Без памяти. К себе. Страница 10

Где я?

Кто?..

Пытаюсь повернуть голову, увидеть того, кто держит меня, и не могу.

Лицо расплывается неясным пятном, поднимается тошнота, голова кружится с утроенной силой.

Перед глазами пелена густого тумана.

В голове шелест и запах петитгрейна…

Петитгрейна?

Откуда я знаю, как пахнет петитгрейн? – мысль, которая вынырнула в моём сознании, ударив колокольным звоном в памяти.

– Схожу за фельдшером, – услышала я голос Антонины над своей головой, открывая глаза, на которые что-то давило со всей силы, вызывая жгучую боль.

– Простыла она в лесу-то, – прошелестела рядом бабушка Груша. – Ты где её нашёл, Мирон?

Значит сосед рядом.

– В лесу и нашёл, близ Синенького болота, – протяжно ответил он, будто ему смертельно лень говорить и вообще, надоели все. – Говорил же участковому.

– Далеко зашла, – вздохнула бабушка Груша. – Ты, Антонина, за врачом-то сходи. Простуда простудой, только бог знает, как на её голове скажется, а ну как последнюю память отобьёт. Намаешься… помнишь, может, у Василенко младший дурачок дурачком был, ветром холодным надуло, менингитом заболел, совсем никудышным стал.

– Менингитом от ветра заболеть нельзя, – усмехнулся Мирон, я вздохнула, сразу же громко чихнула.

– Тебе откуда знать, чалдон бестолковый?! – заворчала баба Груша. – Ты врач? Нет. Вот и молчи! Иди Антонина, присмотрим мы за Марфой.

Почти сразу хлопнула входная дверь, я недовольно заворчала нечто невнятное. Попыталась открыть глаза, свет резанул по слизистой, зажмурилась, отвернулась к стене, попробовала снова уснуть.

Было не по себе от присутствия Мирона. Наверняка я выглядела, как чучело, а он как германо-скандинавский бог, только в застиранной, дешёвой одежде, но слабость одерживала победу. Спать хотелось сильнее, чем предстать перед соседом с фамилией Куча в образе прекрасной Фрейи.

Пришедшая фельдшер опасения бабы Груши не подтвердила. Никакого менингита ветром мне не надуло, даже лёгкого воспаления лёгких или никудышного бронхита у не нашлось. Банальная простуда.

– Можно, конечно, в больницу отправить для надёжности, – предложила фельдшер Марина Максимовна – женщина лет пятидесяти, пышных форм с такой же пышной причёской, будто мультипликационную овечку косплеила.

– Не надо в больницу, – прокашлявшись, пискнула я. – Простая простуда. Попью лекарства – всё пройдёт.

– Ну, – вставил Мирон, зайдя в комнату.

Когда Марина Максимовна попросила меня раздеться для осмотра, он деликатно удалился.

– Говорю же, у Синенького нашёл, там ветрюганы какие… продуло маленько. Выздоровеет, – продолжил он.

Я покосилась на Мирона.

Интересно, почему он не говорит, что нашёл меня в охотничьей заимке? Участковому не рассказал, ограничился пространным «тама», и МЧСнику ответил: «Почём я координаты знаю? Шёл, шёл, да и нашёл»…

Я тоже промолчала. Если молчит, значит, есть причина.

Правильно?

Хотя меня не особо пытали, чего меня спрашивать, головой ударенную.

– Ой, что делать-то?.. – квохотала Антонина. – Как ты себя чувствуешь? – уставилась в упор на меня. – Помнишь, как тебя зовут?

– Марфа Семёновна Петрова, уроженка села Сапчигур. Ты – троюродная тётя, это – бабушка Груша, соседка. А это – сосед Мирон Куча, – отчиталась я.

– Ну вот, а говорят: «Амнезия, амнезия», всё помнит она! – победно колыхнулась Антонина. – Дом-то чей? – обвела рукой пространство, глядя испытывающее на меня.

– Деда Петра дом, – вздохнула я. – Не поеду в больницу, – перевела взгляд на фельдшера.

Здесь я знаю хотя бы то, что мне рассказали, а в районной больнице – что?

И потом, головой я ударенная, но не до такой степени, чтобы из-за банальной простуды в больничной палате валяться.

– Вот это будешь пить, если температура поднимется выше тридцати восьми, раньше не пей. Горло полоскать, нос промывать при необходимости, сухое тепло, питьевой режим, сон, – проговорила Марина Максимовна, встала, оставляя бумажку с рекомендациями на столе. – Если что – звоните.

