Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 50
Это было очень странное, двоякое ощущение. С одной стороны, я почувствовал невероятное облегчение, почти эйфорию. Как будто с моих плеч свалился огромный, невидимый, но очень тяжелый груз, который я тащил на себе все эти годы. Больше не нужно было постоянно гнаться за этими проклятыми очками, выполнять сомнительные, а порой и откровенно мерзкие задания Системы, чтобы получить очередную «дозу» или избежать «штрафа». Больше не нужно было жить в постоянном страхе перед ее наказанием, перед ее манипуляциями, перед ее непредсказуемыми и часто жестокими играми. Я снова стал… почти свободным человеком. Почти.
Но, с другой стороны, это означало и потерю. Потерю тех уникальных, почти божественных способностей, которые не раз спасали мне жизнь, которые помогали мне побеждать врагов, которые позволяли мне совершать то, что было недоступно простым смертным. Теперь я оставался просто человеком. Да, очень опытным, очень знающим (все те знания и навыки, которые я приобрел за время «носительства», Вежа, к счастью, у меня не отняла — по крайней мере, пока), очень закаленным в боях и интригах. Но все же — просто человеком. Смертным, уязвимым, подверженным болезням, старению, усталости. Как и все остальные. И это было немного… страшно. Я слишком привык к своей «избранности», к своей «суперсиле». А теперь мне предстояло учиться жить без нее.
Даже мой Ручной Сокол, этот пернатый аватар Вежи, который до этого момента был моим постоянным спутником и почти частью меня самого, изменился. Он не исчез, он все так же сидел у меня на плече или кружил надо мной. Но я чувствовал, что его связь со мной стала другой. Он перестал быть прямым продолжением воли Системы, перестал быть источником ее указаний или ментального воздействия на меня. Теперь он превратился скорее в сложный, высокотехнологичный, но все же инструмент, подчиненный в первую очередь мне, Царю Антону (в рамках тех самых принятых «Законов», конечно), и предназначенный для выполнения вполне конкретных, земных задач — разведки, связи, анализа данных, — но уже без возможности прямого вмешательства в мое сознание или мою волю. По крайней мере, я на это очень надеялся.
Это был болезненный, но, я понимал, абсолютно необходимый этап перехода к новому миропорядку, к новым отношениям с Вежей. Этап прощания со старыми иллюзиями и обретения новой, пусть и более трудной, но зато более честной свободы. Я еще не знал, чем все это обернется для меня и для моей Империи. Но я чувствовал, что мы стоим на пороге чего-то очень важного, чего-то, что может изменить судьбу всего этого мира. И я был готов к этому. Почти готов.
Древняя, черная, пульсирующая неземным светом стелла, этот главный ретранслятор Вежи, скрытый в самых глубоких подземельях Константинопольского дворца, также не осталась без изменений после принятия наших «Законов Системы». Она не была уничтожена, как изначально, в порыве отчаяния, предлагал старый византийский император. Я понимал, что такой шаг, даже если бы он был технически возможен (а я в этом очень сомневался, учитывая ту невероятную энергию, которая от нее исходила), мог бы привести к совершенно непредсказуемым и, скорее всего, катастрофическим последствиям для всей планеты, а может быть, и для самой ткани реальности. Мы не знали, что это за штуковина, как она работает, с чем она связана, и разрушать ее, не понимая последствий, было бы верхом глупости и безответственности. Это было все равно, что пытаться обезвредить атомную бомбу с помощью кувалды.
Вместо этого, в соответствии с принятыми нами «Законами» (особенно Третьим, который говорил о «контролируемом сотрудничестве»), функция этой стеллы должна была быть изменена. Она должна была перестать быть тайным, неконтролируемым узлом для сбора «энергии влияния» от ничего не подозревающих биологических носителей и для скрытого, манипулятивного управления ими. Теперь она должна была стать центральным, но уже известным и, по крайней мере, частично контролируемым нами элементом новой, легализованной инфраструктуры Вежи в этом мире. Инфраструктуры, работающей в рамках «Законов Системы» и предназначенной не для порабощения, а для сотрудничества с человечеством.
