Маша и Гром (СИ). Страница 35

Мы сели в раздолбанный уазик и минут за десять, дребезжа над каждой ямой, доехали до районного отделения милиции. Я ничего у ментов не спрашивала и все время молчала, разглядывая дорогу перед собой. Чем дольше, тем сильнее мне становилось не по себе. Зачем они явились прямо ко мне в коммуналку в девять утра? Почему ничего не говорят? Что они хотят от меня узнать? В каком статусе я, в конце концов, нахожусь. Воспоминания двухгодичной давности накатывали одно за другим, нескончаемым бурным потоком.

Мы остановились на заднем дворе отделения милиции, и следом за худым майором я неловко вылезла из высокого уазика на землю.

— Ногу где подвернули? — с притворным сочувствием спросил Сергей Борисович, одарив меня внимательным взглядом темных глаз.

— На лестнице, — не слишком вежливо ответила я, мгновенно насторожившись.

Худой майор открыл передо мной тяжеленную железную дверь, и я оказалась в узком коридоре с коричневым, потрепанным линолеумом, который отходил от пола в нескольких местах.

— Проходи прямо, — майор слегка подтолкнул меня в спину, внезапно перейдя на «ты».

Не помню, чтобы мы о таком договаривались.

Я послушно пошла вперед, скользя взглядом по стенам, увешанным каким-то бумажками в рамках под стеклом. Там были фотографии разыскиваемых преступников, все — в плохом качестве; выписки из приказов, цитаты отдельных статей уголовного кодекса. Мы вошли в небольшой кабинет в самом конце коридора: два стола, три стула, заваленные папками шкафы и полки. На подоконнике стоял огромный коричневый горшок, из которого выглядывал засохший цветок.

Худой майор подвинул ко мне один из стульев, сам же он уселся за стол напротив. Я услышала, как у меня за спиной ко второму столу прошел капитан Петр Анатольевич.

— Ну что, Мария Васильевна, расскажи-ка ты нам, милая, при каких обстоятельствах ты убила Бражникова Алексея Викторовича?

***

В боксе есть такой термин — «грогги». Это когда после удара в челюсть боксер теряет ясность. Его мысли путаются, перед глазами возникает пелена, он замедленно реагирует на происходящее вокруг. Он не контролирует свое тело и даже может потерять равновесие и упасть.

Вот в таком состоянии я находилась после вопроса майора.

Сквозь шум в голове я смогла кое-как сосредоточиться и посмотреть на худого майора. Тот сидел, вальяжно развалившись в кресле, и по всей видимости наслаждался произведенным эффектом. Он смотрел на меня с прищуром ученого, ставящего эксперимент над жалкой букашкой.

— Не понимаю, о чем вы, — выдавила я из себя, потому что нужно было хоть что-то сказать.

В голове мелькала тысяча мыслей в секунду. Я анализировала варианты: берут на понт? Действительно что-то нашли? Но то старое дело, кажется, списали в архив, признав классическим висяком. Тогда решили, что Бражника убили своим же или заказали чужие — в общем, типичные бандитские разборки. Во всяком случае, я думала, что дело уже давно в архиве. Возможно ли, что нет?

Я подняла голову и встретилась взглядом с худым майором, стараясь выглядеть спокойно и расслабленно. Что у них есть? Нашелся свидетель? Но откуда бы, ведь я лучше всех знала, что никаких свидетелей там не было… Если берут на понт, то ради чего? Тут был один вариант: чертов Громов. Ни для чего иного я ментам понадобиться не могла.

Не зря он мне не понравился еще тогда, во время ночного допроса, этот худой майор с вытянутым лицом и змеиным взглядом.

— Мария Васильевна, — он вздохнул, — нам всем будет легче, если вы перестанете притворяться. Мы все знаем, что Бражников Алексея застрелили вы. На почве личной неприязни.

Ого, так это теперь называется. Личная неприязнь.

Вскинув брови, я улыбнулась, показывая легкую заинтересованность. Подожду, пока он вытащит из своей папочки бумажку с экспертизой или какой-нибудь протокол допроса.

— Я ни в кого не стреляла, — ложь сорвалась с моего языка с уверенностью правды.

