Прошивка. Глас урагана. Полное издание. Страница 14

Нейротрансмиттеры активируют пять сокетов в голове, и Ковбой наблюдает, как внутри его же черепа вспыхивают яркие огни, а жидкокристаллические матрицы баз данных панцера выстраиваются, приспосабливаясь к содержимому его разума. Сердце бьется все быстрее. Он живет в интерфейсе, сам становится интерфейсом панцера, его улучшенный разум летит по проводам проблесками электронов, мчится в металлическое и хрустальное сердце машины. Его обзор – триста шестьдесят градусов. И в этом странном ментальном пространстве проявляются панели, отображающие двигатели и прочие системы панцера. Он запускает проверку всей системы: компьютера, оружия – зеленые огоньки вспыхивают один за другим. Восприятие мира ушло из трехмерности: платы накладываются друг на друга, проникают друг в друга, истекают друг из друга, проявляя тем самым субатомную реальность электроники и данных, доживающих свой век снаружи.

Нейротрансмиттеры лижут химическими языками металл и хрусталь в его голове, и электроны вылетают из микросхем, мчась по кабелям к стартерам двигателя, и Ковбой сотнями датчиков чувствует, как неохотно оживают турбины с лопастями, как с протяжным стоном откликаются стартеры, как пламя проносится по камере внутреннего сгорания и лопасти с пронзительным воем оживают. На своих мысленных дисплеях Ковбой видит, как Плут, Аркадий и наземный экипаж неотрывно следят за панцером, окутанным дымкой выхлопных газов. А сам Ковбой вновь смотрит вперед, проверяет, как горят индикаторы двигателя, видит, как вспыхивают новые зеленые огоньки и понимает – пора в путь.

Вой двигателей бьет по обнаженным нервам. Всю последнюю неделю Уоррен обкатывал панцер, раз за разом проверяя, все ли работает как надо. Здесь стоят двигатели военных реактивных самолетов. Это настоящие монстры! Их создатели не рассчитывали, что придется лететь так низко к земле, и, если Ковбой не будет следить за этим техническим мутантом, он просто унесет его в космос.

Маска все так же отдает запахом резины, но он, хищно ухмыляясь, скалит зубы: он промчится на этом звере через всю Долину, преодолеет все ловушки, расставленные по эту сторону Миссисипи, и бескрайнее небо вновь примет его в свои объятия, вновь показав, что он круче остальных панцербоев. Ибо в венах его пылает кукурузный спирт, из легких рвется визжащий вой моторов, глаза работают радаром, а с рук срываются ракеты. Своими сенсорами он ощутит запах выхлопных газов, увидит небо и закат в прериях и разумом почувствует пульсирующую радиоэнергию, излучаемую поисковыми самолетами противника. И ему вдруг кажется, что наблюдатели и их машины стали крошечными фигурками, отдалились от него – он поведет панцер вперед, через Границу, а они так и останутся здесь, и он смотрит на них изнутри интерфейса, со всей высоты своей сияющей славы и жалеет их, ибо они не ведают, что теряют.

Все, что волновало его раньше – больницы в Новой Англии, ждущие наркотиков, посредники, счет в банке и личном кабинете, а может, даже и те несоизмеримо далекие, безумно прожорливые существа, кружащиеся где-то там, у орбитальных заводов, считающие Землю какой-то истощающейся сокровищницей, которую нужно успеть разграбить, – все это исчезает в полосах красного смещения, размытых расстоянием и шумом реактивных двигателей. Реален лишь панцер. Недовольство исчезло. И жить стоит ради этих моментов.

Он отводит часть выхлопных газов двигателей, и в работу включается второй набор лопастей, поднимая панцер на воздушную подушку. «Пони Экспресс. Почта должна быть доставлена любой ценой». Болтовня по радио назойливой мошкой свербит над ухом, и он с трудом сдерживается, чтобы не отмахнуться от нее.

– Аркадий хочет тебе кое-что сказать, Ковбой, – раздается голос Плута, и, судя по всему, ему совсем не нравится это «кое-что».

– Я вроде как немного занят, – говорит Ковбой.

– Знаю, – звучит короткий ответ, словно рот Плута набит табаком. – Аркадий считает, это важно.

Карты вспыхивают где-то в черепе, и Ковбой сдается:

– Для Аркадия – все что угодно, – говорит он.

Аркадий подносит микрофон к самым губам: кажется, он прямо плюется в гарнитуру.

