Чернокнижник из детдома (СИ). Страница 6

Часам к шести вечера, если судить по свету в оконце, мне и соседкам выдали по миске жидкой похлёбки и довольно скудному ломтю хлеба, который наверняка бы просвечивал, будь тут с освещением вопрос чуть лучше решён.

После этого всё затихло, и лишь некоторый шум сверху доказывал, что там ещё остался кто-то из персонала.

Если бы не магия, то я, скорей всего, быстро бы продрог. Жалкое подобие матраца и скудное подобие солдатского одеяла слабо способствовали борьбе с промозглостью подземелья. Холод, казалось, поднимался от самого каменного пола, пробираясь под тонкую ткань матраса и высасывая из тела последнее тепло.

Девчонки, к моему удивлению, оказались изобретательнее меня. Катя, та самая русоволосая, распотрошила свой узел из старой занавески. Внутри нашлась пара поношенных, но плотных вязаных кофт и несколько пар шерстяных носков. Без лишних слов они с Тамарой натянули носки поверх своих тонких, укутались в кофты, а затем, сложили друг на друга свои тощие матрасы, укрылись двумя одеялами и, обнявшись, задремали. Их ровное, пусть и вздрагивающее порой дыхание, было единственным звуком, нарушавшим гнетущую тишину.

Я же магию предпочел грубой силе, благо резерв был полон. Небольшой, почти инстинктивный жест пальцами — и воздух вокруг моего тела сгустился, образовав невидимый изолирующий кокон. Дрожь в мышцах прекратилась, сменившись приятной, сонной истомой. Я уже начал проваливаться в забытье, как вдруг сквозь дремоту до меня донесся приглушенный шепот.

— Ты спишь? — это была Катя.

— Нет, — чуть слышно отозвалась Тамара. — Я спать боюсь. Мне всё время кажется, он сейчас придёт.

«Он» — это, видимо, отчим. Я мысленно скривился. Страхи — штука цепкая.

Они замолчали. Я лежал с закрытыми глазами, но сон как рукой сняло. Мысли вихрились в голове: «спецприёмник», «временное размещение», «дети, оставшиеся без попечения родителей». Громкие, казенные слова, которые должны означать заботу и защиту. На деле же — холодные каморки с тюремными решетками, жидкая баланда и равнодушие сквозь тонкие стены. Ко всем здесь относились как к проблеме, которую нужно изолировать, а не как к человеку, которому нужно помочь.

Вдруг из соседней комнаты донесся сдавленный всхлип. Катя заплакала, стараясь делать это тихо, в подушку. Тамара что-то шептала ей, утешала.

И тут во мне что-то щелкнуло. Одиночество — мой старый спутник, я к нему привык. Для нас, чернокнижников, такое в порядке вещей. Но слушать, как плачут дети, запертые в подвале, потому что у них не осталось никого… это было уже слишком.

Я тихо поднялся с кровати, но вышло так себе. Скрип от неё раздался громкий и резкий. Шепот за стеной мгновенно стих. Я подошел к той самой стене, сложенной в один кирпич, и нащупал в кладке одну из самых больших щелей, которую заметил ещё днем. Она была толщиной в пару пальцев.

— Эй, — тихо сказал я в отверстие. — Не шумите. Это я, ваш сосед.

За стеной повисла напряженная тишина.

— Что вам надо? — наконец, отозвалась Тамара, и в ее голосе сквозила готовая к обороне настороженность.

«Вам». Как будто я взрослый. Как будто я чужой. В каком-то смысле так оно и было.

— Ничего, — честно сказал я. — Просто скучно. И холодно.

— А почему ты не плачешь? — неожиданно спросил тоненький голосок Кати. — Тебя же тоже сюда привезли. Тебе тоже страшно.

Я прислонился лбом к шершавой, холодной поверхности кирпича.

— Бояться — это нормально, — ответил я, тщательно выбирая слова. — Но иногда лучше думать о том, что будешь делать, когда отсюда выберешься.

— А мы выберемся? — в голосе Кати послышалась робкая надежда.

Я закрыл глаза. Перед мысленным взором проплыло лицо той самой дамочки из опеки, равнодушное и уставшее. Я подумал про прорехи в законодательстве, типичное дело для тех, на кого всем плевать, бюрократическую волокиту и это убогое, пропитанное тоской место.