Во-первых, я много раз мысленно репетировала этот момент, потому что в первый год боялась, что меня действительно поймают и отвезут на допрос. Во-вторых, строго говоря, не так уж сильно я лгала: намеренно я действительно ни в кого не стреляла. Это была самооборона, иначе озверевший Бражник прихлопнул бы меня как муху.

— Сейчас мы еще можем оформить вам явку с повинной, — сладком голосом продолжил уговаривать меня майор. — Поможет потом скостить срок. Добровольное раскаяние облегчает наказание, слышали о таком?

Слышала, мент. Интересно все же, это у них стандартная схема, или он пошел по облегченному пути, решив, что я — полная дура? И поведусь на такой развод? Может, мне еще в убийстве Кеннеди заодно сознаться?

— Мне не в чем признаваться, — я пожала плечами и откинулась на неудобную спинку стула.

За спиной раздалось недовольное покряхтывание: кажется, капитану не нравилось, как протекала наша беседа.

— Б*я, ну какие же все умные стали. Фильмов насмотрелась и думаешь, что самая умная тут сидишь? — терпения майору хватило ненадолго.

Атмосфера в кабинете неуловимо изменилась: я почувствовала его злость. Он отбросил в сторону ручку, которую вертел, и подвинул себе тоненькую, скрепленную веревкой папку.

— Короче, расклад у тебя, дорогуша, такой: или ты сдаешь нам Громова, или отправляешься в камеру, и я возбуждаю по тебе 105 УК РФ, до пятнадцати лет лишения свободы.

А вот мы и добрались, наконец, до сути беседы, и все стало гораздо понятнее. И как всплыло старое убийство Бражника, и зачем оно им вообще понадобилось, и что нужно конкретно от меня. Наверное, у меня был очень рассеянный вид, потому что худой майор вдруг развеселился:

— А не надо тут своими глазами хлопать и изображать из себя невинную овечку. Следак, который дело твоего хахаля вел, полный дебил. В отличие от меня. От меня ты, рыбонька, так просто не уйдешь. Поедешь жопу греть на нары на полный срок, это я тебе обещаю. Еще неповиновение тебе пришлю. Или склонность к побегу нарисую.

Я чувствовала, как у меня похолодели руки, а на шее и вовсе выступили мурашки. За моей спиной раздался скрип и медленные шаги — капитан встал со своего стула. Я загривком чувствовала, как он медленно ходит позади меня, и это жутко нервировало. Майор цепко следил за моей малейшей реакцией, словно сторожевая собака, готовый в любой момент накинуться и разорвать — стоит мне дать слабину.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Про похищение сына Громова я вам уже все рассказала, больше мне добавить нечего.

Я скрестила на груди руки, занимая оборонительную позу. Майор изучал меня внимательным взглядом, без стеснения рассматривая лицо, грудь, ноги. Особо внимание он уделил почему-то моим рукам.

— Подельник Громова пропал неделю назад, ничего о таком Новикове Павле Сергеевиче не слышала? Кликуха у него Капитан.

— Не имею ни малейшего понятия. Я с Громовым едва знакома. Я не знаю, кто его друзья, и, тем более, где они сейчас.

— Гладко стелешь, Мария Васильевна, — гоготнул капитан Петр Анатольевич, по-прежнему стоя за моей спиной.

Я думала обернуться к нему, но не хотела разрывать зрительный контакт с майором: уж слишком пристальным взглядом он меня буравил.

— Как же ты его не знаешь, если вы вместе где-то куковали после того, как твоего нового хахаля едва не пристрелили как бешеную собаку?

Я занервничала. Ведь мне никто не сказал, что говорить про аварию, если спросят. Ведь этот говнюк Громов даже не потрудился передать мне какие-либо инструкции через своих амбалов, которые кружили всю неделю у подъезда, а сегодня куда-то пропали!

Интересно, он сам давал уже показания? Скорее всего, да. И у майора точно есть к ним доступ, иначе он не вырулил бы на тему аварии.

Ладони вспотели, и я осторожно вытерла их о штаны, надеясь, что получилось сделать это незаметно. Хотя едва ли даже одно мое движение могло бы укрыться от взглядов этих двоих. Они прожигали меня насквозь, просвечивали, словно рентген. Я знала, почему и зачем они так себя ведут. Они давят и запугивают, надеясь, что я дам слабину.