Император Пограничья 11 (СИ). Страница 51

Я подошёл и хлопнул его по плечу — крепко, по-мужски, как делают воины после тяжёлого боя.

— Подвёл? — усмехнулся я. — Не больше, чем если бы тебя ранили в бою. Или ты думаешь, позорно получить рану от вражеского клинка?

— Так то ж рана настоящая, воевода. А тут…

— А тут рана душевная. И она не менее настоящая, чем порез или перелом. Просто не кровоточит наружу, а гноится внутри. И заживает дольше, если не лечить.

Гаврила нахмурился, а я продолжил:

— Ты говоришь, что ничего не можешь против магии. Но вспомни базу под Владимиром. Кто снял часового на башне, дав нам возможность действовать? Кто прикрывал спины магам в крепости, пока мы творили заклинания? Без тебя и вашей четвёрки мы бы не справились.

— Но вы же сами потом всех…

— Потому что у каждого своя роль. Я не смогу выстрелить так метко, как ты. А ты не сможешь обрушить стену. Но вместе мы — сила. Армия, где одни только маги, обречена на поражение. Как и армия без магов.

Я замолчал, давая словам осесть. Потом добавил:

— Мины — эффективное оружие. Мы сами их использовали во время Гона, помнишь? Но одно дело — защищать свой дом, зная, где что заложено. И совсем другое — идти по чужой земле, где каждый шаг может стать последним. Страх перед невидимой угрозой естественен. Он помог тебе выжить — заставил быть осторожнее. Но знаешь, что хуже невидимой смерти под ногами? Невидимый страх в собственной голове. Он парализует сильнее любой ловушки.

Гаврила кивнул, хотя в глазах всё ещё плескалась тревога.

— У нас в остроге есть девушка, Анфиса. Возможно, ты её знаешь. Работает в лечебнице, — произнёс я, делая вид, что решение пришло только сейчас. — У неё редкий дар — Эмпата. Она чувствует чужую боль и умеет её облегчать. Не магией боевой, а другой — той, что лечит душевные раны.

— Воевода, я не какой-то… — начал было Гаврила.

— Это приказ, боец, — оборвал я его. — Отправишься к ней сегодня же. Она поможет тебе разобраться с тем, что засело в голове. Считай это лечением после ранения. Или тебе приятнее ходить с гноящейся раной, пока не начнётся заражение?

Парень помолчал, потом выпрямился и хлопнул сжатым кулаком по груди.

— Слушаюсь, воевода. И… спасибо. Уже чуть легче стало. Оттого что поговорили.

— Иди, — кивнул я. — И помни: сильный не тот, кто не знает страха. Сильный тот, кто идёт вперёд несмотря на страх.

Гаврила развернулся и зашагал к выходу с площадки. Спина уже не сутулилась, как утром, и шаг стал увереннее. Я остался собирать ножи из мишеней, размышляя о том, сколько ещё моих людей носят в себе подобные раны. Война оставляет шрамы не только на теле.

Гаврила стоял у дверей лечебницы, переминаясь с ноги на ногу. После разговора с воеводой прошло часа два, и парень всё это время ходил по острогу, собираясь с духом. Приказ есть приказ, но идти к целительнице со своими страхами казалось… неправильным что ли. Не по-мужски.

Внутри пахло травами и какой-то химией. По коридору шагал помощница Джованни с грудой бинтов в руках. Гаврила остановил пробегавшую мимо женщину в переднике:

— Мне бы Анфису повидать. Воевода прислал.

— В дальней комнате, — махнула та рукой. — Там, где тихие лежат.

«Тихие» — так в лечебнице называли тех, кто сломался не телом, а духом. Парень знал об этом от товарищей. Сержант Кузьмич рассказывал, как во время Гона один боец вдруг бросил оружие прямо на стене бастиона и побежал прочь, крича что-то нечленораздельное. Его поймали, думали — трус, предатель. А оказалось — разум не выдержал. Слишком много смертей увидел, слишком долго был на грани. И вот эта самая Анфиса его вытащила. Не знаю как, но через неделю мужик вернулся в строй. Правда, на стену его больше не ставили — определили в тыл.

Гаврила толкнул дверь. Комната была небольшая, с тремя койками. На одной спал пожилой мужчина, вздрагивая во сне. У окна на табурете сидела девушка — худенькая, с огромными карими глазами на бледном лице. Русые волосы собраны в простую косу, под глазами тёмные круги усталости.

