Врач из будущего. Подвиг (СИ). Страница 7

— Мы на войне, Миша, — сухо парировал Лев. — Стерильность это идеал. Относительная чистота это то, что спасет жизнь. Сделай максимально возможное.

Он перевел взгляд на Аничкова.

— Сергей Викторович, вторая цель боль и жар. Аспирин работает, но медленно. Раздражает желудок, а у многих раненых с этим и так проблемы. Нужна форма для быстрого действия и минимального вреда. Гипотеза для вас: шипучие таблетки. Ацетилсалициловая кислота, сода, лимонная кислота.

Аничков кивнул, его глаза зажглись интересом инженера.

— Прессовать в вакууме, чтобы влага из воздуха не активировала реакцию раньше времени. Да, это резко увеличивает биодоступность. Скорость всасывания в разы выше. И плюс, сам механизм… Шипение создает буферный раствор, щадящий слизистую. Я давно об этом думал, и да, антиагрегантный эффект для профилактики тромбов — важнейшее побочное действие. Кажется я читал о похожем препарате в… германии.

— Именно, — подтвердил Лев. — Теперь… Груня Ефимовна.

Все взгляды обратились к психиатру. Сухарева сидела прямо, ее руки спокойно лежали на коленях.

— Мои пациенты не кричат от боли, Лев Борисов. Они молчат, а их списывают как «симулянтов» или «слабых духом». А они ведь пустые. Рефлексы есть, а души в них нет. Их либо скормят очередной атаке, либо они станут обузой для семьи до конца своих дней. Мне нужен протокол для таких случаев. Предлагая к вам присоединиться, вы сулили мне все условия и ваши «гипотезы».

— Что вам нужно? — спросил Лев.

— Палата. Одна палата на моем этаже, тихая. И право на эксперимент. Я называю это трудовая терапия — пусть помогают в нашем хозяйстве, в огороде. Спокойный режим, достаточный сон. Питание получше, если можно. И беседы, мы не вылечим их за неделю, но можем попытаться вернуть к жизни, хотя бы некоторых.

— Будет вам и палата, и пайки, — твердо сказала Катя, делая пометку в своем блокноте. — Я договорюсь с хозяйственниками.

— Отлично, — Лев обвел взглядом собравшихся. — Проекты запущены, Катя все координирует, к Сашке по снабжению. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Следующей остановкой Льва стало отделение на седьмом этаже, которое Сухарева с ее характерной решимостью уже начала превращать в свой оплот. В палате у окна лежал молодой лейтенант. Ранение в ногу было пустяковым — чистая, уже заживающая рана. Но сам лейтенант был подобен статуе: глаза открыты, дыхание ровное, но в них не было ни мысли, ни узнавания, ни страха. Просто ничего, пустота.

У его кровати стоял молодой хирург, Петров, тот самый, что мучился с триажом в первые дни. Его лицо выражало раздражение.

— Товарищ главврач, так ведь симулянт! Посмотрите — рана затягивается. Лежит, корми его с ложечки! На фронте штыки нужны, а он тут…

Сухарева, вошедшая вслед за Львом, не дала ему договорить. Ее голос был тихим, но таким острым, что Петров невольно смолк.

— Доктор Петров, вы видели, чтобы труп шевелился? Его душа убита, а тело еще нет. Это и есть ваш пациент, и если вы не в состоянии этого понять, я попрошу вас не мешать мне его лечить.

Петров, покраснев, отступил. Сухарева подошла к койке, села на табурет. Она не задавала вопросов о войне, не требовала ничего.

— Знаешь, у нас здесь, под окнами, клубнику посадили, наш сорт, «нарядная», — заговорила она ровным, мелодичным голосом. — Ягоды уже краснеют, солнце их так пригревает. Вчера одна девочка, из санитарок, чуть всю не съела, пришлось ругаться.

Она говорила о простых, бытовых вещах. О запахе скошенной травы за территорией НИИ. О том, как повар на кухне пересолил сегодня кашу. Она достала из кармана тоненькую книжечку — сборник детских стихов Чуковского — и начала тихо читать: «Одеяло убежало, улетела простыня…»

Лев наблюдал, чувствуя ком в горле. Это была та самая битва, невидимая и оттого страшная. Через несколько дней, заходя в палату, он увидел, как по щеке лейтенанта медленно, преодолевая словно окаменелость кожи, скатилась единственная слеза. Это был крошечный, но прорыв, первая брешь в стене небытия.

