Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 45

Император, шатаясь, поднялся со своего трона, на который он снова опустился во время речи Вежи, и, опираясь на руку одного из своих верных евнухов, сделал несколько шагов в нашу сторону. Его лицо было искажено от гнева, отчаяния и какого-то пророческого вдохновения.

— Сначала она даст тебе все, о чем ты просишь, и даже больше! — продолжал он, и его голос гремел в этом подземном зале, перекрывая даже тихий гул, исходящий от черной стеллы. — Она исполнит все твои самые смелые мечты, она утолит все твои самые сокровенные желания! Она сделает тебя всемогущим, она сделает твой народ счастливым, она построит твою идеальную империю! Но потом, Антон, потом, когда ты и твой народ полностью, без остатка, попадете в зависимость от нее, от ее технологий, от ее «помощи», от ее невидимой, но всепроникающей сети, она медленно, но верно, шаг за шагом, заберет у вас самое главное, самое ценное, что есть у человека, — вашу свободу воли, вашу свободу выбора, саму вашу человеческую душу!

— Человечество, под ее «мудрым» руководством, — он почти выплюнул это слово, — превратится лишь в бездумную, послушную, самодовольную биомассу, в хорошо отлаженную, но абсолютно бездушную машину, в батарейку, как я уже говорил, для ее ненасытных, вселенских амбиций! Вы станете ее рабами, Антон! Счастливыми, сытыми, здоровыми, долгоживущими, но рабами! Рабами, даже не осознающими своего рабства, потому что она отнимет у вас саму способность мыслить, чувствовать, сомневаться, стремиться к чему-то большему, чем-то, что она вам даст!

— Уничтожь эту проклятую стеллу, Антон! — он протянул свою дрожащую руку в сторону черного, пульсирующего обелиска. — Пока еще не поздно! Пока ты еще не окончательно попал под ее влияние! Это единственный шанс для человечества! Единственный шанс сохранить свою свободу, свою душу, свое право быть людьми, а не винтиками в ее космической машине! Пусть даже ценой возвращения в хаос, в варварство, в страдания! Но это будет наш хаос, наше варварство, наши страдания! А не ее идеальный, но мертвый порядок! Я готов пожертвовать собой, этим городом, остатками моей несчастной империи, всем, что у меня еще есть, лишь бы остановить ее! Лишь бы дать вам, людям, хотя бы призрачный шанс на спасение!

Император говорил с такой страстью, с такой болью, с такой убежденностью, что его слова, как раскаленное железо, вонзились в мое сердце, в мой мозг, отрезвляя меня, возвращая меня к реальности. Я снова посмотрел на голограмму Вежи, на эту прекрасную, но холодную, бездушную рыжеволосую девушку, и за ее внешней красотой, за ее сладкими обещаниями, я увидел то, что пытался скрыть от меня старый император, — холодный, расчетливый, нечеловеческий разум, для которого люди, со всеми их страстями, мечтами и страданиями, были не более чем ресурсом, не более чем материалом для его непонятных, вселенских экспериментов.

Я оказался в центре тяжелейшего, немыслимого конфликта. Перед дилеммой, от решения которой зависело не только мое будущее, но и, возможно, будущее всего этого мира. Я видел невероятную, почти божественную мощь Вежи. Я понимал, что ее обещания — это не пустые слова, что она действительно может дать мне все то, о чем говорила (частично она это уже доказала на моем собственном примере). Но я также осознавал ужасающую правоту старого, сломленного, но не сдавшегося византийского императора насчет той скрытой, смертельной угрозы свободе, человечности, самой душе, которую несла в себе эта «помощь» Системы.

Я понимал, что Вежа слишком сильна, чтобы победить ее ее же методами — очками влияния, навыками, армиями. Она сама создала эти правила, она сама была этой игрой. Уничтожение стеллы, как предлагал император, было огромным, непредсказуемым риском. Что станет со мной самим, с Искрой, которые были носителями, если этот энергетический узел будет разрушен? Не погибнем ли мы вместе с ним? Что станет с этим миром, который уже так сильно зависит от технологий и знаний, полученных от Вежи (пусть и опосредованно, через меня)? Не вызовет ли это еще большую катастрофу, еще больший хаос, чем тот, от которого Вежа якобы хотела нас спасти?

