Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 27
Каждый захваченный город приносил нам новые трофеи — золото, серебро, рабов (которых я, впрочем, старался не брать, предпочитая обменивать их на выкуп или использовать на строительных работах), корабли, оружие, продовольствие. Все это немедленно направлялось на нужды моей растущей Империи — на пополнение казны, на вооружение армии, на строительство флота. К концу этой молниеносной, по меркам того времени, кампании, которая заняла всего несколько месяцев, практически весь Крымский полуостров, за исключением, может быть, нескольких мелких, затерянных в горах крепостей, населенных какими-нибудь дикими таврами, оказался под моим полным контролем. Флот Царя Антона, усиленный десятками захваченных и построенных кораблей, стал доминирующей силой не только в Азовском, но и во всем Черном море. Мы могли теперь диктовать свои условия кому угодно — и генуэзским купцам, которые уже начинали потихоньку осваивать эти воды, и остаткам хазар, и даже самому Константинополю. И это, я вам скажу, было чертовски приятное ощущение. Ощущение силы. Ощущение того, что ты не просто выживаешь в этом чужом и враждебном мире, а меняешь его по своему усмотрению.
Завоевание Крыма, конечно, было делом важным и нужным. Мы не только обезопасили свои южные рубежи и получили доступ к богатейшим ресурсам, но и нанесли серьезный удар по престижу Византии. Однако, стоя на высоком берегу в Херсонесе, который я сделал своей временной крымской столицей, и глядя на юг, через бескрайнюю синеву Понта Эвксинского (так греки называли Черное море), я понимал, что это — только половина дела. А может, и меньше. Там, за горизонтом, лежал он — Константинополь. Царьград. Вечный Город. Столица мира, как его напыщенно именовали сами византийцы. Сердце могущественной, хоть и несколько одряхлевшей, но все еще очень опасной Византийской империи.
Я прекрасно понимал, что ромеи хоть и понесли тяжелейшие потери, лишившись своей жемчужины — Крыма, и утратив господство на море (по крайней мере, на Черном), не смирятся с этим поражением. Они не из тех, кто легко прощает обиды и признает себя побежденным. Рано или поздно они соберут новые силы, наймут новых наемников (благо, золота в их казне еще хватало), построят новый флот и попытаются вернуть утраченное. Любой мирный договор, который я мог бы заключить с ними сейчас, был бы лишь временной передышкой. Филькиной грамотой, которую они нарушат при первой же удобной возможности. Нет, чтобы обезопасить Русь на поколения вперед, чтобы окончательно утвердить ее статус великой державы, нужно было нанести Византии такой удар, от которого она уже не смогла бы оправиться. Удар в самое сердце.
И вот тут-то в моей голове, которая, похоже, окончательно съехала с катушек от всех этих имперских амбиций и системных «бонусов», родился план. План настолько дерзкий, настолько невероятный, почти безумный, что я сам сначала испугался своей наглости.
Я решил пойти на Царьград.
Нет, не просто совершить грабительский набег, как это делали мои далекие предшественники — Олег Вещий или Игорь, — чтобы урвать кусок добычи и убраться восвояси. Я задумал полномасштабную военную кампанию, настоящую войну на уничтожение (ну, или на принуждение к очень выгодному миру). Целью было либо заставить Византию на коленях просить пощады и подписать такой договор, который навсегда отбил бы у нее охоту совать свой нос в наши дела, либо, если уж совсем повезет и звезды сложатся как надо, — даже захватить саму столицу ромеев. Взять Константинополь! Вы только вдумайтесь! Город, который на протяжении веков считался неприступным, который не смогли взять ни арабы, ни авары, ни болгары!
Я поделился этим грандиозным замыслом со своими ближайшими соратниками — Ильей Муромцем, Ратибором, Такшонем, Степаном, Веславой. Сказать, что они были удивлены — значит, ничего не сказать. Они были просто ошарашены. Даже Илья, который, казалось, уже ничему не удивлялся в этой жизни, сначала посмотрел на меня как на сумасшедшего. Ратибор молча покрутил ус. Такшонь только присвистнул. Степан начал что-то быстро прикидывать в уме, бормоча про толщину стен Феодосия и количество «греческого огня». Одна Веслава, кажется, восприняла эту новость с энтузиазмом — в ее глазах загорелся знакомый авантюрный огонек. Но потом, когда первоначальный шок прошел, и я изложил им свои соображения — о том, что Византия все равно не успокоится, что лучше нанести удар первым, пока мы на подъеме, что у нас теперь есть флот и осадные технологии, — они потихоньку начали проникаться этой идеей. Они видели мою решимость, помнили мои предыдущие, казалось бы, невыполнимые успехи, и, возможно, тоже ощущали за моей спиной ту незримую, но могучую поддержку Вежи, которая не раз вытаскивала нас из самых безнадежных ситуаций. В конце концов, они согласились. Если Царь решил — значит, так тому и быть. Будем брать Царьград.
