Не отдавай меня ему (СИ). Страница 16

Я сижу так долго, пока напряжение в теле не начинает понемногу спадать, оставляя после себя лишь горький привкус. Всё пошло не по плану, но отступать некуда.

Спустя несколько дней, когда мои люди нарыли всё, чтобы раз и навсегда заткнуть Заура, я назначаю ему встречу на нейтральной территории — в закрытой VIP-кабинке одного из дорогих ресторанов. Я вхожу, когда Заур уже сидит за столом, развалившись в кресле с видом самоуверенного наглеца. На его лице играет кривая ухмылка, которая мгновенно исчезает, когда он видит мой настрой.

Я не трачу время на приветствия, швыряю на стол плотную папку. Она с грохотом приземляется рядом с хрустальным стаканом.

— Ознакомься, — хрипло и грубо говорю я, опускаясь в кресло напротив. — Очень познавательное чтиво.

Заур скептически поднимает бровь.

— Что это?

— История о том, как высокопоставленный сотрудник мэрии, — начинаю ровным, ледяным тоном, — годами получает многомиллионные откаты от строительных компаний. Подделывает заключения комиссий, признавая вполне добротные здания аварийными, чтобы их снесли и отстроили заново его “друзья”. Интересная судьба у тех, кто пытался противостоять, не находишь?

Заур хмурится и нехотя тянется к папке, открывает её и листает. С каждой перевёрнутой страницей его лицо становится всё бледнее. Он видит там всё — копии документов, выписки со счетов, фотографии его встреч. Всё, что собирали парни.

— Как думаешь, — не отрывая от него взгляда, продолжаю я, — что будет, если эта папка попадёт в нужные руки? К журналистам? Или прямиком в антикоррупционный комитет? Думаю, твоя карьера — это самое малое, что ты потеряешь. Это лишь дело времени.

Он с силой швыряет папку обратно на стол.

— Подсуетился, да? Чтобы защитить эту шлюху? — его голос звенит от злости. — Уже подложил её под себя?

Это становится последней каплей. Всё моё самообладание, вся выдержка испаряются в одно мгновение. Я резко вскакиваю, протягиваю руку через стол, с силой впиваюсь пальцами в его шею и с размаху ударяю его головой о столешницу. Глухой стук прокатывается по кабинке.

— Шакал, — прошипел я, чувствуя, как ярость застилает глаза. — Твой отец упустил твоё воспитание, и ты стал тем, кем стал. Не мужиком, а гнилью. Ещё раз подойдёшь к Латифе, ещё раз заикнёшься о ком-то из её семьи — и я камня на камне от твоей карьеры и репутации не оставлю.

Он пытается вырваться, но моя хватка железная.

— Мать… мать проклянёт тебя за это! — выдавливает он, захлёбываясь.

Я наклоняюсь ещё ниже, так что мои губы почти касаются его уха.

— Мать проклянёт тебя, урод, когда узнает о твоих садистских наклонностях и особых предпочтениях. Или ты думаешь, я не в курсе, с какими дешёвыми шлюхами, готовыми терпеть твою жестокость, ты развлекаешься?

Я с силой отталкиваю его от себя, и он, потирая шею, тяжело кашляет.

— На следующей неделе ты подпишешь все документы о разводе и навсегда забудешь, что когда-то был женат. Любое, малейшее движение в её сторону — и я прикончу тебя. Клянусь Аллахом.

Выпрямившись, я отряхиваю ладони, словно убираю с них грязь, и, не оглядываясь, выхожу из кабинки, оставив его одного с разбросанными по столу документами. По-хорошему, мне надо пустить их в дело, но жалко маму. Ещё один груз на моей душе: зная о коррупционных преступлениях своего брата, я умолчу о них. Однако теперь у меня есть рычаг давления, чтобы эта мразь больше никогда не сделала плохо Латифе.

Глава 21

Я возвращаюсь домой в девять вечера. Голова всё ещё забита сегодняшней встречей. Гнев на Заура кипит во мне, как ядовитый родник, отравляя всё внутри. Мне нужна тишина. Покой. Но едва я вхожу в прихожую, до меня доносятся звуки музыки.

Она играет. Снова.

Я иду в гостиную и останавливаюсь у двери, не решаясь войти, и замираю, прислонившись головой к косяку. Я не знаю, что это за мелодия — грустная, протяжная, полная какой-то щемящей нежности и тоски. Она льётся по дому, как лекарство, смывая грязь сегодняшнего дня. Я закрываю глаза и слушаю, но также прислушиваюсь к себе. Дрожь бежит по моей спине, а сердце начинает биться чаще, тяжелее, наливаясь странным, болезненным теплом.

