Девочка в желтом пальто. Страница 10

Она взглянула на меня с пониманием, кивнула и поднялась.

– Конечно, конечно, тебе надо отдохнуть. – Катриона натянула пальто и направилась к выходу. На пороге обернулась. – Финна… Будь осторожна, ладно?

Дверь закрылась. Мой взгляд упал на веревочный коврик у двери. На нем стояла та самая посылка, которую позавчера принесла Катриона.

Я подняла коробку. Она оказалась неожиданно тяжелой. На размокшем картоне был адрес отправителя:

«Абердин. Абердинский букинистический магазин «Морской кабинет»».

На кухне, вооружившись ножом, я вскрыла скотч. Внутри, переложенные смятой бумагой, лежали книги. Я вытащила первую – тяжелый фолиант в потертом дерматиновом переплете цвета запекшейся крови. Золотое тиснение на корешке полностью стерлось, на обложке я с трудом разобрала название: «Сказания Каменного Берега: Предания Шетландских островов». Иллюстрации на пожелтевшей бумаге были выполнены в технике гравюры – мрачные изображения утопленников и силуэты тварей в тумане.

Вторая книга была современной, в твердой матовой обложке темно-синего цвета. Название гласило: «Обряды перехода в островном фольклоре». Ее страницы были густо испещрены сносками и академическими комментариями. Главы назывались «Обряд неприкаянной души», «Как связать ветер» и «Плата за молчание моря».

Я открыла книгу на той странице, где корешок сам просил себя разогнуть. Страницы расступились на главе «Как связать ветер». На полях, рядом с описанием обряда, чья-то рука вывела карандашом всего одно слово: «Почему?»

Я перелистнула несколько страниц назад, к разделу «Плата за молчание моря». Мой взгляд упал на выделенную курсивом строку:

«За полные сети и спокойные воды море взимает плату».

Третья книга оказалась самой неожиданной. Тонкая, в мягком переплете, напечатанная на плохой бумаге в кустарной типографии. Ее название вызвало дрожь в коленях: «Шепот Скалы: Забытые истории острова Сторн». На обложке была литография Черного Тиса. Листая книгу, я наткнулась на знакомые названия и фамилии. В моих руках был путеводитель по демонам Сторна.

Зачем эти книги Мэйв? Она всегда была практичной и рациональной. Учила детей литературе и грамматике, а не сказкам о троллях и морских чудовищах. Эти книги никак не вязались с ее интересами и профессией. Значит, Мэйв искала не сказку, не суеверие, а схему. Паттерн. Исторический прецедент того, что произошло или должно было произойти.

Я отложила книги в сторону. Подойдя к окну, раздвинула занавески. Ночь была черной и беззвездной. Дождь уже прекратился, сменившись колючей моросью.

По улице медленно проползла полицейская машина и остановилась напротив дома. До меня долетел шипящий звук рации. В салоне, подсвеченный тусклым светом приборной панели, сидел Джек Коннелли. Его взгляд был устремлен на мои окна. Я инстинктивно отшатнулась от окна и прижалась спиной к стене. Сердце бешено колотилось.

Автомобиль постоял минуту, другую, потом горящие фары дрогнули. Он, не спеша, тронулся с места и растворился в ночи.

Я потушила свет и поднялась в свою комнату. Быстро разделась и залезла под одеяло, сжимая в руке черный камень.

«Два, пять, один, ноль, девять, четыре, К, М»

Что это? Код?

На острове все было помечено цифрами. Рыболовные участки в заливе, складские боксы в порту и торфяные болота. Но эти инициалы… К.М. – Каллум МакГроу. Слишком очевидно и слишком просто. А что, если это не он? Что, если это кто-то другой?

Глаза мои слипались, тело изнемогало от усталости, но мозг не сдавался. Постепенно реальность начала расплываться, границы между явью и сном растворились.

Тишина. Густая, звенящая.

На глазах – шерстяная повязка. Чье-то тяжелое, частое дыхание рядом. В горле стоит комок ледяного страха, который нельзя вытолкнуть криком. Запрещено.

