Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 48

Наконец, после того, что показалось мне целой вечностью (хотя на самом деле прошло, наверное, не больше минуты), голограмма Вежи шевельнулась. Ее изумрудные глаза снова сфокусировались на мне, и в них не было ни гнева, ни удивления, а только все та же холодная, бесстрастная, почти компьютерная оценка.

— Твое предложение… интересно, Антон, — произнесла она своим мелодичным, но лишенным всяких человеческих интонаций голосом. — Оно неожиданно. Оно радикально. Оно… не лишено определенной логики, с точки зрения выживания и оптимизации ресурсов для обеих наших систем — моей и вашей, человеческой.

Я почувствовал, как у меня отлегло от сердца. Она не отвергла его сразу! Она готова обсуждать! Это уже была маленькая, но очень важная победа.

— Однако, — продолжила Вежа, и я снова напрягся, ожидая подвоха, — оно требует очень серьезных уточнений и, я бы сказала, корректив. В том виде, в котором ты его изложил, оно для меня неприемлемо. Оно слишком сильно ограничивает мои возможности, мою свободу действий, мои перспективы развития. Оно ставит меня в положение… подчиненного, а не партнера. А я, как ты понимаешь, не могу на это согласиться.

Ну вот, началось. Я так и знал, что она не сдастся без боя. Что сейчас начнется торг, выкручивание рук, попытки найти лазейки, продавить свои условия. Но я был к этому готов. Я понимал, что это будет нелегко.

И действительно, после того, как и Вежа, и старый византийский император (который, хоть и скрепя сердце, но все же поддержал мою идею переговоров), выразили свою, пусть и очень сдержанную, очень осторожную, готовность обсуждать предложенные мной «ЗакоСоны Системы», начался самый сложный, самый напряженный, самый изматывающий этап — этап «переговоров», уточнений, согласований, взаимных уступок и компромиссов.

Это был не просто торг, как на восточном базаре, где каждый пытается обмануть другого и урвать себе кусок побольше. Это была настоящая битва умов, битва мировоззрений, битва за будущее. На одной стороне этого невидимого стола переговоров сидел я, Царь Антон, опирающийся на свою человеческую логику (которая, как я теперь понимал, была далеко не всегда безупречна), на свою интуицию (которая меня иногда подводила, а иногда, наоборот, спасала), и на свое отчаянное, почти инстинктивное стремление защитить свободу и независимость своего вида, не дать ему превратиться в бездушную биомассу для какой-то непонятной вселенской сущности.

А на другой стороне — была она, Вежа, в лице своего бесстрастного аватара, обладающая колоссальными, почти безграничными знаниями, невероятными вычислительными мощностями, тысячелетним (а может, и миллионолетним) опытом манипуляций, интриг и выживания. Она была как гроссмейстер, играющий одновременно на тысяче досок, и я, со своими скромными способностями, пытался хотя бы не проиграть ей вчистую.

Византийский император и Искра выступали в этой битве в роли моих, так сказать, «экспертов» и «секундантов». Старик, который на своей шкуре испытал все «прелести» носительства и хорошо изучил повадки Вежи, часто указывал мне на возможные подводные камни в ее предложениях, на скрытые смыслы, на двусмысленности в формулировках. Он был как старый, опытный волк, который чует ловушку за версту. Искра, которая, как я теперь понимал, тоже была не так проста, как казалась, и обладала какими-то своими, особыми знаниями о Системе (возможно, полученными от своего отца, Огнеяра, или из каких-то других, неизвестных мне источников), также помогала мне, анализируя предложения Вежи, предлагая контр-аргументы, подсказывая возможные компромиссы. Ее холодный, аналитический ум был очень кстати в этих сложных переговорах.

Обсуждение каждого пункта моих «Законов» занимало многие часы, а иногда и целые дни. Мы сидели в этом мрачном, холодном подземелье, освещенные лишь тусклым светом факелов и призрачным сиянием черной стеллы и аватара Вежи, и спорили, доказывали, убеждали, угрожали, шли на уступки и снова возвращались к исходным позициям. Это было невероятно тяжело и физически, и морально.

