Девочка в желтом пальто. Страница 4

Людей в церкви собралось очень много. Учителя, ученики Мэйв с родителями. Несколько бодрых стариков, которые бывают на всех похоронах. Любопытные соседи-островитяне, пришедшие посмотреть не столько на похороны, сколько на «беглую» Финну Древер.

Пришла и моя учительница миссис Элинор МакКрэй. Сухая, блеклая особа в черном костюме со скромной брошью на лацкане и накинутом на плечи пальто. Волосы убраны в сетку, на лице – очки в неприметной оправе. Рядом с ней стояла миссис Изобель Шинн, хозяйка продуктового магазина: плотная женщина в темном, вышедшем из моды плаще.

Катриона сидела в правом нефе с двумя сыновьями лет десяти-двенадцати. Оба в темных куртках и галстуках. Они беспокойно вертели головами, воспринимая службу как развлечение.

Священник поднялся на кафедру и раскрыл книгу. Гроб с телом Мэйв, задрапированный сукном, стоял в центре нефа перед простым деревянным аналоем. Священник произнес несколько слов, но я их не слышала. Все мое существо жаждало другого.

И вот оно началось. Тихий голос псаломщика пробился сквозь гулкую тишину:

«Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…»

Это был Двадцать второй псалом. Община подхватила строфу. Знакомый, заунывный напев заполнил своды кирки, словно туман. И этот звук был холоднее ветра с Атлантики. Он был тем же, что звучал на похоронах моей матери.

Мне чудилось, что я снова та восьмилетняя девочка в черном платье, что стоит, сжимая руку старшей сестры…

А теперь эта рука в гробу.

Псалом проплывал над головами собравшихся, констатируя неизбежный факт: жизнь коротка, смерть реальна, а остров и вера не изменятся никогда. Это был голос самого острова Сторн.

После пения псалма священник произнес несколько слов о Мэйв. Рассказал о школьном кружке чтения, который она вела, об учениках, которых любила и наставляла.

Деревянные скамьи заскрипели, когда прихожане поднялись на «аминь». Священник объявил завершающий псалом. Пение зазвучало снова, но для меня оно слилось в один непрерывный гул. Я смотрела на гроб с моей любимой сестрой, и время сплелось в узлы. Я словно отключилась и, когда снова смогла сосредоточиться, гроба на месте уже не было.

Люди медленно потянулись к выходу. Я замерла, сбитая с толку, и меня пронзила острая, иррациональная паника:

«Я пропустила прощание. Я не увидела, как ее уносят.»

И здесь я снова подвела ее.

Двигаясь к выходу в потоке черных пальто и опущенных голов, я машинально искала взглядом знакомые лица, измененные временем, но все еще хранившие отголоски прошлого. И в этот момент с самой дальней скамьи поднялся высокий крепкий мужчина.

Мой взгляд будто натолкнулся на скалу. Я видела только его глаза. Серые, как небо над Сторном. В них отражалось северное море в ясный, ветреный день.

И тогда меня обдало жаром. Странным, стремительным и совершенно не к месту – будто внутри вспыхнула спичка. Жаром стыда, растерянности и чего-то давно и прочно забытого. Я резко опустила глаза, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Сердце, замершее в скорби, забилось с неожиданной, предательской частотой.

Усилием воли я заставила себя посмотреть на него. Да, это был он. Эйдан Маклеод. Моя первая и, наверное, единственная настоящая любовь. Та самая, что обжигает в семнадцать и оставляет на сердце шрам на всю оставшуюся жизнь.

Он стал крепче. Плечи, широкие в юности, теперь казались вытесанными из гранита. Они знали тяжесть ящиков с рыбой, мокрых сетей и упрямство атлантического ветра. Волосы, когда-то соломенно-русые, потемнели до цвета мокрого песка и чуть поседели у висков, выдавая возраст.

Лицо… Загорелое, обветренное, с сетью мелких морщинок у глаз. Здесь, на Сторне, морщины появлялись не от улыбок. Они появлялись от брызг соленой воды и постоянного прищура на ветру. Но именно эта островная суровость делала его неотразимым. В нем была вся правда этого места, его простая и тяжелая красота.

Эйдан смотрел на меня прямо, не отводя взгляда. В его глазах не было удивления, лишь невысказанность всего, что было между нами и осознание пропасти, которая нас разделяла.

