Первый БПЛА Второй Мировой (СИ). Страница 7

Я вздохнул.

«Ну ясно, сегодня, похоже, в какой-то психиатрической лечебнице день открытых дверей».

Повернул дрон на восток, решив отлететь подальше от этих неадекватов. Однако не успел толком отдышаться, как на горизонте снова показались огни — два грузовика, вокруг которых шевелились люди. Всё то же — форма времён Второй мировой, каски, автоматы.

Я даже снижаться не стал, потому что уже не сомневался, как только подлечу ближе — начнут стрелять.

Теперь направил своего воздушного соглядатая на юг.

В первой же деревне, что попалась по пути, картина повторилась в точности. Те же странные люди, те же машины, та же пугающая аутентичность.

«Да что же это за массовая реконструкция такая? Не может же такого быть!» — недоумевал я, на этот раз ведя дрон по направлению к западу.

И вот там среди темноты я заметил отблески огня. Приблизился, и сердце невольно замерло.

На поляне догорал самолёт. Искорёженные дымящиеся обломки казались до боли настоящими. Судя по силуэту, это был транспортник. Даже издалека силуэт узнавался безошибочно — крыло с характерным изломом, большой фюзеляж, прямоугольные иллюминаторы. Я видел такие машины только в хронике, но сейчас перед глазами было не кино. Всё выглядело слишком достоверно.

Когда подлетел ближе, увидел группу так называемых «немцев». Они оцепили место крушения — человек сорок, не меньше. В центре, среди пламени и дыма, стояли трое офицеров в фуражках с кокардами. У их ног лежало пятеро тел в лётной форме. Я сначала подумал, что это актёры, изображающие погибших пилотов. Но тела лежали слишком неподвижно. Совсем неподвижно.

Приблизив камеру всмотрелся внимательнее. Кожа — бледная, неровная. Глаза не двигаются. Слишком реалистично для муляжей, и уж тем более для людей, которые просто «играют сцену». Щёлкнул тепловизором — никакого следа лётчики не оставляли, сливаясь с температурным фоном, в отличие от разбитого самолёта и стоявшего рядом оцепления.

— Манекены, — успокоил себя я. — Просто очень качественные. Фильм, видимо, с хорошим бюджетом.

Недалеко стояли два грузовика и несколько легковых автомобилей довоенной эпохи. Всё выглядело дорого, исторично, с любовью к деталям.

«Только вот опять же вопрос: где камеры?»

Оглядел горизонт. Ни прожекторов, ни осветительных установок, ни людей в гражданском. Та же тишина.

«Может, съёмка ведётся с помощью беспилотников? Какой-то новый экспериментальный фильм решили сделать? — подумал я. — Какая-то новая технология. Почему бы и нет?»

Снова переключился на тепловизор и стал методично сканировать местность. Пять минут водил камерой, но ни одного следа техники не нашёл. Никаких других дронов, никаких сигнатур двигателей.

«А может, это такое реалити-шоу? Скрытные миникамеры на каждого участника повесили, и смотрят, как тогда действовали люди? Сделали, так сказать — два в одном: и реконструкция прошлого, и, заодно, пиар развернули для каких-нибудь будущих киносъёмок?»

Пока я старался справиться с потоком мыслей, «немцы» начали движение. По приказу офицера цепь солдат развернулась и пошла в сторону леса.

Задумался, сопоставил направление — и понял, что все предыдущие группы, на которые я натыкался, шли именно туда.

«По сценарию, видимо, там находятся наши», — догадался я и направил дрон вслед.

Минут через десять полёта над кронами умный беспилотник обнаружил первые признаки движения и обратил на них моё внимание, подсветив контуром. В развалинах, возле небольшой рощице были обнаружены двое мужчин. Один лежал, другой сидел рядом, что-то делал с рацией. Даже без тепловизора было видно, что один из них ранен. Второй двигался с трудом, прихрамывал.

Я добавил микрофону чувствительности. Звуки стали значительно чётче.

— Потерпи, товарищ капитан, — сказал парень, опускаясь на колени. Голос дрожал, но был твёрдым. — Сейчас попробую вызвать наших.

Я замер. Они играли так, будто действительно жили этим моментом. Без фальши, без театральности. Настоящее отчаяние, настоящая боль.