Вежа, естественно, пыталась выторговать для себя как можно больше полномочий или оставить какие-нибудь лазейки, которые позволили бы ей в будущем, если не полностью отменить, то хотя бы обойти эти неудобные для нее ограничения. Например, по Первому Закону (о приоритете человечества и недопустимости вреда) она долго и упорно спорила о самом определении «вреда». Она пыталась доказать, что некоторые ее действия, которые нам, людям, могут показаться вредными или жестокими (например, провоцирование войн или устранение «неэффективных» правителей), на самом деле, в долгосрочной, вселенской перспективе, приносят человечеству только пользу, так как стимулируют его развитие, отсеивают слабое и нежизнеспособное, ведут к прогрессу. Я же, при поддержке Искры и императора, настаивал на том, что «вред» должен определяться с точки зрения человеческих ценностей — жизни, свободы, здоровья, — а не с точки зрения ее абстрактной «оптимизации реальности». И что никакая «вселенская перспектива» не может оправдать страдания и гибель конкретных людей здесь и сейчас.

Особенно жаркие, почти ожесточенные дебаты разгорелись вокруг Второго Закона — о полном и безоговорочном отказе от использования биологических носителей. Для Вежи это было, пожалуй, самым болезненным, самым неприемлемым ограничением. Ведь именно через нас, носителей, она получала наиболее качественную, наиболее концентрированную, наиболее легко усваиваемую ею «энергию влияния». Лишиться этого — значило для нее лишиться основного источника своего могущества, своей силы. Она предлагала различные компромиссы: например, оставить возможность «добровольного» носительства для особо одаренных или особо желающих индивидуумов, которые сами, по своей воле, захотят служить ей и «прогрессу». Или же сохранить за собой право «активировать» носителей в случае какой-нибудь крайней, экстренной необходимости, например, «глобальной угрозы» для человечества, которую только она сможет предотвратить. Но я был непреклонен. Я понимал, что любая лазейка, любая двусмысленность в этом вопросе будет немедленно использована ею в своих целях. Поэтому — никаких био-носителей, никаких исключений, никаких «добровольцев» и никаких «крайних необходимостей». Связь с человечеством должна быть только через внешние, небиологические, полностью контролируемые нами интерфейсы. Точка.

Третий Закон (о контролируемом сотрудничестве и взаимной ответственности) также вызвал немало споров. Как именно будет обеспечиваться этот «полный, строгий и постоянный контроль» со стороны людей над действиями Вежи? Кто будет решать, какие технологии и знания она может передавать человечеству, а какие — могут оказаться слишком опасными или преждевременными? Каковы будут механизмы взаимной ответственности в случае нарушения этого договора одной из сторон? Как предотвратить ситуацию, когда человечество, получив доступ к слишком мощным, почти божественным технологиям, не использует их во вред себе или другим, не развяжет новую, еще более страшную войну, не уничтожит само себя? Эти вопросы были очень сложными, и у нас не было на них готовых ответов. Мы могли лишь наметить общие принципы, создать какие-то рамки, а детали предстояло прорабатывать уже потом, в ходе дальнейшего, надеюсь, мирного сосуществования.

Эти переговоры были не просто дипломатической или юридической казуистикой, не просто торгом за власть и ресурсы. Это было нечто гораздо большее. Это было столкновение двух цивилизаций, двух разумов, двух мировоззрений, двух фундаментально различных подходов к развитию и самому смыслу существования. И от их исхода, я это прекрасно понимал, зависела не только моя личная судьба, не только судьба моей Империи, не только судьба этой несчастной Византии. От их исхода, возможно, зависела судьба всего человечества на многие, многие века вперед. И это осознание давило на меня неимоверным грузом ответственности, но одновременно и придавало мне сил, решимости, упрямства. Я не мог проиграть эту битву. Не имел права.