Пария (ЛП). Страница 18

– Похлёбка, но не ёбля, да? – Спросил он, довольно ухмыляясь. – Даже у Герты есть стандарты.

Надо было просто улыбнуться и пройти мимо без комментариев. Но вместо этого я помедлил и, в полной мере вернув ему взгляд, не спеша съел ложку похлёбки. Обычно этот человек вызывал во мне страха не меньше, чем ненависти, но не сегодня. По моим подсчётам к этому времени я убил, пожалуй, не меньше человек, чем Тодман, и, хотя он определённо был сильнее, мне казалось, что я быстрее.

– Мальчик, тебе чем-то помочь? – спросил он, подходя ближе. Своё презрение и беззаботность он продемонстрировал, скрестив руки, чтобы ладони явно держались подальше от ножей. В тот миг я осознал, что моих навыков точно достаточно, чтобы его убить. Он был слишком неосторожен, слишком привязан к демонстрации своего превосходства. Опасный тип по любым меркам, но в душе просто хулиган. Брось похлёбку ему в морду, быстро взмахни ножом, пока он тратит время, отплёвываясь и ругаясь, и всё. Нет больше Тодмана.

Я сдержал порыв, понимая, что убийство настолько полезного члена банды сразу после такой катастрофы выйдет далеко за пределы способности Декина прощать. Но и взгляда я не отвёл. Если бы Тодман ударил первым, то меня нельзя было бы винить в том, что случилось бы потом.

Но, к моему большому удивлению, он не ударил.

Вместо этого он смотрел, как я ем похлёбку, а я смотрел, как раздуваются его ноздри, и кожа краснеет от бессильной ярости. И, как я оценил его, так, видимо, и он оценил меня. Я понимал, что этот человек глубоко сожалеет о том, что не убил меня много лет назад.

– Всё меняется, мальчик, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Его благосклонность меркнет после каждого твоего проёба. А она не будет рядом вечно.

Его губы сомкнулись, как только с них слетели слова, и красная кожа побледнела от страха. В этой компании одно неуместное слово могло означать смерть, а он наговорил уже несколько. Говорить плохо о Лорайн было так же опасно, как подвергать критике руководство Декина, а может и опаснее, с учётом её поразительной способности выискивать несогласных.

Я приподнял бровь, безмолвно приглашая Тодмана продолжать, чего он, разумеется, не сделал.

– Иди глазей в другое место, – пробормотал он, отворачиваясь. – Это игра для мужиков. – Он нагнулся, бросил шек в круг и быстро проиграл его, неловко и поспешно бросив кости.

Я убедился, что он расслышал мой смех, и только тогда ушёл.

Ко времени, когда я доел похлёбку, мои скитания привели меня к костру Конюха. Как обычно, он устроил себе логово в отдалении от остальных членов банды. Тут действовало по большей части невысказанное, но взаимное соглашение, что он не досаждает нам своими бесконечными проповедями, а мы в ответ избавляем его от созерцания наших бесконечных грешных делишек. В результате он обычно пребывал наедине с собой, пока Декин не решал, что от него что-то нужно. Впрочем, одиночество, по всей видимости, никогда не останавливало поток его обличительных речей.

– Аки с жертвенностью, такоже и с состраданием, – говорил он, когда я обогнул широкий вяз и увидел, как он ходит вокруг костра у входа в логово. Его глаза были закрыты, а голова закинута назад, как будто он вызывал слова из бездонного колодца своей памяти. – Аки с состраданием, такоже и с неустрашимостью. И с этими словами мученик Лемтуэль претерпел стрелы мучителей, язычников с чёрными сердцами, но лишь у одного из них сердце было не таким чёрным…

– А разве Лемтуэля не запороли до смерти? – спросил я, и декламация резко прервалась.

Брови Конюха негодующе нахмурились, он открыл глаза и обратил на меня суровый осуждающий взгляд.

– Его ударили кнутом сто раз, – сказал он. – А потом пронзили сотней стрел, но ни одна из них не убила его. И выпало тогда одному еретику, до которого дошли его слова, окончить его страдания. Аки с жертвенностью, такоже и с состраданием.

– А-а, точно, – сказал я, и моя ухмылка ничуть не померкла от осуждения в его взгляде.