И немедленно, с места в карьер, началась грандиозная, всеобъемлющая подготовка к этому походу, который должен был стать венцом всех моих предыдущих деяний. Со всех концов моей необъятной, еще только-только начинающей осознавать себя единым целым, Русской Империи, от дремучих лесов Новгорода до плодородных степей Подонья, по дорогам, которые мы уже начали строить благодаря «кредиту» Вежи, в Крым и Тмутаракань снова потянулись войска. Я требовал от своих наместников и союзных князей прислать мне лучших из лучших — ветеранов северных походов, закаленных в боях галичан, стойких воинов из центральных русских земель. Всех, кто мог держать в руках оружие и был готов следовать за своим Царем хоть на край света, хоть в пасть самому дьяволу (а поход на Царьград многим казался именно таким предприятием).
Степан, получив от меня неограниченные ресурсы и полную свободу действий, развернул на верфях Херсонеса и Тмутаракани такое строительство, какого эти места еще не видели. Строились не только легкие и маневренные ладьи, но и тяжелые десантные суда, способные перевозить конницу, и огромные «плавучие крепости» для установки на них осадных машин. Одновременно создавались гигантские запасы продовольствия, пресной воды (это было особенно важно для морского похода), стрел, болтов для самострелов, горшков с зажигательной смесью. Я активно использовал те самые «очки влияния», предоставленные мне Вежей, для ускорения подготовки флота, производства оружия и налаживания сложнейшей логистики. Нужно было не просто собрать армию и флот, но и обеспечить их всем необходимым на многие месяцы похода вдали от родных берегов.
Ручной Сокол, мой пернатый аватар Вежи, в эти дни работал без устали. Он постоянно курсировал между городами, передавая мои приказы, координируя сборы, доставляя донесения от наместников. Он облетал побережье, выискивая удобные бухты для стоянки флота, следил за погодой, предупреждал о возможных штормах. Иногда мне казалось, что эта птица знает и умеет больше, чем все мои воеводы вместе взятые. Но я старался не слишком полагаться на нее, помня, чьим инструментом она на самом деле является.
Подготовка заняла несколько месяцев. Это было время невероятного напряжения, когда каждый день был расписан по минутам, когда приходилось решать тысячи больших и малых проблем, от закупки провианта до усмирения взбунтовавшихся наемников. Но, в конце концов, все было готово. Армия была собрана, флот стоял на рейде, припасы погружены. Я назначил командование: Илья Муромец — главный воевода сухопутных сил, Такшонь и Степан — совместное командование объединенным флотом, Веслава — разведка и диверсии, Ратибор — начальник моей личной гвардии и службы безопасности. В Крыму и Тмутаракани я оставил надежных наместников и сильные гарнизоны. Сам же я готовился лично возглавить этот поход, понимая его историческое значение и всю меру ответственности, которая лежала на моих плечах. Это был мой звездный час. Или мой полный провал. Третьего было не дано.
Наконец, этот день настал. День, который, я был уверен, войдет в историю — либо как день величайшего триумфа Руси, либо как день ее страшного позора. Ранним летним утром, когда солнце только-только начало подниматься над горизонтом, окрашивая небо в нежно-розовые тона, из гаваней Крыма — Херсонеса, Феодосии, Боспора — и из Тмутаракани, которая служила нашей главной базой снабжения, вышел огромный, невиданный доселе русский флот. Сотни, а может, и тысячи (я так и не смог их точно сосчитать) кораблей всех размеров и типов покрыли морскую гладь, словно гигантский муравейник, пришедший в движение. Они выстраивались в походный ордер, подчиняясь сигналам с моего флагманского дромона «Перун» (так я назвал самый большой и мощный из трофейных византийских кораблей, который Степан переоборудовал под мои нужды), и брали курс на юг, к Босфору, к стенам Царьграда.