Да надень ты ее уже на голову! – раздраженно думает Ковбой. – Ее выдумали именно для этого, а не для того, чтобы ты облизывал ее своим гребаным языком.

– У меня очень многое поставлено на карту, Ковбой, – говорит Аркадий. – Так что я буду следить за тобой всю дорогу.

– Я чертовски рад это слышать, Аркадий Михайлович. – Ковбой прекрасно понимает, что все свои затраты Аркадий стрясет с других посредников, которые тоже мечтают, чтобы каперы Миссури были разбиты наголову.

Аркадий долго переваривает его ответ, и на другом конце провода повисает тишина.

– Я хочу, чтобы ты вернулся, – говорит Аркадий. Ковбой слышит, как в его голосе звучат нотки тщательно скрываемого гнева. Каждое слово – взрыв, каждое слово – шквал. – Но я ремонтировал эту машину не для того, чтобы ты на ней просто покатался. Нужно, чтобы она вернулась целой. И нужно, чтобы ты все-таки воспользовался ею по прямому назначению. Понял? Эти гребаные каперы должны получить по заслугам.

– Десять-четыре  [3] , – отвечает Ковбой, и прежде чем Аркадий успевает спросить, что за нахер «десять четыре», Ковбой открывает дроссельные заслонки, и прорывающийся через микрофон Аркадия спиртовой визг двигателей, мгновенно заглушает голос посредника. И пусть собеседника сейчас не слышно, Ковбой абсолютно уверен, что то бормотание, которое сейчас едва слышно через сокеты, по большей части состоит из оскорблений. Ковбой смеется:

– Adios, muchachitos  [4] , – и сворачивает с дороги.

Местный фермер, друг предпринимательской свободы и правды, получит компенсацию за потраву пшеницы, но Ковбой зато сможет напрямую выйти на трассу. Сигналы, улавливаемые детекторами радаров, настолько слабы, что становится ясно – за Ковбоем никто не следит.

Панцер вибрирует, рычит зверем, одиноким динозавром прокладывая себе путь. Загруженные в мозг индикаторы переползают с синей отметки на зеленую, а затем и вовсе взлетают к оранжевому. Позади стелется шлейф пшеничной соломы. Стальная гитара в голове все мурлычет неизбывную мелодию. Из двигателей панцера вырывается пламя, механический зверь летит под сотню миль и, разорвав колючку, натянутую каким-то бедным фермером, пересекает Границу.

Лидар сканирует дорогу только впереди и не показывает, что там творится сбоку: да и предназначается он лишь для того, чтобы не попасть в яму или овраг, не врезаться в дом или чужую машину. Да и сам сигнал довольно слаб, чтобы его обнаружить: если только детектор не оказался настолько близко, что его хозяин сперва бы все равно просто увидел Ковбоя. В Канзасе, по большей части, вся оборонка проста донельзя, так что если он с кем и столкнется – его сперва увидят, а потом уже заметят на радаре.

Горизонт – лишь размытое пятно темной пустоты, размеченное случайными бункерами. Все вражеские радары – далеко. Луна поднимается над горизонтом, двигатели отчаянно ревут, и Ковбой сбрасывает скорость, чтобы радары не засекли клубы пыли, стелящиеся за ним. Игрушки, которыми снабжен панцер, стоит оставить напоследок. Для Миссури. Для тех мест, где в небе, рыча, затаились готовые к атаке каперы.

Панцер ревет, и в разные стороны бросаются стада. Мимо, в лучах яркого света, проносятся роботы-комбайны, то неподвижно стоящие, как величественные инопланетные часовые, то медленно движущиеся поодиночке – их радары не смогут обнаружить мчащийся панцер.

Сигнал радара становится громче – с севера приближается дозорный самолет. Камуфляжная окраска панцера впитывает сигнал радара, как измученный жаждой слон, но Ковбой все же замедляет ход и сворачивает в сторону, снизив инфракрасный уровень и делая широкий вираж – неприятности ему сейчас не нужны. Дозорный самолет безмятежно летит дальше. Впереди возвышаются мобильные станции – похожие на памятники эпохи неолита безумно дорогие вышки, построенные лишь для того, чтобы ввести в скальную породу, оставшуюся под эрозированным слоем почвы, специальные бактерии, мелких жучков, которые разрушат камень и воссоздадут почву. Еще одна изуродованная ферма, искалеченная орбиталами, – обычный фермер не смог бы себе позволить таким образом восстанавливать почву. Ковбой рычит от бессилия, лелея в душе мечту протаранить эти башни, и все же проскальзывает мимо.