– Помнишь, я говорил, что с меня довольно тебя, неблагодарный?

– Помню. А ещё помню, как глубоко мне было на это насрать. – Подкалывать его было не очень-то умно, поскольку Конюх, пожалуй, был намного опаснее Тодмана. И всё же одно его присутствие побуждало меня насмехаться.

Однако вместо ожидаемых угроз или применения кулаков на этот раз Конюх рассмеялся. Это был короткий хриплый звук, очень странный из-за своей редкости.

– Думаешь, я не вижу твою душу, неблагодарный? – с праведным удовлетворением спросил он. – Я вижу правду о тебе. Считаешь себя умным, а на деле ты ещё глупее остального сброда здесь. Они слепы к своей судьбе, а вот у тебя достаточно ума, чтобы увидеть свою, но из-за лени и страха ты предпочитаешь этого не делать. Какой, по-твоему, будет твоя жизнь? Однажды ты возглавишь эту банду и станешь Королём Разбойников? Нет, Бич заберёт тебя задолго до этого.

Я устало застонал и пошёл дальше. Проповеди Конюха о мучениках были утомительными, но когда он начинал вещать о Биче, то становился непереносимым.

– Он грядёт, неблагодарный, – крикнул Конюх мне вслед. Страсть к этой теме заставила его отбросить обычную для разбойников склонность к тишине. – Его вызовут грехи и пороки этого лицемерного мира. И тебя он не пощадит! Всё будет в огне! Сплошная боль! Как уже было прежде, так же будет и снова, когда благодать Серафилей снова нас покинет…

Дорогой читатель, в этом месте ты, вероятно, ждёшь рассказа о часто упоминаемом Откровении, ниспосланном мне. Был ли это тот самый миг моего прозрения? Неужели проповедь фанатика с протухшими мозгами открыла мне глаза на истину Ковенанта и поставила меня на путь окончательного искупления?

Если кратко: нет. Тогда я не поверил ни единому слову, сардонически махнул рукой на прощание и ушёл прочь, а его голос преследовал меня среди деревьев. Вся моя вера пришла позднее – этот дар, которого я никогда не хотел и не был за него благодарен. Если и есть один главный урок, который можно извлечь из моего прихотливого, а то и вовсе хаотичного жизненного пути, так это знание, что истинная вера – не механическое лицемерие отчаявшихся перепуганных шавок вроде Конюха – это скорее проклятие, чем благословение. Бедный дурачок этого так никогда и не узнал. Удивительно, но я никогда не питал к нему ненависти, и жалость соперничает с презрением, когда я думаю о нём сейчас, поскольку сложно ненавидеть человека, который спас тебе жизнь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Шейвинский лес был намного больше во времена, когда орды углежогов и дровосеков ещё не опустошили его до нынешних размеров ради нужд кузниц и кораблестроения. И хотя это разорение уже вовсю шло, когда в чащобах обитала банда Декина, всё же в моих воспоминаниях лес остаётся громадным. Мне он и сам по себе часто представляется зверем – раскинувшимся левиафаном древних деревьев с несколькими полянами и бесчисленными оврагами, задушенными корнями, где искусные и опытные разбойники могут месяцами, а то и годами, прятаться от герцогских шерифов.

Так что, когда пришло время сняться с лагеря и отправиться на Леффолдскую поляну, мы шли осторожно и медленно, в строгом порядке бесшумно передвигаясь от одного укромного места к другому. Старый герцог любил то и дело отправлять роту солдат и охотников в тёмные закоулки леса, где, если повезёт, гончие выгонят злодея-другого прямиком в петлю. Оставался открытым вопрос, будет ли столь же усердным и этот новоназначенный кузен, а потому Декин не хотел рисковать и идти быстрым маршем.

Его решение в банде популярностью не пользовалось, хотя дураков чесать об этом языком не нашлось. Путешествие в начале зимы означало долгие дни мучительного блуждания по замёрзшей земле, где дичи мало и с наступлением темноты сложно развести костёр. Ночи были хуже всего – я долгими часами дрожал в темноте, и только Герта их изредка облегчала, соглашаясь прижаться ко мне, чтобы погреться. К сожалению, только прижиматься она и позволяла, и я слишком хорошо знал об её маленьком, но остром кинжале, и потому не рисковал шарить руками.