Русский диктат (СИ). Страница 33

Тишина. Даже треск догорающих свечей казался оглушительным.

— Иван, — не оборачиваясь, спросил я. — Оставь нас.

Кашин замер, явно не желая уходить. Но приказ есть приказ. Скрипнув сапогами, он вышел, хлопнув дверью.

Я придвинул стул, сел напротив Мюнца.

— Слушай меня внимательно, Генрих. Ты думаешь, я здесь ради игры в «кто хитрее»? Нет. Я здесь, потому что кто‑то посмел тронуть то, что мне дорого. Мою жену. Моего ребёнка. И если ты думаешь, что я остановлюсь на полпути, ты ошибаешься.

Он открыл глаза. В них больше не было насмешки — только холодная, расчётливая оценка.

— Тогда вы глупее, чем кажетесь, господин Норов. Остерман оставил закладки. Он же не глупец. У него имеется, что предъявить Елизавете Петровне. И такое, что… Она согласится с Остерманом во всем. Так что это вы глупец! — Мюнц обречённо улыбнулся, словно бы готовился прямо сейчас несломленным умереть.

— Возможно. Но я — глупец, который идёт до конца. А это опаснее мудреца, который отступает. Но ты даже и не послушал, что я могу тебе предложить, не услышал и то, что ты для этого должен сделать для меня, — сказал я. — А что до Остермана… То люди смертны, но не это самое страшное. Страшнее, что они бывают смертны внезапно.

— Мудрые слова, — задумчиво сказал Мюнц.

Вербовать человека, который не особо ценит свою жизнь, сложно. Говорить о том, что он настолько прикипел к женщине, Эльзе, которая носит не его ребенка, но Мюнц же думает иначе, тоже нельзя. Она важна для него, но не настолько, чтобы всем остальным жертвовать. Так что же заинтересует этого человека?

— Я выслушаю вас, господин Норов…

— Первое — ты должен сдать Остермана как шпиона Пруссии, — начал я с условий.

— Но это не совсем так… Он только лишь видит в Пруссии и в новом короле Фридрихе и в союзе с ним большие возможности для России, — возмутился Генрих Мюнц.

Да уж… Нынешнее понимание разведки, шпионской деятельности настолько наивное, что диву даешься. Если не раскручивать преступление через прессу, чего и не делает никто. Если не распускать дополнительные грязные слухи и сплетни, не создавать образ бесчестного человека, так и не шпион чиновник, который деньги берет от иностранцев за предоставление им сведений о России. Он вроде бы как друг Пруссии. И это не отменяет подданства.

— Еще одно моё условие: ты отправляешься вместе со мной к Елизавете Петровне. Там сообщаешь обо всём том, что я тебе скажу. Но это будет почти что правда. То есть вы скажете, что это вы напали на меня. Впрочем, так оно и было, — сказал я, посмотрев на своего побитого собеседника.

Внутри боролось сразу множество эмоций. С одной стороны, мне просто хотелось его растерзать, порвать на кожаные лоскуты. Это же надо до такого опуститься — приплетать мою жену и моего ребёнка к грязным политическим делам! С другой стороны, мне хотелось опять‑таки его ликвидировать, так как я понимал: передо мной человек, который может успешно действовать против меня же.

Но была и третья эмоция, постепенно берущая верх над остальными, — чувство долга и принятие ситуации, использование ее в своих целях. В русской внешней разведке нет никакой системы. Можно сказать, что этой разведки практически и не существует на данный момент.

Но я‑то знаю, что восходит звезда Фридриха Великого. Знаю, какой большой кровью и большими экономическими потерями обернулась для России Семилетняя война против Пруссии. Уверен, что тот конфликт несколько отбросил экономическое развитие Русского государства.

Из того, что я читал и про Фридриха, и про ту войну, могу сделать вывод: у прусского королевства была разветвлённая сеть шпионов, в том числе и в России. Как можно с этим мириться? Я же не смогу бездействовать. И более того, уже сейчас собираюсь сделать некоторые шаги, чтобы Россия побеждала и в тайной войне.

Что же касается Остермана, как и других исторических личностей, высших чиновников Российской империи, то в это время даже не считалось чем‑то особо дурным, если подыгрывать какой-то из стран. Чиновники брали деньги за то, что лоббировали интересы той или иной европейской державы. Вице-канцлер Бестужев-Рюмин брал деньги у англичан и сообщал об этом Елизавете.

