Без памяти. К себе. Страница 11

Дед у меня был на редкость рачительный, эти тарелки старше меня раза в три, как и почти всё в доме.

– Липовый цвет сейчас принесу и ещё кой-какой сбор, вмиг на ноги поставит, – засобиралась бабушка Груша, скользнув по мне оценивающим взглядом. – Ты пока чая с малиновым вареньем выпей. Сделай ей, Мирон.

– Принял, – ответил Мирон.

Когда след бабы Груши простыл, Мирон направился к двери.

– Пойду, с баней разберусь… – буркнул он, глянув в окно на тёмное, небольшое строение, которое точно было старше тарелок, из которых мы ели.

Я однажды опробовала баню деда Петра, сказать, что мне понравилось, не выходило. Душно, из щелей под дверью дует, пахнет дымом, пар обжигает, а мыться в тазу ещё более неудобно, чем в «ванной» в доме.

В общем, в лечебных свойствах русской парной я сильно сомневалась, даже если съесть липовый цвет – или что с ним делают? – и выпить всё малиновое варенье с чаем.

– В мою сходим, – в итоге заявил Мирон и шагнул за порог.

Мою?.. Сходим?..

Глава 7

Я сидела в бане Мирона и изо всех сил старалась думать, что ничего особенного не происходит.

Просто баня…

Просто парилка…

Просто с мужчиной…

Просто по-соседски, да.

Исключительно в терапевтических целях.

Вон, аромат липового цвета – к слову, вкусный запах, – разносится по помещению. Ингаляция выходит.

Баня разительно отличалась от той, что стояла у деда Петра. Новенький небольшой сруб на заднем дворе с видом на лесной массив – в Сапчигуре, куда не глянь – лес. Предбанник со столом на три-четыре человека у окна, массивная деревянная лавка. У противоположной стены тоже лавка и резные деревянные крючки для одежды.

Парную просторной не назвать, но всё необходимое есть. Не душно и не дует.

Три полока, на которых можно вытянуться во весь рост высокому мужчине, большая печь, скамья, где примостились пара тазов, один из которых с вениками. В углу, за перегородкой, отделанной под камень, душ – атрибут, который я почему-то не ожидала увидеть.

И устойчивый запах свежего дерева, который и липовый цвет не мог перебить.

– Захожу! – громко крикнул из-за двери Мирон и, выждав какое-то время, появился в проёме.

Пар мгновенно окутал зашедшего, через минуту отступил, выставляя на обозрение мужскую, спортивную фигуру в светлой простыне, сложенной в два раза и подвязанной ниже пояса, на манер юбки.

Невольно я пробежалась взглядом по дорожке волос, убегающей под ткань. Натянула простынь на своём теле выше, почти до ключиц, перевела взгляд на окошко, вдруг поняв, что продолжаю глазеть на обнажённый торс Мирона, вернее, ниже торса…

Господи, стыд-то какой!

– Ложись, попарю маленько, пропотеешь, – сказал Мирон, игнорируя мой взгляд.

Может, я только в своём воображении глазела, а на самом деле шлифовала взглядом собственные коленки, выглядывающие из-под простыни?

– Спасибо, не стоит, – отказалась я, с опаской посмотрев на таз с вениками, откуда поднимался пар. – От аспирина пропотею, – мгновенно нашлась, хотя до этого и не думала глотать лекарства, только если совсем плохо станет.

Интересно…

Выходит, я поборник народной медицины? Или, наоборот, традиционной? Ужасно жить, не зная о себе самых простых вещей.

– Стоит, стоит, – ухмыльнулся Мирон. – Чего не стоит – это химию глотать. Испокон веков хворь паром выгоняли. Меня малого батя в бане всегда лечил, если умудрялся заболеть.

– А меня не лечил, – огрызнулась я.

Не лечил же, да?

Он мою мать бросил сразу после новости о беременности, больше носа сюда не показывал. Лечить баней, ацетилсалициловой кислотой, муравьиным укусами, подорожником, словом божьим или инфракрасным излучением не мог.

– Помнишь отца? – спокойно поинтересовался Мирон, показывая рукой, чтобы я сняла простыню.

В ответ промолчала. Никого я не помню.

Дёрнула за узел сбоку, скинула ткань, оставшись в спортивном раздельном купальнике. С топом, похожим на подвязанную майку, шортами, всё это скучного, буро-синего цвета.