Как именно это изменение функции произошло, я, честно говоря, до конца не понял. Возможно, это потребовало каких-то сложных, почти магических манипуляций с самой стеллой, с ее энергетическими потоками, с теми неземными символами, которые покрывали ее поверхность. Эти манипуляции могли быть произведены либо самой Вежей (которая, подчиняясь новым правилам, сама перенастроила свой «ретранслятор»), либо при помощи тех знаний и инструкций, которые она предоставила мне и Искре через наши (теперь уже сильно урезанные) интерфейсы. Я помню, что мы провели несколько долгих, напряженных часов в этом подземном зале, выполняя какие-то странные, непонятные нам ритуалы или команды, которые транслировала Вежа. Были какие-то вспышки света, какие-то гулы, какие-то изменения в пульсации стеллы. В конце концов, Вежа сообщила нам, что «перенастройка завершена» и что «узел теперь функционирует в новом, безопасном режиме». Верить ей на слово было, конечно, рискованно, но другого выхода у нас не было. Мы могли только надеяться, что она не обманывает нас в очередной раз.
Теперь эта черная стелла, как я понял, должна была служить своего рода главным «сервером» или «ядром» для той части Системы «Вежа», которая официально взаимодействовала с человеческой цивилизацией через разрешенные, небиологические интерфейсы (такие, как мой Ручной Сокол, или будущие терминалы и сети, которые нам еще предстояло создать). Она должна была обеспечивать ее стабильную работу, хранение и обработку информации, связь с другими, возможно, существующими узлами Вежи в других частях мира или даже в других реальностях. Но все это — уже без возможности прямого, неконтролируемого, вредоносного вмешательства в нашу жизнь. По крайней мере, так было задумано. А как оно будет на самом деле — покажет только время.
Судьба самого византийского императора, этого старого, мудрого, но сломленного человека, который, как ни странно, сыграл ключевую, хоть и трагическую, роль во всех этих невероятных событиях, также была решена в эти дни. После того, как он перестал быть активным носителем Системы и, следовательно, перестал представлять для меня прямую угрозу (а может, даже стал своего рода союзником в нашей общей борьбе с Вежей), и после того, как он, пусть и скрепя сердце, но все же помог мне в выработке и принятии этих «Законов», его дальнейшее пребывание на императорском троне стало невозможным. Он был слишком тесно связан со старым, порочным, «системным» порядком. Он был символом той Византии, которую я только что победил. И он сам, я думаю, это прекрасно понимал.
Я, проявив, как мне кажется, великодушие победителя и некоторое уважение к его возрасту, его мудрости (пусть и обретенной через такие страдания) и его недавней помощи, не стал его казнить или подвергать каким-либо унижениям. Я предложил ему несколько вариантов его дальнейшей судьбы, и он выбрал тот, который, видимо, больше всего соответствовал его нынешнему душевному состоянию.
Он формально, перед лицом оставшихся в живых сенаторов, патриарха и высших сановников, отрекся от императорского престола в пользу того ставленника, которого я ему указал. Это был один из дальних родственников предыдущей династии, человек не слишком умный, не слишком амбициозный, но достаточно лояльный мне и готовый выполнять все условия нашего мирного договора. Этот новый император должен был обеспечить стабильность в том, что осталось от Византийской империи, и ее полную интеграцию в новую систему международных отношений, где доминирующую роль теперь играла моя Русская Империя.
Сам же старый император, сложив с себя все регалии и приняв монашеский постриг под именем брата Иоанна (в честь какого-то своего любимого святого, как он мне объяснил), удалился в один из самых отдаленных и уединенных монастырей где-то на Афоне или на одном из греческих островов. Там, как он сказал, он собирался провести остаток своих дней в молитвах, покаянии и размышлениях о бренности всего земного и о тайнах мироздания. Я не стал ему мешать. Возможно, там, в тишине и уединении, он действительно найдет тот покой, которого был лишен на протяжении всей своей долгой и мучительной жизни «носителя». Я даже распорядился, чтобы ему были созданы все условия для спокойной жизни и чтобы его никто не беспокоил. А перед отъездом он передал мне несколько старинных, полуистлевших свитков, исписанных мелким греческим убористым почерком.