Были скандалы, в том числе связанные с Пруссией. Мать будущей Екатерины Великой выслали из Петербурга вроде бы из‑за такого скандала. Но на самом деле причиной, скорее, стало поведение матушки будущей русской императрицы: её любовные похождения, многочисленные долги. Но ещё важнее было то, что она позволила себе сказать, будто красивее Елизаветы Петровны, бывшей тогда государыней империи.

Лесток в иной реальности попал в опалу тоже из‑за того, что посмел в своих письмах французскому королю назвать Елизавету потерявшей свою красоту и уродиной. А не потому, что был откровенным французским шпионом.

Екатерина Алексеевна, будущая Великая, брала деньги у англичан. Да и, скорее всего, оставалась агентессой Пруссии. Ведь после государственного переворота и убийства мужа она даже не попыталась вернуть все русские завоевания и русский город Кёнигсберг, которые ранее её муженёк отдал прусскому королю.

Но я‑то знаю, как можно раскрутить общественное мнение и как именно подать ту ситуацию, что Остерман с вожделением смотрит на возрождающуюся Пруссию. И в том предатель и вор, как на Руси называли предателей и бунтовщиков.

— Генрих, вы станете главным шпионом прусского короля Фридриха в России. Вы будете передавать те сведения, которые я вам дам. Вы будете создавать шпионскую сеть короля, — ошарашил я своим предложением Генриха Мюнца.

— Вы сами считаете, что Россия истинно сильна только в союзе с Пруссией? — с удивлением и надеждой в голосе спросил Генрих.

— Россия имеет будущее только тогда, когда она сильна сама по себе и всегда выступает первой, главной, в любом союзе. С нынешней Европой, с Фридрихом II России не по пути. Поэтому вы создадите для прусского короля разветвлённую сеть шпионов, будете передавать те сведения, которые выгодны России, а потом уничтожите всю созданную вами сеть, — сказал я, будучи готовым лично прирезать Генриха Мюнца, если сейчас последует категорический отказ.

Он думал. Передо мной был умный человек, решительный, но тот, которому всё же не хватало аргументов, чтобы принять правильную сторону — сильную сторону, мою сторону. И он должен понимать, что если последует отказ, то ему не жить.

— Я напомню, что знаю об Эльзе и о вашем ребёнке, — решил уточнить я обстоятельства положения Генриха.

Он встрепенулся. Но для меня уже было очевидно: козырь в виде любимой его женщины и ожидаемого ребёнка — не тот, который бьёт абсолютно все карты. Но как некое подспорье, дополнительный довод для принятия правильного решения, и такой козырь должен сработать.

— Я должен сказать, что Андрей Иванович Остерман — скорее, подданный прусского короля, чем русского престола? И как после этого мне поверит Фридрих, что я собираюсь верой и правдой ему служить? — спросил агент Мюнц.

— Об этом вы скажете только в присутствии двух человек: это буду я и престолоблюстительница, — сказал я. — И никто больше не узнает о том разговоре.

— Развяжите мне, наконец, руки! Я согласен с вашими условиями. И смею заметить, что у меня нет ненависти к России. Если бы мне пришлось откровенно противодействовать Российской империи, то делал бы это без особого удовольствия, — сказал двойной шпион.

Поверил ли я? Нет. Никому верить нельзя, особенно тем, кто был готов тебя убить, и кто спекулировал здоровьем и благополучием твоей семьи. Но для этого нужно будет выстроить систему издержек и противовесов: женить, например, Генриха на Эльзе, даровать им дворянство, так как оно у немца мнимое — он‑то на самом деле прусский мещанин. А там будет услужить, уже никуда не денется.

На том и закончили говорить, дали денег хозяину трактира и я даже пригласил его в Петербург, чтобы научить ресторанному делу. Его, или кого из родственников. А после вновь в путь.

Скорость передвижения, конечно же, мы сбавили. Изнурять себя, когда ясно, что с Юлей и с ребёнком всё должно быть в порядке, не было никакого смысла. Но всё равно мы не задерживались: останавливались только на ночь или рассчитывали так, чтобы днём быть на почтовой станции, а ночевать уже в каком‑нибудь городке. Благо, что чем ближе к Москве, тем местечек было больше, появлялись трактиры, где вполне можно было и переночевать.