Потом – далекий, яростный рев. Нет, не гудок парома. Это рев огромной массы воды, бьющей о камень. И в этом реве, сквозь завесу из шума и ветра, проступил навязчивый шепот, отбивающий четкий, леденящий душу ритм: «два-пять-один-ноль-девять-четыре… два-пять-один-ноль-девять-четыре…»

Перед мысленным взором, в брызгах воды, возник силуэт. Высокий мужчина поднял над собой веревку и затянул петлю. Она полыхала в темноте ослепительно-белым шрамом.

И тут, над ухом, прозвучал тот же шепот, холодный и безжалостно-четкий:

– Двадцать пятое октября. Девяносто четвертый год.

И холод.

Смертельный холод, который шел от мокрых камней сквозь тонкие подошвы ботинок и добирался до самого сердца.

Я дернулась, пытаясь вырваться из плена кошмарного видения. Слезы текли по лицу и растворялись в подушке. Я провалилась в черную яму забытья, сжимая в ладони холодный гладкий камень.

Глава 7. Двадцать пятое октября

Пробуждение пришло не со звуком, а с тишиной – такой густой, что она сдавила мне горло. Сквозь ком подступившего ужаса и остатки сна пробивался тот самый шепот. Четкий, без эмоций, как запись на диктофоне, которую невозможно остановить.

– Двадцать пятое октября. Девяносто четвертый год.

Сердце рухнуло, оставляя в груди ледяную пустоту. Теперь было ясно, что это не просто набор цифр. Это дата. Конкретная, неумолимая дата. Двадцать пятое октября. Девяносто четвертый. Мне было одиннадцать.

Поднявшись с кровати, я почувствовала, как в висках застучало. Взгляд упал на руку, на часики Мэйв. Серебряный циферблат молчал, стрелки застыли на двух часах навсегда утраченного дня.

Для меня это был не просто аксессуар, а напоминание. Обет. Сестра лежит в холодной земле, а ее убийца дышит тем же воздухом, что и я. Ходит по этому острову.

И это значило лишь одно: пришло время войти в комнату Мэйв. В ту самую дверь, которую я обходила стороной, как могильную плиту с первого дня приезда.

Дверь отворилась беззвучно, впустив в мои легкие спертый воздух, пахнущий пылью и запахом духов. Спальня сестры была капсулой, запечатанной в день ее смерти. В ней все говорило о порядке, доведенном до автоматизма. Покрывало туго застелено, без единой складки. Взбитая подушка лежала ровно по центру. На прикроватной тумбочке – книга, футляр для очков и флакон со снотворным.

Я методично выдвигала ящики комода, ворошила белье, проверила сумочку и карманы одежды в шкафу. Ничего. Взгляд зацепился за розетку у кровати. Зарядный провод тянулся из нее в пустоту. Торчал из розетки бесполезно и обреченно, подтверждая лишь то, что телефона в комнате не было.

Но именно в этот момент я заметила явное несоответствие вымученному, аскетичному порядку в комнате сестры. Штора. Она была сдвинута вбок небрежным движением, словно ее отдернули в спешке и не потрудились поправить.

На подоконнике, в сером утреннем свете, лежал бинокль. Я взяла его и осмотрела. Бинокль был новым, без единой потертости или царапины. На стене, за шторой, заметила крючок. По характерному следу на обоях было понятно, что бинокль висел именно здесь.

Мэйв не повесила бинокль на законное место, а в спешке бросила его. Последнее движение последнего дня. Или последней ночи.

Щелкнула оконная щеколда, и створка распахнулась, впустив в комнату свежий порыв ветра. Я взяла бинокль и приложила к глазам. Холодный металл, казалось, еще хранил отпечаток пальцев сестры.

Пейзаж за стеклом не зацепил моего взгляда: далекая ферма, безликое торфяное болото, белые овцы. Достойным внимания оказался лишь Черный Тис и скала, на которой он рос. Огромная глыба черного камня, грубо выпиравшая из земли. С одной стороны – почти отвесный обрыв, где серые волны с рокотом разбивались о валуны. С другой – довольно крутой склон, поросший низкорослыми кустами и вереском.

Черный Тис стоял на самой вершине, вцепившись в камень могучими корнями, похожими на окаменевшие мускулы. По словам стариков, ему было больше пяти веков. Об этом дереве говорили: «Оно здесь было до нас, и будет после нас».