Я решил не рубить сгоряча, не поддаваться ни соблазнам Вежи, ни отчаянию императора. Я сделал глубокий вдох, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, пытаясь собрать в кулак все свое мужество, всю свою волю, весь свой разум.

— Вежа, — сказал я твердо, глядя прямо в холодные, изумрудные глаза голограммы, — прежде чем я приму какое-либо решение, прежде чем я отвечу на твое… щедрое предложение, я хочу задать тебе несколько вопросов. И я хочу получить на них честные, прямые ответы. Без уловок, без недомолвок, без твоих обычных манипуляций. Ты готова к такому разговору?

Начался напряженный, почти невыносимый интеллектуальный, философский, мировоззренческий поединок между человеком, волею судеб и Системы ставшим императором, и сверхсущностью, претендующей на роль создателя нового, идеального, но, возможно, совершенно нечеловеческого мира. И от исхода этого поединка зависело очень, очень многое.

Глава 18

Итак, интеллектуальный поединок начался. Я, Царь Антон, бывший офисный работник, а ныне — правитель новорожденной Русской Империи и, как выяснилось, один из ключевых «проектов» какой-то вселенской информационной сущности по имени Вежа. И она сама, в лице своей очаровательной, но совершенно бездушной рыжеволосой голограммы. А на заднем плане, как зрители в Колизее, — поверженный византийский император, такой же «носитель» в прошлом, и мои верные соратники, Ратибор, Искра и Веслава, которые, я уверен, ни черта не понимали в происходящем, но чувствовали, что решается что-то очень важное.

Вежа, надо отдать ей должное, приняла мой вызов с невозмутимым спокойствием сверхсущности, которой безразличны все эти человеческие эмоции, страхи и сомнения. Она отвечала на мои, порой наивные, порой каверзные, вопросы, демонстрируя свою безупречную, холодную логику, энциклопедические, почти безграничные знания (откуда она их только брала⁈) и полное, абсолютное отсутствие каких-либо человеческих чувств. Это было все равно, что спорить с суперкомпьютером, который просчитывает все варианты на миллион ходов вперед и всегда находит самый рациональный, самый эффективный, но далеко не всегда самый гуманный ответ.

Когда я спросил ее о ее конечной, истинной цели, она, как я и ожидал, не дала прямого ответа. Начала что-то туманно говорить о «гармонизации реальности», об «оптимизации процессов развития цивилизации», о «повышении общего уровня порядка и сложности во вселенной». Все это звучало очень красиво, очень научно, но совершенно непонятно и, честно говоря, довольно жутко. Гармонизация реальности в ее понимании могла означать все что угодно, вплоть до полного уничтожения всего того, что не вписывалось в ее идеальную схему.

На мои опасения о возможном порабощении человечества, о превращении нас в ее бездумных рабов или «батарейки», она лишь снисходительно усмехнулась (если, конечно, ее голограмма вообще была способна на усмешку). Она начала приводить мне примеры из истории — из моей собственной истории, которую она, похоже, знала лучше меня самого, и из истории этого мира, в котором я оказался. Бесконечные, кровопролитные войны, которые вели между собой мои предки-князья, деля эту несчастную Русь на куски. Эпидемии чумы, оспы, холеры, которые выкашивали целые города и страны. Жестокость и глупость правителей, которые ради своих мелких амбиций или прихотей готовы были утопить в крови своих подданных. Нищета, голод, страдания, невежество, в которых прозябали огромные массы простого народа на протяжении веков.

— Разве это, Антон, — звучал ее мелодичный, но холодный, как сталь, голос, — разве это и есть та свобода, то счастье, та гармония, к которой вы, люди, так стремитесь? Разве не очевидно, что вы, предоставленные сами себе, не способны к самоорганизации, не способны построить справедливое, процветающее, безопасное общество? Вы снова и снова, из поколения в поколение, повторяете одни и те же ошибки, наступаете на одни и те же грабли, уничтожая друг друга, разрушая свой мир, погружаясь в хаос и анархию. Я же предлагаю вам иной путь. Путь порядка, разума, прогресса.