— Обязательно, — тихо, но очень чётко сказал я.

И в этот момент это была не просто утешительная ложь. Это было обещание. Самому себе. Им. Этому миру.

— Я обещаю. Мы с вами отсюда выберемся.

— «Прелестно. Мало мне было своих головняков, так я ещё новые подцепил» — эта светлая мысль пронзила меня, чернокнижника, как электрическая искра толстый слой повидла. То есть, почти никак. Ни боли, ни сладости не ощутил, одна лишь горечь. Ну, её я как-нибудь переживу.

Утро началось с похода в туалет, под надзором хмурого мужика, после чего мне выдали помятую солдатскую кружку с жидким, едва сладким чаем и два чуть зачерствевших холодных пирожка с капустой.

— Готовимся на выход с вещами! — часа через три зычно известил нас всё тот же мужик, и уже через минуту загремел наружными засовами, открывая наши двери.

Мне собраться — только подпоясаться. Так что я вышел из двери, едва она открылась, и уже на лестнице догнал девчонок, которых выпустили раньше меня.

— Давайте помогу, — протянул я руку к узлу, который девчонки пытались тащить вдвоём, и они облегчённо выдохнули, без разговоров доверив мне свой ценный груз.

Не то, чтобы он был тяжёлый, но объёмный, а лестница узкая и девочки мешали друг другу.

— Эй, а куда я их шмотки засуну? У меня же полный багажник! Я его едва закрыть смог! — услышал я недовольный мужской голос, пока пытался проморгаться после темноты подвала.

Зрение вернулось скоро, и я огляделся. Небольшая машина, на которой за нами приехали мужчина и женщина.

— Ничего страшного. Поставим вещи на сиденье, а молодой человек нашу маленькую на колени возьмёт, — мягко начала увещевать его миловидная женщина лет тридцати, с удивительно певучим голосом, — Молодой человек, вы же не против?

— Я-то нет, а вот Катенька…

— Я согласна, — забавно тряхнула своими примятыми кудряшками русоволосая девчуля.

— Вот и чудно. Не переживайте. Нам недалеко ехать, — легко разрулила женщина конфликтную ситуацию.

— А почему ты меня Катенькой назвал? — первым делом спросила у меня мелкая егоза, едва устроившись на коленях так, чтобы можно было смотреть в окно.

С этим ей повезло. Посади её на сиденье, она бы только небо увидела, а с высоты колен — всё перед ней на виду.

— Сестрёнка у меня была. Почти такая же, как ты, и тоже светловолосая. Я её часто Катенькой звал, или Катюшей. Ей нравилось, — поделился я сведениями, добытыми из памяти реципиента.

Да, с памятью мне удалось справиться. Пусть не вдруг, но я уже очень многое «вспомнил», а остальное приходит по мере обращения, правда я при этом слегка подтормаживаю.

— Катюшей меня только мама называла, а Катенькой — бабушка, — наморщила она лоб, готовясь захлюпать носом.

— Смотри, какой кот красивый, — поторопился я отвлечь её от воспоминаний, показывая на действительно роскошного кота на крыльце одного из частных домов, — Ты любишь кошек? Если разрешат котика завести, я для тебя найду самого красивого котёнка.

— Правда?

— Честное слово!

— У нас есть кот и кошка, — повернулась к нам женщина, — Но они на кухне живут и кладовку от мышей охраняют.

— А как их зовут? — тут же переключилась девочка на новую тему.

— Мурзик и Муся.

— Их можно будет погладить?

— Это уж как ты сама с ними договоришься, — усмехнулась взрослая собеседница, — Они не ко всем на руки идут. Я с ними больше года знакома, но погладить себя они лишь несколько раз разрешили.

Катю это озадачило и она уставилась в окно, а женщина уже мне улыбнулась и благодарно кивнула. Поняла, что я мелкую с опасной темы переключил, не дав ей перейти на рёв и сопли.

Прекрасно её понимаю. У девочек сейчас очень сложный период, и чем более гладко он пройдёт, тем целостней останется их психика. Дай им уйти в свои беды, и получишь надломленные души неврастеничек или детей, ушедших в себя так глубоко, что не достучаться.

Доехали мы действительно быстро. По местным меркам времени, примерно за четверть часа. Не такой уж он и большой город — этот Уссурийск.