Однако не все битвы на этом новом фронте заканчивались успехом. В приемное отделение доставили бойца с рваной раной бедра. Рана была страшной, но не смертельной. Однако от нее исходил сладковато-гнилостный, узнаваемый и тошнотворный запах. Цвет тканей вокруг был медно-бурым, при пальпации слышалась легкая, зловещая крепитация — под кожей лопались пузырьки газа.

— Газовая гангрена, — констатировал Сергей Сергеевич Юдин, подойдя к столу. Его лицо, обычно невозмутимое, выражало брезгливую усталость. — Классика. Резать, и прямо сейчас. Выше раны, будем пытаться сохранить колено, но не факт что выйдет.

Он уже протянул руку за скальпелем, когда Лев мягко, но решительно остановил его.

— Сергей Сергеевич, дайте ему шанс, у Баженова есть первая опытная партия порошка.

Юдин скептически хмыкнул.

— И ты хочешь посыпать этой пылью клостридии? Они его сожрут вместе с твоим порошком, Борисов.

— Хочу, — упрямо сказал Лев. — После агрессивной обработки обильно засыпать рану. Это мое решение, Сергей Сергеевич, вы увидите…

Юдин пожал плечами, отступив от стола.

— Твое дело, режь и сыпь. Но если помрет от заражения — виноват будешь ты. И я про это не забуду. Я понимаю что ты молод и гениален, но твои амбиции не дают увидеть объективную картину… Ну, хозяин барин, я посмотрю что из этого выйдет.

Операция была быстрой и жестокой. Лев иссек все некротизированные ткани, почти до кости, промывал рану раствором марганцовки. Потом взял у ассистента банку с сероватым порошком и густо, щедро, как повар солью, присыпал всю раневую поверхность. Запах почти не изменился, надежда была призрачной.

«Может Юдин был прав, и я тут просто играю в гения?…»

Наблюдение длилось двенадцать часов. Лев подходил к палате каждые два, ночь была долгой. Но к утру отёк заметно спал. Страшный, сладкий запах ослаб, перебитый резким химическим духом порошка. Это не было чудом, боец был слаб, температура высоченная, исход все еще висел на волоске, но ампутации удалось избежать.

Юдин, заглянув утром в историю болезни, снова хмыкнул, уже по-другому.

— Ладно, Борисов, оставляем ему ногу, пока что. Но порошок твой все равно пока не доказал эффективность, нужны доклинические и клинические испытания.

Для Льва это прозвучало как высшая похвала, хоть и с долей осуждения, но спорить было бесполезно, Юдин был прав. Однако триумф был недолгим. В тот же день в ОРИТ поступил другой боец, с аналогичной гангреной, но в более запущенной стадии. Его тоже обработали и посыпали порошком, но токсемия оказалась сильнее. Он умер к вечеру, не приходя в сознание. Порошок был не панацеей, он был инструментом, который давал шанс, но не отменял суровых законов патологии. Эта смерть стала горьким, но необходимым уроком для всей команды — они сражались с могущественным и коварным врагом, и далеко не каждую битву можно было выиграть.

Тем временем, в палате общего профиля разворачивалась другая, тихая драма. Боец с множественными осколочными ранениями, старший сержант, стойко терпел боль, но его тело было напряжено как струна, а температура подбиралась к 39. Сон не приходил, а силы таяли.

К его койке подошла дежурная медсестра. Вместо привычной толченой таблетки в ложке она принесла стакан с водой и плоскую круглую таблетку в пергаменте.

— Вот, товарищ сержант, новое средство. От боли и жару.

Она бросила таблетку в воду. Та с шипением и веселым пузырьками начала растворяться, превращая воду в мутноватую «газировку». Боец с удивлением посмотрел на стакан, потом на медсестру, и жадно выпил до последней капли. Эффект наступил минут через двадцать. Напряжение в его плечах спало, дыхание выровнялось, и он, впервые за двое суток, погрузился в глубокий, исцеляющий сон.

В дверях палаты стоял Сергей Викторович Аничков. Он не вмешивался, лишь наблюдал с холодным, удовлетворенным выражением лица опытного инженера, чье изделие прошло успешные испытания.

— Видите, сестра? — тихо сказал он медсестре, выходившей из палаты. — Скорость какая, и желудок не пострадает. Теперь, черт побери, надо научиться делать их тоннами.