У меня внутри всё сжалось. Сцена была настолько живая, что хотелось вмешаться, помочь.

«Интересно, — подумал я, — а с другой стороны этого леса тоже немцы обкладывают?»

Навёл камеру — и действительно: в двух соседних деревнях тепловизор показал крупные скопления людей. Судя по характерным очертаниям — снова «немцы». Однако, повернув «око» на северо-запад, увидел, что там осталась одна полностью пустая деревня. Ни одного источника тепла.

Направился посмотреть, почему там у реконструкторов случился пробел, и вскоре обнаружил причину. Километрах в трёх оттуда был замечен грузовик, вокруг которого суетились десятка два человек. Один офицер размахивал руками и явно кричал на водителя. Тот что-то отвечал показывая на капот, откуда валил пар.

«Закипели», — понял я.

Судя по всему, именно это и стало причиной, из-за которой они не смогли добраться до места съёмки.

«Ясно, значит, кульминация будет там, у развалин», — решил я и вернулся дроном на позицию, где оставил «наших».

Парень снова возился с радиостанцией. Я слышал потрескивание, короткие щелчки, обрывки слов.

— Заря-1! Заря-1! Я — Сокол! — донеслось вдруг так ясно, будто он говорил прямо в мои уши.

Я подпрыгнул.

«Ага! Так это же тот сигнал, который я случайно поймал через свою рацию! Значит, то был не глюк! Значит, передатчик у него настоящий!»

Я быстро переключился с тепловизора на обычный режим, чтобы разглядеть лицо. Молодой парень, лет двадцати, может, чуть больше. Светлые волосы, усталое, но твёрдое выражение лица. Взгляд сосредоточенный, решительный. Он массировал ногу — видно, что болит. Рядом, неподвижно, лежал его товарищ.

Я снова включил тепловизор… и через пару минут моё сердце ухнуло куда-то в давящую бездну. Тело рядом на температурном сканере выглядело не намного теплее окружающей среды, градусов на пять. А это означало одно — тепло безвозвратно уходило. Навсегда.

— Нет… — выдохнул я.

Это не был манекен. Даже самый требовательный реквизитор под самым въедливым режиссёром не будет заморачиваться подогревом манекена, потому что это ни к чему! И не был это актёр, ведь даже самый талантливый актёр в самом строгом сценарии не сможет впасть в анабиоз, понижая температуру тела.

Передо мной умирал человек…

Секунда, другая и вот лицо погибшего стало серым, неподвижным.

Парень рядом резко поднял голову, будто что-то почувствовал, сжал кулаки.

И в этот момент у меня закружилась голова. Всё, что я видел последние часы — разбитая лаборатория, странные деревни, старые грузовики, немецкая форма, горящий самолёт — вдруг сложилось в одну страшную, ошеломляющую картину.

Это не съёмки. Не реконструкция. Не игра.

Я находился в середине леса, в настоящей военной зоне, а вокруг была война. Та самая война.

Мысль была настолько безумной, что мозг отказался её принимать. Всё привычное бытие буквально рушилось на глазах. Время, логика, мир — всё трещало по швам.

Но растерянность длилась лишь мгновение. Сердце забилось как мотор. Страх уступил место инстинкту.

Необходимо было узнать правду. И узнать её сейчас я мог лишь у того, кого в случае правоты моей догадки нужно было самого спасать — причём срочно!

Глава 3

Младший лейтенант

Родился Сергей Алексеевич Кудрявцев в подмосковной Коломне в 1922 году, в семье рабочего и колхозницы. Отец — Алексей Иванович — трудился на Коломенском машиностроительном заводе, гудки его смен с детства были для Сергея звуком дома, чем-то вроде биения городского сердца. Мать, Анна Фёдоровна, работала в местном колхозе «Красная заря», на молочной ферме: вставала затемно, возвращалась поздно, но при этом находила силы и на детей, и на хозяйство, и на добрые слова, которые запоминались надолго.

Кроме Сергея, в семье было ещё трое детей — старший брат Павел и две младшие сестры, Катя и Лида. Дом их стоял на окраине, за садом, где летом пахло яблоками и нагретым железом — отец любил мастерить, делал сам инструменты и учил сына понимать технику.