Космонавт (СИ). Страница 41

В комнате стало тише. Даже музыка будто притихла. Колька смотрел на Виктора, и постепенно его лицо растянулось в ухмылке.

— А… а если что? — он кивнул в сторону окна, за которым угадывался силуэт милицейской будки.

Виктор презрительно скривился.

— Ты же знаешь, кто мой отец. Разберёмся.

Колька задумался на секунду, затем резко кивнул.

— Ладно. Договорились.

Виктор налил себе ещё вина, но пить уже не стал — просто сидел, сжимая стакан, и смотрел в одну точку. Где-то там, в этой темноте, ему мерещилось лицо Громова — спокойное, уверенное. То самое лицо, которое сегодня улыбалось Гагарину.

«Погоди, — думал Виктор. — Всё ещё впереди.»

Глава 18

Я шёл по вечерней Москве и всё вспоминал прошедшую встречу. Вокруг уже зажглись фонари, которые отбрасывали на асфальт длинные тени. Где-то впереди гудела трамвайная линия, доносились голоса молодежи из дворовых беседок. Обычный вечер. И всё же — совершенно особенный.

Я нащупал в кармане гимнастёрки тот самый значок, с датой «12 апреля 1961». Не думал, что приму такой из рук первого космонавта! А особенно вспоминался один момент возле стенгазеты, когда мы с ним остались практически один на один.

Юрий Алексеевич в тот момент подошёл вплотную к стенгазете и остановился перед фотографией 1961 года, где он сам стоял в шлемофоне, окружённый техниками, у подножия ракеты. Его лицо на снимке было сосредоточенным, совсем не таким, как сегодня. И вдруг он тихо проговорил что-то. Так, что слышал это только я.

— Эх, какие были времена… Все просто было: полетел, вернулся, работу сделал. А теперь… — он махнул рукой в сторону сопровождающих, — целое представление, с каждым шагом.

Я не знал, что ответить, поэтому промолчал. Он посмотрел на меня, понял, что я всё слышал, и спросил о другом:

— Как тебе Як-18?

— Надёжная машина, — ответил я. — Но знакомые лётчики рассказывали, что на виражах, если с углом напора промажешь…

— … заносит, как на салазках с горки! — закончил Юрий Алексеевич фразу и улыбнулся. — У нас в училище один курсант так в сугробе оказался. Жив-здоров, кстати, сейчас в Иркутске летает.

Полковник из его сопровождения сделал предупредительный жест. Гагарин подмигнул:

— Ну всё, поехали, как говорится. Экскурсию продолжать.

Тогда я увидел не парадного Гагарина, а простого лётчика, который скучает по настоящей работе.

Я достал значок, рассмотрел его еще раз. «12 апреля 1961» — дата, которая в моём прошлом была историей. Да, праздничной, торжественной, очень особенной датой, но сегодня… Сегодня я видел человека, сотворившего эту историю. И он оказался ещё проще и человечнее, чем о нём говорили.

— Главное — держите курс! — сказал он нам, когда прощался. — И не забывайте: облака тоже когда-то были для человечества мечтой!

«В этот раз всё будет иначе, — подумал я. — В этот раз мы ничего не потеряем, Юра. Уж космос точно. Ведь не зря я оказался здесь.»

Я свернул к знакомому подъезду, а там с лавочки вдруг подскочил дядя Боря, тут же приложив палец к губам. Затем он буквально схватил меня за локоть и оттащил в угол, где нас не было видно, зато мы сами видели весь двор, как на ладони.

Да что такое?

— Серёга, ты чего натворил? — прошипел он, озираясь. — Тут за тебя хмырь узнавал.

Я насторожился:

— Какой это хмырь?

— А я знаю? Вроде, из органов. Тип в сером плаще. Выспрашивал по соседям, мол, с кем общаешься, чем живешь. Якобы для характеристики какой-то надо… Но я не дурак, понимаю, что копал под тебя. Да, Серый?

— Возможно… — я задумчиво поскреб затылок. — Дядь Борь, а как он выглядел?

— Как? А никак, — он развёл крепкими руками. — Обыкновенно, на улице встретишь и не запомнишь. Вот только глазки въедливые. Нырк туда, нырк сюда. Ага, и голос, как масло льет, но тягучее… Так это. Ты чего натворил-то?

— Все нормально, дядь Борь, не заморачивайся, обычная проверка по линии аэроклуба, — улыбнулся я, а про себя отметил, что тип похож по описанию на нашего КГБ-шного куратора. Чего это он за меня взялся? Ну, ясно чего — работа такая.

