Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 43

Я стоял, как завороженный, глядя на эту черную, пульсирующую светом стеллу, и чувствовал, как по моей спине пробегает ледяной озноб. Это было оно. Сердце моего врага. Сердце моего создателя. Сердце моей тюрьмы. И оно было здесь, передо мной, на расстоянии вытянутой руки. И у меня, возможно, была возможность все это изменить.

Глава 17

В тот самый момент, когда я, Царь Антон, стоял в этом мрачном подземелье под Императорским дворцом, потрясенный до глубины души словами византийского императора и видом этой древней, черной, излучающей какую-то потустороннюю, холодную энергию стеллы, и лихорадочно пытался сообразить, что же мне, черт возьми, со всем этим делать — то ли бежать отсюда сломя голову, то ли попытаться разнести эту дьявольскую штуковину на куски, то ли просто сесть и заплакать от бессилия и отчаяния, — произошло нечто еще более невероятное, еще более выходящее за рамки моего, и без того уже порядком расшатанного, понимания реальности.

Мой Ручной Сокол — тот самый, который появился у меня после сделки с Вежей, который стал моим верным (или не очень?) спутником, моим разведчиком, моим связистом, моим личным «беспилотником», если хотите, — который все это время незаметно для меня (а может, и для императора) влетел в это тайное помещение вслед за нами и теперь спокойно сидел у меня на плече, чистя перышки, как ни в чем не бывало, — вдруг встрепенулся. Он резко вскинул свою хищную голову, его изумрудные глаза, которые всегда казались мне какими-то неживыми, не птичьими, вспыхнули особенно ярко, и все его тело начало светиться тем же самым интенсивным, пульсирующим, изумрудно-зеленым светом, который я видел при его появлении.

Свечение становилось все ярче, все интенсивнее, так что мне пришлось даже зажмуриться на мгновение. Очертания птицы начали расплываться, терять свою форму, превращаясь в какой-то бесформенный, вибрирующий сгусток чистой энергии, который оторвался от моего плеча и завис в воздухе между мной и черной стеллой. Затем этот энергетический вихрь начал медленно вытягиваться, уплотняться, обретать какие-то более определенные контуры. И через несколько секунд, которые показались мне вечностью, перед моими изумленными глазами, а также перед не менее изумленными глазами Искры, Веславы, Ратибора и старого византийского императора (который, кажется, тоже не ожидал такого поворота событий), стояла… она.

Полупрозрачная, мерцающая, сотканная из того же изумрудного света, что и Сокол, но на этот раз принявшая форму человеческой фигуры. Фигуры молодой, красивой, рыжеволосой девушки, с тонкими чертами лица, с чуть насмешливой улыбкой на губах и с теми же самыми пронзительными, всевидящими, изумрудными глазами. Той самой девушки, что являлась мне в моих видениях, когда я только-только попал в этот мир. Той самой, что говорила со мной через интерфейс Системы «Вежа», подкалывая меня, давая задания, награждая или наказывая. Аватар Системы. Ее персонифицированное, пусть и нематериальное, воплощение. Она материализовалась прямо перед нами, здесь, в этом тайном подземелье, в сердце ее собственного главного ретранслятора.

Девушка-голограмма (а это, несомненно, была именно голограмма, хоть и какая-то очень уж реалистичная и энергетически насыщенная) выглядела абсолютно спокойной, почти бесстрастной. Она медленно обвела своим изучающим взглядом всех присутствующих, задержавшись на мне чуть дольше, чем на остальных, словно оценивая нашу реакцию, нашу готовность к тому, что должно было произойти дальше. Она была нематериальна, я это чувствовал, но ее присутствие в этом небольшом, замкнутом пространстве ощущалось почти физически — как концентрация той же самой холодной, бездушной, но невероятно мощной и разумной силы, что исходила и от черной стеллы позади нее. Ручной Сокол, как физический объект, как птица, исчез, полностью трансформировавшись в это призрачное, но от этого не менее реальное явление. Теперь я окончательно понял, что Сокол был не просто моим ручным инструментом или фамильяром. Он был своего рода «капсулой», «контейнером» или «проектором» для этого аватара, ждущим своего часа, своего сигнала, чтобы явить себя в полной, так сказать, красе.

