Сыщик из Мурома. Дело об Идолище (СИ). Страница 6

Когда они делом занимались, Василисе стыдно не было. Но теперь стало неловко, вот она и оттягивала визит.

А потом Петрушка пришел, и ей вовсе не до того стало.

– Радуйся, Василиса, я тебе приблуды колдовские приблуды принес! – заявил служка прямо с порога. – Под честное слово в Киеве-граде взял!

– Да? – девица даже растерялась.

И от того, что сама после слов Ильи в эту воду не очень-то верила, и от того, что про слово никакого уговора у них с Петрушей раньше не было.

– Честное слово, что ты Муромца водой вылечишь, а потом к жрецам киевским в услуженье уйдешь. Ну а чего тут, в деревне, сидеть-то? Ни кола, ни двора! А там при деле будешь. Чего молчишь, Василиса? Что скажешь-то?

10. Вода живая и мертвая

Петруша смотрел на нее, щурясь, и его лицо казалось неласковым. Обиделся все-таки парень после той ночи, когда ему чуть ухватом не обломилось! Теперь Василиса ощутила это особенно остро. Специально, наверное, так со жрецами договорился, чтобы она перед глазами не маячила, о том, что отвергла его, не напоминала!

О том, что Петруша без меры раним и обидчив, знала Василиса и раньше. Думала только, что на нее-то это не распространяется. Ошиблась.

С другой стороны, а чего бы не согласиться? Кому она тут нужна? Чужая здесь Василиса, без семьи, родных и друзей. Петруша? Прав Муромец – еще чуть-чуть в избушке жреца они поживут, и слухи пойдут. Если еще не пошли!

А так она и Илью вылечит, и при деле будет.

– Согласна я, Петруша, – сказала Василиса. – К жрецам так к жрецам. Сама уйти собиралась, решиться никак не могла. Достань-ка свой аппарат самогонный!

На рябом лице служки мелькнула тень досады – и пропала. Теперь он улыбался.

– Не надо! То не аппарат самогонный, а прибор чародейский! А что сразу доставать-то, я ж устал с дороги! Пешком сколько шел! Сначала ты меня накорми, в баньке помой, отдохнуть уложи…

– Поесть дам, но без баньки, – строго сказала Василиса. – Развезет тебя с устатку, что я делать буду?

Петруша хмыкнул и согласился – права была Василиса. Молча на лавку опустился, но потом не выдержал, о делах стал расспрашивать.

– Мудрено-то как! – крякнул он, как только про Идолище услышал. – Сложно!

– Там и кроме этого вопросы остались, – отмахнулась Василиса. – Кто, например, жреца расчленил? Но ничего, я уверена, Илья разберется.

– Обязательно разберется, – Петруша дернул губами в улыбке и вылез из-за стола.

Он сходил в сени, принес мешок, вытащил оттуда кувшин причудливой формы – с двумя носиками, и поставил на стол. Рядом разместил две чарки, черную и белую, и Василиса села рядом, прямо на пол – так, чтобы черная и белая чарка на столе оказались на уровне ее глаз. И не хотела вроде бы на полу сидеть, но взгляд не могла отвести.

Петруша нырнул в подпол, вылез обратно с баклажкой в руках.

– Давай-ка ты, Василиса, – серьезно сказал служка. – Лей воду. Мне сказали, ведьма нужна. Без ведьмовской силы вода из речки Смородины останется простой водицей.

Он еще что-то говорил, но девица уже тянулась к баклажке. Не она даже – руки сами тянулись, без ее воли.

Схватив баклажку, Василиса потянулась опрокинуть ее в сосуд.

– …солнце зайдет, и чародейские силы ты потеряешь, – донесся до нее голос Петруши. – И твои дети ведьмами и колдунами больше никогда не родятся, и их дети, и дети их детей. Потому-то живая и мертвая вода стала редкостью – никто не хочет силы терять.

Служка говорил как по писанному. Не своими словами и не словами жреца Златослава, а чужими совсем, незнакомыми.

И девице вдруг стало ясно, для чего она сдалась жрецу Златославу. Не помощницу он себе делал на старость, не преемницу, а просто попользоваться хотел. Поэтому и не церемонился.

– А зачем я жрецам киевским без сил? – спросила вдруг Василиса.

С трудом спросила – близость сосуда путала мысли.

– А мы им воду мертвую отдадим, – сказал Петруша. – Илье-то она без надобности, ему живая нужна. А жрецам пригодится.