— Ещё что спрашивал? — спросил я, собравшись с мыслями.

— Какие книги дома читаете, газеты какие выписываете… — дядя Боря понизил голос до шёпота.

— Спасибо, дядя Боря, — я сжал его жилистую руку. Он кивнул, понимающе щёлкнул языком:

— Береги себя, космонавт. Такие гости просто так не приходят. Как бы…

— Прорвемся!

Я медленно поднимался по лестнице домой, а в голове крутились мысли. Снова всплыл в мыслях отец, о котором память Сергея упорно молчит, словно его и не было. Кто он такой — и почему от одного лишь упоминания о нём люди сразу меняются? Нужно аккуратно выяснить. Ещё этот Серый, который наблюдает за мной.

Дверь в квартиру скрипнула, казалось, особенно громко. Я остановился на пороге, вдруг осознав: теперь каждое моё действие, каждое слово будет под прицелом. Но отступать не собирался. Я вошёл в квартиру, тщательно закрыв за собой дверь.

Щёлкнул выключателем, и в прихожей вспыхнула лампочка под потрескавшимся стеклянным плафоном.

— Мам, я дома! — привычно крикнул я, но в ответом мне было только тиканье ходиков на кухне.

«Наверное, у соседки чай пьёт», — подумал я, снимая сапоги. Наша соседка снизу часто звала мать «на пять минут», которые порой растягивались до вечера.

Переодевшись в домашние штаны и клетчатую рубаху, я обошёл квартиру в поисках ответов. В углу гостиной стоял сервант с хрусталём «для гостей», на стене висел ковёр с оленями. На этажерке пылится всякая всячина, среди которой я разглядел стопку пластинок.

Начать поиски я решил с комода, накрытого вышитыми салфетками. В верхнем ящике я обнаружил мамины грамоты за трудовые успехи («Лучшему работнику почтового отделения № 17»), партбилет с красной корочкой. В нижнем ящике лежали мои детские вещи: бирка из роддома, крохотные пинетки, серебряная ложечка. Ни единого намёка на отца.

Я перешёл к книжному шкафу. Там обнаружились подшивка «Крестьянки», томик Маяковского, книга «Как закалялась сталь»… Я стал брать книги в руки и листать их, но и между страниц я не нашёл ни одной закладки, никаких пометок.

Между Пушкиным и справочником почтовых индексов заметил потрёпанный фотоальбом. Я было обрадовался находке, но, когда раскрыл, меня ждало разочарование.

Страница за страницей я рассматривал снимки и не находил того, что я искал. Вот я в детском саду, вот я у парты, мать с коллегами у почтамта… А там, где должны быть семейные фото — аккуратные прямоугольные прорези. Кто-то вырезал крепко приклеенные снимки ножницами, оставив лишь подписи на пожелтевшей бумаге: «Сереже 1 год», «На море»…

Я захлопнул фотоальбом и вернул его на полку. Встал посреди зала, уперев руки в бока и задумался. Взгляд мой блуждал по комнате, пока не наткнулся на висевшие на стене три фотографии в рамках: я в пионерском галстуке, мать на субботнике и её портрет у почтового ящика с надписью «Лучшему работнику». Рядом висело старое зеркало в деревянной раме. Я подошёл и стал приподнимать по очереди зеркало и фотографии — иногда ведь люди прячут важные бумаги за ними. Форменный обыск, в общем, учинил — но и там было пусто, только пыль да паутина.

Взгляд мой снова упал на сервант. Я подошёл к нему и опустился на корточки перед нижним шкафчиком. Открыв его, я обнаружил папки с документами. Квитанции за квартиру, диплом матери… И снова никаких следов отца, будто всегда были только я и мать.

В этот момент на лестнице скрипнула дверь, послышались шаги.

— Серёжа, ты дома? — раздался голос матери из коридора. — Почему в темноте сидишь?

Я положил папку с документами обратно в шкафчик, прикрыл дверцу серванта, поднялся и вышел из комнаты, щурясь от яркого света. Мать стояла возле вешалки, снимая с шеи шерстяной платок.

— Газету читал, не заметил, как стемнело, — сказал я, подходя ближе. — Привет, мам. А ты где была?

— У тёти Кати, — вздохнула мать, пытаясь одной рукой расстегнуть пуговицы на пальто. — У неё внук из армии приехал. Полподъезда пришли к ним в гости… Такой красивый в форме, прямо орёл!