Потом я всё-таки открываю глаза и наблюдаю за ней. Она сидит за инструментом, её милое лицо освещено мягким светом торшера. Длинные ресницы дрожат, пальцы порхают по клавишам с той хрупкой силой, что сводит меня с ума. Она вся — воплощение неземной красоты. Как самый прекрасный цветок Востока, раскрывающийся при лунном свете. Как я мог не видеть этого раньше? Она не просто красива. Она… другая. Из другого теста, нежели все женщины, которых я знал.

С Дуньей, моей покойной женой, нас свели семьи. Мы учились уважать друг друга, в нашей жизни со временем родилась тихая, спокойная привязанность. Но то, что происходит сейчас, когда я смотрю на Латифу, похоже на ураган. В душе всё переворачивается. Необъяснимое, дикое влечение, против которого бессилен всякий разум.

Она заканчивает играть, и в наступившей тишине я делаю шаг вперёд. Она поднимает глаза и видит меня. Вздрагивает, смущённо опускает ресницы.

— Джафар-бей, вы уже вернулись.

— Да, — отвечаю хрипло. Вхожу в гостиную и закрываю за собой дверь. — Нам нужно поговорить.

Она встаёт, её поза выдаёт напряжение.

— Что случилось?

— Я виделся с Зауром. Он подпишет все документы о разводе. На следующей неделе.

Её глаза расширяются от изумления и облегчения.

— Как вам это удалось?

— Неважно, — отрезаю я, не в силах и не желая вспоминать тот разговор. — Не думай об этом.

Она слабо и грустно улыбается, и грудную клетку прошибает, словно туда выстрелили и всё к чёртям раздробили. Эта улыбка — такая беззащитная и благодарная — сводит меня с ума.

— Вы снова будете ругаться, если я в сотый раз скажу вам спасибо? — тихо спрашивает она.

— Не за что, Латифа.

— Нет, есть, — она настаивает, и в её глазах вспыхивает огонь. — Для меня никто никогда не делал того, что делаете вы, Джафар-бей. Я не знаю, чем заслужила это. С моего появления в вашем доме у вас всё пошло кувырком.

Я не выдерживаю и делаю шаг к ней. Затем ещё один. Мы очень близко, и до меня долетает её аромат — медовый, цветочный. Он кружит голову.

Латифа не отступает. Просто смотрит на меня с опаской, в ожидании чего-то.

Я поднимаю руку и кладу ладонь ей на предплечье. Ткань её платья мягкая, а я ловлю себя на том, что хочу ощутить под пальцами тепло и нежность её кожи. Аллах, как я хочу почувствовать на губах вкус её тела. Я сжимаю её руку, чувствуя, как она вздрагивает, но не уходит. Латифа лишь чуть дрожит, и её взгляд до сих пор прикован к моему лицу.

— Джафар-бей, — её шепот едва слышен. — Что вы делаете?

— Прости, Латифа.

И я теряю остатки рассудка. Потянув её на себя, прижимаю всем телом к своей груди и целую.

Её губы оказываются мягкими, податливыми, они пахнут чаем с жасмином и вареньем из райских яблок. Этот вкус, эта пленительная нежность сводят меня с ума. В этот миг нет ни Заура, ни прошлого, ни будущего. Есть только она. Её тело, прижатое ко мне, её запах, её губы, которые сперва замерли в шоке, а потом начали отвечать.

Сначала робко, неуверенно. Потом смелее. Её руки поднимаются, обвивают мою шею, пальцы впиваются в волосы на моём затылке, притягивая меня ближе. Она отвечает мне с той же жарой, той же удивительной страстью.

Мы отрываемся друг от друга одновременно, тяжело дыша. Её глаза широко раскрыты, в них — шок, стыд и остатки того самого огня, что горел на её алых лепестках секунду назад.

— Что мы наделали? — выдыхает она, прикладывая дрожащие пальцы к своим распухшим губам. — Нам нельзя. Я… я жена вашего брата. Я жду от него ребёнка. Аллах, это харам! Что мы натворили?!

Её слова обрушиваются на меня, как ушат ледяной воды. Реальность возвращается — жестокая и неумолимая. Грех. Предательство. Я только что переступил все границы.