Он шел ко мне наперекор потоку людей, которые расступались перед ним с почтительными кивками. Я чувствовала, как ноги становятся ватными, а в ушах звенит тот самый, знакомый шум, что всегда накрывал меня в минуты волнения.

– Финна. – Его голос был глубже, чем я помнила.

– Эйдан, – мой собственный звучал невыразительно и фальшиво.

– Я сожалею о Мэйв, – сказал он, глядя мне в лицо. – Она была… хорошим человеком. Частью этого острова.

В этих словах мне послышался упрек, несказанный вслух: «А ты уехала. Ты бросила ее. Ты бросила всех нас. Ты бросила меня». Глубокая боль тлела в глубине его глаз, и от этого у меня перехватило дыхание.

– Спасибо, – прошептала я, сжимая ремешок своей сумочки. Я не смогла выдержать этого взгляда. В нем были наши поломанные жизни. – Мне… мне нужно идти…

Почти бегом я вышла из церкви и подставила лицо холодному ветру, который показался благословением после удушья.

Во дворе, на щебенчатой стоянке, гроб с Мэйв уже погрузили в зев черного катафалка. Двери захлопнулись с глухим, окончательным звуком. Не было и речи о том, чтобы садиться в машины. Островной ритуал предписывал идти пешком, следуя за усопшим в его последний путь.

Небольшая процессия потянулась по узкой дороге к кладбищу Сторна, что располагалось неподалеку от кирки, на голом, продуваемом всеми ветрами холме. Островитяне хоронили здесь своих мертвецов на протяжении нескольких сотен лет.

Это было настоящее каменное поселение. Тысячи надгробий – от почерневших, покосившихся плит до новых, гранитных. Они торчали из земли и смотрели на море, которое кормило, наказывало и забирало жизни. Сотни поколений ложились в эту каменистую землю с видом на вечную, равнодушную стихию.

Теперь здесь будет лежать моя Мэйв.

И тут, среди безмолвного леса камней, горечь и вина накрыли меня с такой силой, что я едва не задохнулась. Это была не просто скорбь о потере. Это было осознание всей окончательности и непоправимости. Я хоронила последнего человека, который связывал меня с этим островом. Последнего, кто помнил меня девочкой, кто слышал отцовский смех и чувствовал запах маминых пирогов.

Вместе с Мэйв умерла моя собственная, личная история. Я осталась одна со своими воспоминаниями, которые уже никто не сможет подтвердить или оспорить. Одна с чувством вины за то, что не приехала раньше, не позвонила, не смогла защитить.

Я смотрела в черную яму и понимала, что хороню не только сестру. Я хоронила часть себя самой. И остров, молчаливый и суровый, не предлагал утешения, а лишь констатировал суровый закон: все, что уходит со Сторна, рано или поздно должно вернуться.

Гроб медленно скрывался под земляными комьями. Их монотонный стук о крышку был самым ужасным звуком на свете. Я стояла, окаменев, не в силах отвести взгляд от черной дыры, поглощавшей последнее, что у меня осталось.

Именно в этот момент ко мне подошел человек в черной форме с желтыми нашивками. Я скорее догадалась, чем узнала в нем Джека Коннелли. Веснушчатый пацан, что бегал за Иви Андерсен, исчез. Его сменил мужчина с коротко стриженными волосами и серьезным, обветренным лицом. В его спокойных, ясных глазах читалась уверенность человека, который знал свое дело.

– Финна, – его голос был низким и спокойным, каким и должен быть голос стража порядка на маленьком острове. – Приношу свои соболезнования. Мэйв была прекрасным человеком.

– Спасибо, Джек, – выдавила я.

– Если захотите узнать о том, что случилось, – он сделал небольшую паузу, – моя дверь для вас открыта. Приходите в отделение. Иногда полезно просто проговорить.

В его словах не было и намека на формальность. Он коснулся пальцами козырька фуражки и отошел.

Когда могилу засыпали и люди начали расходиться, Катриона взяла меня под руку.

– Пойдем к твоим родителям. Я провожу.

Мы побрели в глубь кладбища, пробираясь между замшелыми камнями. Здесь покоилась вся история Сторна: Мэнсоны, Маклеоды, Кинкейды, Коннелли… Все они лежали так же, как жили – тесным, закрытым сообществом, которое не распалось даже после их смерти.