Василиса больше не колебалась. Да и не хотела, на самом деле – слишком молодая была, еще не могла сопротивляться. Она схватила баклажку, поднесла к губам, глотнула студеной воды, а остатки вылила в сосуд.

Руки словно сами знали, что нужно делать.

Сосуд запотел, но влага мгновенно впиталась, а в маленькие чары полилась вода – чистая, прозрачная, словно бы родниковая.

Петруша и Василиса терпеливо дождались, когда вода иссякнет. После этого служка тщательно закрыл каждый сосуд глиняной крышкой. Протянул Василисе белый:

– Вот. Живая вода. Муромец должен это выпить. Иди. И… тебе, наверно, лучше переодеться, Василиса. Надень-ка мою одежду дорожную, возьми посох, сделаем из тебя калику перехожую.

– Но зачем? – растерялась девица. – Илья…

– … может не принять твою жертву, – Петруша странно усмехнулся. – Ты же не только силы колдовские ради него отдала, но и свободу – к жрецам в услужение пойдешь, родную деревню навсегда оставишь. И сама еще этого не поняла, не прониклась, по глазам вижу. А Муромец твой вроде бы не дурак. Откажется, что делать-то будешь? Сила уже потрачена. А если не откажется, вопросами засыпет, на все отвечать умаешься.

Василиса не стала спорить. О том, что наряд калики перехожего – не гарантия, она говорить даже не стала. Подумала, что если Илья узнает ее в рубище, то, наверно, смолчит из деликатности.

Так и вышло.

Когда Василиса замоталась в рубище, спрятала косу, измазала лицо грязью и применила ведьмовские чары для маскировки – до заката было тяжело и силы еще не оставили ее, хотя колдовство уже давалось тяжелее – Илья впустил ее, но не узнал. Завел беседу, налил молока, предложил хлеба.

Взял воду, спорить не стал.

Выпил.

А потом его глаза закрылись, и он медленно опустился спиной на лавку. Заснул.

– Спи, Илья, – прошептала Василиса. – Ты заснешь и проснешься здоровым. А мне пора идти. Я обещала.

Илья вдруг поднял голову, окинул ее долгим внимательным взглядом. Смотрел так, словно ищет что-то знакомое, словно пытается понять.

И наконец спросил:

– Василиса? Почему?

Девица замерла, застигнутая врасплох. Она не представляла, что делать. Признаться во всем, стянуть наброшенное поверх сарафана рубище? Или продолжать притворяться?

Пока она думала, Илья сполз обратно. Закрыл глаза, и его чело разгладилось. Лицо казалось спокойным – спокойнее, чем обычно бывает у спящего.

Василиса залюбовалась, представляя, что будет, когда Муромец проснется здоровым – но к этой радости примешивалась тихая горечь разлуки.

– Поправляйся, – прошептала девица. – А мне пора.

Она наклонилась, на секунду прижалась губами ко лбу спящего, и, не оглядываясь, выскочила из избы.

Петруша уже собирал вещи – он тоже планировал уехать в Киев. Ну как, собирал, со стола сгребал. Заворачивал в дерюгу странным сосуд с двумя носиками, который не казался Василисе – почти уже не ведьме – хоть сколько-то привлекательным. Маленький сосуд, тот, который с мертвой водой, Петруша уже, похоже, убрал.

– Как Илья? – спросил служка, не поворачиваясь. – Заснул?

– Да! Он спит! Спасибо тебе!

– Не за что, Василиса.

Голос Петруши звучал непривычно, почти странно, и девушка невольно повернулась.

Служка изменился. Его плечи развернулись, волосы стали гуще, сам он как будто сделался выше. Василиса подошла ближе и увидела, что шрам, уродовавший лицо Петруши, исчез, рябые пятна тоже пропали, а кожа стала нежной, словно у девушки.

– Что, хорош? – ласково проговорил Петруша, поймав ее взгляд. – Теперь-то я люб тебе, Василиса?

Девица растерянно скользнула взглядом по его преобразившемуся лицу:

– Подожди, ты… ты что, выпил живую воду?

– Живую, верно, – Петруша все еще улыбался, но теперь от его улыбки у Василисы мороз шел по коже. – А, тебя сбили с толку цвета горшочков? Живая вода была в черном, это же цвет земли-матушки. А мертвая вода была в белом горшочке, потому что белый – это цвет снега.