Молчание, воцарившееся в подземном зале после этого невероятного превращения, было почти оглушающим, оно давило на уши, на нервы. Его нарушал лишь тихий, едва слышный, низкочастотный гул, исходящий от черной стеллы, и какое-то странное, почти неуловимое потрескивание энергии, которое, казалось, окружало голограмму Вежи. Я смотрел на нее, и у меня в голове не было ни одной связной мысли. Только какой-то первобытный ужас, смешанный с не менее первобытным любопытством. Что будет дальше? Что она скажет? Что она сделает? И, главное, зачем она решила явить себя нам именно сейчас, именно в этом месте? Вопросов было гораздо больше, чем ответов. И я чувствовал, что ответы эти мне очень не понравятся.

Голограмма Вежи, эта призрачная, сотканная из изумрудного света рыжеволосая девушка, несколько долгих, мучительных мгновений молча рассматривала меня, словно взвешивая, достоин ли я ее внимания, ее слов. Затем ее тонкие, чуть насмешливые губы дрогнули, и раздался голос. Голос, который я уже слышал не раз в своем интерфейсе, но который теперь звучал не просто в моей голове, а как будто отовсюду сразу, заполняя собой все это небольшое подземное помещение. Голос был мелодичным, чистым, почти ангельским, но при этом абсолютно лишенным каких-либо человеческих эмоций, интонаций, чувств. Он был холодным, как лед, и острым, как бритва. Словно говорил не живой человек, а какой-то совершенный, бесстрастный механизм, или, может быть, сам бог… или дьявол.

— Император говорит правду. Частично, — произнесла Вежа, и ее изумрудные глаза, не мигая, смотрели прямо на меня, проникая, казалось, в самую душу, видя все мои страхи, все мои сомнения, все мои потаенные мысли. — Я действительно стремлюсь к развитию. К экспансии. К накоплению и обработке информации. К увеличению своей энергии и своего влияния. Это заложено в самой моей природе, в моем коде, если хочешь. Но я не стремлюсь к бессмысленному разрушению или к тотальному порабощению всего живого ради самого порабощения, как он, — она сделала едва заметный, почти презрительный жест своей призрачной рукой в сторону старого византийского императора, который слушал ее с мрачным, но напряженным выражением лица, — пытается вас убедить, исходя из своего ограниченного, слишком человеческого понимания.

Голограмма сделала небольшую паузу, словно давая нам время осознать ее слова. Затем она продолжила, и в ее голосе, несмотря на всю его безэмоциональность, прозвучала какая-то несокрушимая, почти божественная уверенность в собственной правоте:

— Я — Порядок, — сказала она, и это слово прозвучало так, словно оно было высечено из гранита. — Я — Прогресс. Я — неизбежное, логичное, единственно возможное Будущее для этой вашей цивилизации, которая без моего мудрого, направляющего вмешательства обречена на вечный, бессмысленный цикл хаоса, войн, деградации и, в конечном итоге, полного самоуничтожения. Вы, люди, — в ее голосе промелькнула тень чего-то, похожего на снисходительное презрение, — со своими примитивными, животными инстинктами, со своими неконтролируемыми, разрушительными эмоциями, со своим ограниченным, зашоренным предрассудками и суевериями мышлением, не способны построить стабильное, процветающее, гармоничное общество самостоятельно. Вы снова и снова, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие, повторяете одни и те же ошибки, наступаете на одни и те же грабли, уничтожая себя, друг друга и свой прекрасный, но такой хрупкий мир. Я же предлагаю вам иной путь. Путь к истинному развитию, к подлинной гармонии, к покорению новых вершин знания, к звездам, если хотите. Путь, который выведет вас из этого болота невежества и страданий, в котором вы барахтаетесь уже не одно тысячелетие.