на этих землях новую, сильную, справедливую и процветающую Империю. Задачка, я вам скажу, посложнее, чем взять Царьград.

После того, как все основные дела в поверженном Константинополе были более-менее улажены — новый, лояльный мне император посажен на трон, условия мирного договора подписаны и скреплены всеми необходимыми печатями, контрибуция собрана и погружена на корабли, гарнизон оставлен, судьбы врагов и союзников решены, — я, наконец, мог со спокойной (ну, почти спокойной) душой отправиться в обратный путь. На Русь. Домой.

Это было триумфальное возвращение, подобного которому, я думаю, еще не знала история этих земель, да и многих других тоже. Весть о нашем невероятном походе, о падении Царьграда, о сокрушительной победе над могущественной Византийской империей, о несметных трофеях, о невероятных подвигах русского оружия и о мудрости нашего молодого Царя-Императора (то есть, меня) летела далеко впереди нас, обгоняя даже самые быстроходные корабли и самых резвых гонцов. Она распространялась по всем городам и весям Руси, вызывая у одних — восторг, ликование и безмерную гордость за свою страну и своего правителя, у других — страх, зависть и тайную злобу (я не сомневался, что и такие найдутся среди тех удельных князьков и бояр, которые лишь формально признали мою власть). Но равнодушных, я думаю, не было.

Когда наш огромный флот, груженный не только воинами и оружием, но и несметными сокровищами, захваченными в Константинополе, вошел сначала в гавань Тмутаракани, нашего южного форпоста, а затем, обогнув Крымский полуостров, который теперь по праву принадлежал нам, направился к устью Днепра, чтобы подняться вверх по реке к Киеву — древней столице Руси, которая теперь должна была стать одним из главных центров моей новой, объединенной Империи, — нас встречали восторженные, ревущие от радости толпы народа. Люди выбегали на берега, забирались на холмы, на крыши домов, чтобы только увидеть своими глазами эту легендарную армаду, этих воинов-победителей, этого Царя-триумфатора. Они забрасывали наши корабли цветами, махали платками, пели какие-то хвалебные, импровизированные песни, славя русское оружие и своего Царя Антона, который не только объединил под своей рукой все разрозненные русские земли, но и сокрушил векового, казалось бы, непобедимого врага, возвеличив Русь до невиданных доселе высот.

В каждом городе, через который мы проходили, — будь то небольшой Переяславец на Дунае, или пограничный Белгород на Днестре, или древний Чернигов, или, наконец, сам Киев, «мать городов русских», — нас ждали пышные, торжественные встречи. Нас встречали хлебом-солью, колокольным звоном, благодарственными молебнами в церквях. Бояре, купцы, духовенство, простые горожане и крестьяне из окрестных сел — все высыпали на улицы, чтобы поприветствовать нас, чтобы выразить свою преданность, свое восхищение, свою надежду на лучшее будущее под моей твердой рукой. Я видел в их глазах не только радость победы, но и что-то еще — какую-то новую гордость за свою страну, за свою Русь, которая из забитой, отсталой окраины Европы вдруг превратилась в одну из ведущих мировых держав. И я понимал, что это — моя главная заслуга, моя главная победа. Не взятие Константинополя, не разгром Византии, а вот это — пробуждение национального самосознания, рождение новой, единой, сильной нации.

Я стал для них не просто правителем, не просто очередным князем или царем. Я стал живой легендой, почти мифом. Символом непобедимости, справедливости, мудрости. Отцом нации, если хотите. И это, с одной стороны, было очень приятно и лестно для моего самолюбия. Но, с другой стороны, это накладывало на меня еще большую, еще более тяжелую ответственность. Я не мог их обмануть, не мог их подвести. Я должен был оправдать их надежды, их веру.

Это триумфальное возвращение, которое растянулось на многие недели, пока мы медленно двигались вверх по Днепру, останавливаясь в каждом крупном городе, принимая поздравления и дары, решая неотложные местные дела, — это возвращение не только укрепило мой авторитет внутри страны до небывалых высот, но и произвело огромное впечатление на наших соседей. Соседние народы и государства — поляки, венгры, чехи, немцы, шведы, даже те же печенеги и булгары, — видя невероятную мощь моей Русской Империи и славу ее Царя, спешили засвидетельствовать мне свое почтение, прислать своих послов с богатыми дарами, предложить союзы, торговые договоры или, по крайней мере, гарантировать свой вечный нейтралитет и дружбу. Мир вокруг Руси менялся на глазах. И менялся он в нашу пользу.

Начиналась новая эпоха в истории Руси. Эпоха мира (относительного, конечно, потому что враги и завистники у нас еще оставались, да и внутренние проблемы никуда не делись). Эпоха грандиозного строительства — не только городов и крепостей, но и нового общества, нового государства. Эпоха реформ, просвещения и, я очень на это надеялся, процветания. Впереди было еще очень много работы.