Ну… не панталоны по колено с начёсом, и на том спасибо.

Мирон взял мою простыню, небрежно расстелил на полоке, пригласил жестом, чтобы я легла, совершенно никак не реагируя на мою наготу. Почти наготу.

– Я несильно, – примирительно проговорил он, отходя за веником.

Улеглась, поёрзала, устраиваясь удобней, пытаясь представить, как я выгляжу со стороны. Худая, невысокая, с забранным на макушку пучком тёмных густых волос, в тусклом свете почти иссиня-чёрных, с бледной кожей, синяком на бедре. В купальнике, который уместно смотрелся бы на пятидесятилетней женщине в общественном бассейне.

Выкинуть бы из головы ненужные мысли и сомнения. Сосед привлекал меня, согласна, но это рефлекторный интерес, необъяснимый с логической точки зрения. Просто почему-то кажется, что он как-то связан с моим прошлым, а как известно, когда кажется – креститься надо.

Интересно, могу ли я креститься? Крестика на мне в момент аварии не было, или его не нашли, а скулы у меня башкирские. Вдруг я мусульманка?

Я не то, что базового, я вообще ни-че-го о себе не знаю…

Absolutely.

Почувствовала, как над моим распластанном телом проводят веником, с которого стекали капли, заставляя вздрагивать от колко-горячего чувства, растекающегося по мне, как круги по воде.

Лёгкий, едва заметный шлепок веником по пятой точке, скорее игривый, заставил меня дёрнуться.

Ай! Ой, ой, ой!

Это был единственный игривый удар, дальше последовала череда хлёстких, с различной ритмичностью и нарастающей силой. Сначала я ёрзала, пытаясь вывернуться, потом лежала, открыв рот, дышала как рыба, выкинутая на берег, в конце распласталась медузой, совершенно не соображая, кто я и где.

У меня будто произошёл рецидив амнезии, честное слово! Заодно вытек мозг, вылетели лёгкие, случился ожог всей кожи, причём не только снаружи, но изнутри.

И не нужно говорить, что такое невозможно.

Всё возможно, когда упрямый чалдон решает вытрясти из тебя душу с помощью банного веника в русской парной!

Чудом увернувшись, я скатилась с полока. Рванула в предбанник, чувствуя, что сгораю заживо, умираю самой нелепой смертью из всех возможных – от пучка дубовых веток, перемешанных с чем-то хвойным.

Не от укуса ядовитой змеи, когтей дикого зверя или утонув болоте, а от банного веника!

– Стой! – смеясь во всё горло, крикнул Мирон, когда я пересекла предбанник и рванула на себя входную дверь на улицу, окунаясь в спасительный холод.

Слышала, что из русской парной прыгают прямиком в снег, до сего дня я не задумывалась, правда или нет – или задумывалась, откуда мне знать? – но прямо сейчас я бы не раздумывая сиганула в самый огромный сугроб прямо с головой.

Лет на двести примерно, за меньшее не остыну.

Выскочить на улицу мне не позволили сильные мужские руки, которые подняли меня за плечи, затащили обратно в предбанник, демонстративно хлопнув спасительной дверью перед моим носом.

Я болталась в руках Мирона, как тряпичная кукла, мотала головой, ногами, будто пыталась убежать, протестующее пищала, не в силах выразить иначе протест.

Кажется, я не только личность свою забыла, но и родной язык.

Asshole, scum, son of a bitch, – крутилось в моей голове и ещё несколько нецензурных выражений, характеризующих моего соседа.

– Я горю вся, ты меня убил! – наконец-то удалось мне сформулировать претензию, и надо отдать мне должное, я сумела обойтись без «сукиного сына». – Чалдон бестолковый!

Мирон, всё ещё смеясь, громко и абсолютно беззастенчиво, закутал меня в махровое полотенце с головы до ног, усадил на лавку у стола, налил густую красную субстанцию в керамическую кружку и протянул мне со словами:

– Пей, остынешь.

– Что это? – понюхала я… нечто, пахнущее лесными ягодами.

– Кисель, – посмотрел на меня как на дуру Мирон.

Кисель? Хм… так… кисель? А, кисель!

С осторожностью сапёра я сделала несколько глотков. Оказалось вкусно, но очень странно.