(не)вернуть. Цена искупления (СИ). Страница 18

— Как там ателье? — спрашиваю как-то раз, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Он смотрит на меня, чуть улыбается, но сразу уводит разговор в сторону.

— Да всё потихоньку, Вика. Главное — ты поправляйся. Всё остальное — наладим.

Я слышу, как меняется его тон. Как напрягается. И я понимаю: что-то не так. Но не давлю. Тогда не давлю.

Потом пробую иначе.

— А ты… Политика твоя? Какие планы?

Он тут же переключается.

— Ты не представляешь, что сегодня Ромка с утра оладьи стряпал. Помнишь, в последний раз после его готовки, всю кухню отмывать пришлось?

И мы смеёмся. Но внутри у меня — тревога. Я чувствую, как в нём зреет что-то, о чём он не говорит. И от этого неспокойно. Потому что знаю Макса. Он может скрывать боль, тревогу, беду — до последнего. Чтобы не волновать. Чтобы «беречь меня». Но я всё равно чувствую. Мы слишком давно вместе, чтобы обманываться.

Сегодня я лежу и думаю: я должна его расспросить. Всё. Не дать уйти от темы. Ни о политике, ни об ателье. Я должна знать, что происходит. Потому что это не просто дела — это моя жизнь. И если я была слаба раньше — теперь я дышу. Я готова.

И ещё… Я хочу снова быть частью их мира. Не из палаты с маленьким окошком и кучей непонятных приборов. А рядом. С Максом. С Ромой. С малышкой, которая шевелится внутри, будто говорит: «Я здесь, мама. Держись».

Я держусь.

И жду следующего визита. И переезда в обычную палату, там хотя бы не так страшно и одиноко, и время бежит быстрее. А еще мне так надоела эта безвкусная еда… я так хочу чего-то вкусного и аппетитного. И олю хочу услышать, позвонить ей и все разузнать. Может быть она меня уже потеряла, хотя… нет. Она бы уже из Волкова всю душу вытрясла.

Я так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, что в палате уже не одна.

Дорогие мои, От всей души поздравляю вас со Светлой Пасхой Христовой!