— Ты Анфиса? — спросил Гаврила, неловко переминаясь.

Девушка подняла взгляд и вздрогнула, словно что-то почувствовала.

— Да. А вы… — она нахмурилась, будто вслушиваясь во что-то. — Вас воевода прислал? Вы тот самый Гаврила, что в Смоленске…

— Откуда знаешь? — удивился парень.

— Чувствую, — Анфиса встала, подошла ближе. — У вас внутри… как узел затянутый. Страх, стыд, злость — всё перемешалось. Садитесь.

Она указала на свободную койку. Гаврила сел, чувствуя себя неловко. Девушка устроилась напротив, взяла его руки в свои — тонкие, холодные.

— Расскажите, что случилось. Не то, что все знают, а то, что вас гложет.

И парень рассказал. Про мины, которые не видно. Про толпу людей, превращённых в фарш за минуту. Про свою никчёмность перед лицом магии. Говорил сбивчиво, путаясь в словах, но Анфиса слушала внимательно, иногда сжимая его ладони крепче.

— Знаете, — закончил Гаврила, — раньше я думал, что страх можно победить. Натренироваться, привыкнуть, стать храбрее. А оказалось, он просто копится внутри, как вода за плотиной. И в Смоленске прорвало. При журналистах, при воеводе… Позор-то какой.

— Страх нельзя победить, — тихо сказала Анфиса. — Его можно только принять и научиться с ним жить. Как с тенью — она всегда с тобой, но это не значит, что ты должен всё время на неё оглядываться. А то, что прорвалось… Просто душа устала от напряжения. Как тетива лука — если всё время держать натянутой, треснет. А если дать отдохнуть — снова служить будет.

Она закрыла глаза, и Гаврила почувствовал странное тепло, идущее от её рук. Словно кто-то невидимый начал разматывать тугой клубок внутри его груди, распутывать узлы страха и боли.

— Не сопротивляйтесь, — прошептала девушка. — Я заберу часть вашей тяжести. Не всю — это было бы неправильно. Но достаточно, чтобы вы смогли дышать свободнее.

Парень смотрел на её лицо — сосредоточенное, красивое несмотря на усталость. Тонкие черты, длинные ресницы, родинка у виска. И вдруг понял, что не может отвести взгляд. Что хочет запомнить каждую чёрточку, каждую морщинку у глаз, появляющуюся, когда она хмурится.

Анфиса открыла глаза и отпустила его руки. На щеках появился лёгкий румянец.

— Всё, — сказала она, отводя взгляд. — Должно стать легче. Приходите завтра, продолжим.

— А можно… — Гаврила запнулся, покраснел. — Можно не только лечиться приходить? Ну, там… погулять вечером? Когда вы не заняты?

Девушка посмотрела на него удивлённо, потом улыбнулась — впервые за весь разговор.

— Я вечерами обычно свободна после восьми. У колодца на площади можем встретиться.

— Правда? — обрадовался парень. — То есть, хорошо. Я приду. Обязательно приду!

Он вскочил, неловко поклонился и выскочил из комнаты, боясь сказать что-нибудь глупое. Уже в коридоре Гаврила понял, что дышать действительно стало легче. И дело было не только в магии Эмпата.

Настоящее

С каждым словом во мне нарастало глухое раздражение. Кто-то использовал мои слова для оправдания террора беззащитного населения.

— Что он ещё говорит?

— Что ты показал путь, а он его усовершенствует. Что ты слишком мягок с врагами народа. Прохор, он носит такую же глефу, как у тебя, только из обычной стали. Копирует твою манеру речи. Но при этом… Вчера он сжёг дом старосты Пшеницыно вместе с семьёй. За отказ отдать дочь в заложницы.

Егор нервно сглотнул, услышав мою часть разговора.

— Где он сейчас?

— Движется в мою сторону. Прислал ультиматум — либо я признаю его власть как «истинного наследника идей Платонова», либо он придёт с тремя сотнями вооружённых людей. У меня полсотни бойцов, Прохор. Я не удержусь.

Поморщившись, я потёр переносицу. Только этого не хватало. Какой-то недоумок взял мои идеи и превратил их в оправдание для тирании. И теперь каждое его злодеяние будет ассоциироваться с моим именем.