– Спасибо! – поблагодарила я, снова намереваясь спать.

Неизвестно, что меня свалило сильнее, простуда или истощение после злоключения в лесу, но спать хотелось несмотря на то, что каждый сон превращался в тягучий, бесконечно повторяющийся кошмар, от которого никак не получалось избавиться.

– Не волнуйся, Тоня, ступай домой, а утром на смену езжай спокойно. Мы за Марфой присмотрим с Мироном, – сквозь сон услышала я бодрый голос бабы Груши. – Ежели что, телефон есть, медпункт рядом.

– Я в долгу не останусь, – выдохнула Антонина.

– Иди, иди, в долгу она не останется, – заворчала баба Груша. – Куче подкинешь копейку-другую, а мне не надо. Пенсии за глаза и за уши хватает, дети помогают, будто своих нужд нет у них.

После обеда я вынырнула из повторяющегося кошмара. Казалось, я запомнила каждую деталь происходящего там, за гранью реальности, в мельчайших деталях.

Открыла глаза, посмотрела вокруг, упёрла взгляд в бабушку Грушу, которая сидела на стуле у окна и сосредоточенно читала газету.

Мирон стоял у кухонного стола, нарезал зелень, из кастрюли на плите доносился запах куриного бульона с приправами. Аппетит медленно начал появляться, давая о себе знать.

– О, проснулась, – объявил сосед, глядя на меня оценивающе, нагнув голову вбок.

Быстро подошёл, бесцеремонно положил прохладную руку мне на лоб, надавил на пару секунд, вынес вердикт:

– Тридцати восьми нет. Как себя чувствуешь? – поинтересовался, прищурившись, будто примерялся к чему-то, вернее к кому-то – ко мне. На меня ведь глядел.

– Голова болит, – промычала я.

– Говорят, голова не попа – завяжи и лежи, – усмехнулся Мирон. – Есть будешь?

– Буду, – кивнула я.

Встала, успела сдёрнуть халат с металлической спинки кровати, закуталась до того, как отходящий от меня сосед обернулся. Вот, ничего не успел увидеть, если под этой ночной сорочкой, а-ля прощай молодость, возможно что-то разглядеть.

Интересно, о чём я думала, когда покупала это «неглиже» трикотажной фабрики? Собиралась очаровывать паралитика в маразме или отправиться жить в монастырь?

Ничем другим выбор в пользу балахона в маленький цветочек объяснить не получалось…

Да ты затейница, Марфа.

В ванной комнате, вернее, помещении, выполняющем функцию ванной комнаты, попыталась привести себя в порядок. Лицо, покусанное мошкарой, торчащие волосы, мозоли на пальцах ног, на руке царапина, которую я не помнила, где заработала, синяк на бедре – здоровенный, растекающийся сине-зелёным.

Красавица…

Вышла, за столом уже сидела баба Груша, деловито прихлёбывала бульон, макала куском белого хлеба в тарелку.

– Приятного аппетита, – пожелала я, усаживаясь на стул.

– Ты ешь, ешь, – кивнула бабулька, хитро улыбнувшись. – Не гляди, что Мирон – мужик, готовить умеет. А как не уметь-то? Сколько годков, а всё в бобылях ходит. Не думал жену в дом привести? – растянула губы, хитро покосилась на меня.

О, не-е-ет!

Можно мне немного пожить наедине со своей ударенной головой? Вдруг у меня уже есть муж и семеро детей?

– Не думал, – спокойно ответил Мирон. – У меня Мара есть.

– Тьфу ты, кошку за бабу считает! – недовольно фыркнула бабушка Груша. – Совсем от одиночества с глузду съехал!

Мирон в ответ глухо засмеялся, ничуть не обидевшись на старушку, которая бесцеремонно нарушала его – да и мои – личные границы. Я тоже промолчала, решив, что не заметить непрошенной инициативы – меньшее из зол.

После бульона я осоловела, побрела в кровать. Правда, сначала попыталась убрать со стола, помыть посуду, была бесцеремонно остановлена Мироном.

– Лежи, – буркнул он, поворачивая меня в сторону постели. – К ночи баню затоплю, подышишь травами, попаришься, завтра как новенькая будешь. А мучить тарелки ни к чему, – усмехнулся он. – Они у деда Петра видишь какие? Винтажные, – показал на знак качества СССР, оскалился, будто его действительно волнует судьба фаянса.