Император Пограничья 11 (СИ). Страница 50

— И что тут проблемного? — я нахмурился. — Объединение поселений — это хорошо.

— Если бы. Он называет себя твоим учеником, цитирует твои речи слово в слово, но методы… — собеседник помолчал, подбирая слова. — Он берёт заложников из каждой деревни. Детей старост держит в Николополье как гарантию покорности.

— Продолжай, — глухо отозвался я.

— Это ещё не всё. Он вешает старост, которые отказались признать его власть. Троих уже казнил за последнюю неделю. И знаешь, что самое мерзкое? Перед казнью заставляет их читать твою речь о необходимости объединения перед лицом Бездушных. Говорит, что выполняет твою волю, очищая Пограничье от предателей.

Глава 18

Четыре дня назад

Утренний туман ещё не рассеялся над Угрюмом, когда Гаврила почувствовал руку на плече. Парень вздрогнул, рука дёрнулась к поясу, где обычно висела кобура, но остановилась на полпути. Воевода Платонов стоял рядом, спокойный и собранный, словно не заметил этого нервного движения.

— Пойдём, покидаем ножи, — произнёс Прохор негромко. — Тренировочная площадка сейчас пустая.

Гаврила кивнул, поднимаясь с лавки у избы. Всю ночь он не спал — стоило закрыть глаза, как перед ними вставали вспышки взрывов, искажённые лица врагов, разлетающиеся на куски тела. Холодный пот покрывал спину, хотя утро выдалось прохладным.

Они шли молча по пустынным улочкам острога. Жители ещё спали, только где-то вдалеке раздавался стук молота — кузнец Фрол начинал работу раньше всех. Гаврила косился на воеводу, пытаясь понять, зачем тот позвал его. После вчерашнего срыва в Смоленске парень ждал выговора, может, даже разжалования. Но Платонов шёл спокойно, посвистывая какую-то незнакомую мелодию.

Тренировочная площадка встретила их утренней тишиной. Мишени для стрельбы стояли в дальнем конце, соломенные чучела для рукопашного боя замерли в неестественных позах. Прохор подошёл к стойке с оружием и достал кожаный футляр. Внутри лежали метательные ножи — шесть штук, идеально сбалансированные, с матовыми клинками.

— Красота, — не удержался Гаврила, взяв один в руку. Вес идеальный, рукоять удобно ложилась в ладонь.

— Проверим, у кого глаз вернее? — предложил воевода, взвешивая нож на ладони.

— Так вы ж маг, воевода, — усмехнулся парень, пытаясь скрыть напряжение за привычной ухмылкой. — Как мне с вашей-то магией тягаться? Направите лезвие куда надо одной мыслью.

— Никакой магии, — покачал головой Прохор. — Только зоркий глаз и твёрдые руки. Честное состязание.

Они встали на отметку в десяти шагах от мишени. Гаврила сосредоточился, примериваясь. Рука дрогнула — перед глазами на миг мелькнуло воспоминание о блеске стали в руках наёмника. Парень сморгнул, заставляя себя сфокусироваться на круглой мишени. Метнул — нож вонзился чуть левее центра.

— Неплохо, — одобрил Платонов и метнул свой. Точно в яблочко.

Они продолжили метать по очереди. Гаврила старался, но руки предательски дрожали. Каждый бросок давался с трудом — тело помнило опасность, мышцы напрягались, готовые к бою или бегству.

— Откуда ты родом? — спросил воевода между бросками, словно невзначай.

— Из Крапивино, воевода. Деревня маленькая, в трёх днях пути отсюда была. Теперь нету её.

— Бездушные?

— Ага, — Гаврила метнул очередной нож, промахнувшись на ладонь. — В прошлый Гон смели. Я тогда совсем пацаном был. Отец меня в лес за дровами послал, а когда вернулся… — он замолчал, сглатывая комок в горле. — Одни головешки да трупы. Всех выпили твари проклятые.

— И ты остался один?

— Не совсем. Дядька в Угрюме жил, охотником был. К нему и подался. Он меня выучил, кормил, пока на ноги не встал. А как помер три года назад, я его ремесло подхватил.

Прохор кивнул, метая следующий нож. Снова в центр.

— В Алтынкале тяжело пришлось? — спросил он, не глядя на Гаврилу.

Парень замер с ножом в руке. Ладонь вспотела, пришлось вытереть её о штаны. Хотелось соврать, сказать, что всё нормально, что он боец, а не трус какой. Но слова сами полились из горла:

— Мины эти… — голос сорвался. Гаврила откашлялся. — Мы ж чуть на них не напоролись, воевода. Помните, как вы всех остановили? Ещё шаг, и… — он передёрнул плечами. — Я потом думал, вот так идёшь себе, и даже не знаешь, что смерть под ногами. Невидимая такая, подлая. Шагнул не туда — и всё, нету тебя. На куски разнесёт, даже понять не успеешь.

Метнул нож — тот пролетел мимо мишени, вонзившись в деревянный щит позади.

— Я в бою не боюсь, — продолжил Гаврила торопливо, словно оправдываясь. — Когда враг перед тобой, когда видишь его — это одно. Можно драться, можно победить или с честью пасть. А тут… тут даже драться не с кем. Просто земля под ногами, а в ней смерть спрятана.

— Что ещё? — мягко подтолкнул воевода.

Гаврила долго молчал, подбирая слова. Как объяснить то, что грызло его изнутри? Как признаться в том, что заставляло просыпаться в холодном поту?

— А потом вы… вы с княжной и другими магами… — голос стал совсем тихим. — Я видел, как вы стены обрушили. Как вы тот вихрь металлический создали. Больше сотни человек за минуту в фарш превратились. Кричали они… а потом тишина.

Парень опустил голову, разглядывая свои мозолистые руки. Слова лились сами собой, словно прорвало плотину:

— Я тогда понял, воевода. Вот я стрелок, может, даже хороший. Глаз у меня меткий, рука твёрдая была. Но против такого… — он махнул рукой в сторону Прохора. — Против магии вашей что я могу? Ничего. Вы взмахнёте рукой — и нет меня. Как тех наёмников. Даже убежать не успею, даже выстрелить. Просто мясо на убой.

Гаврила поднял глаза на воеводу, и в них читалась вся глубина его страха и отчаяния:

— Я всю жизнь думал, что если буду тренироваться, если стану лучшим бойцом — смогу защитить себя и других. А оказалось, что я… никто. Песчинка, которую можно смести одним движением. И от этого… от этого спать не могу, воевода. Всё кажется — вот сейчас земля взорвётся подо мной, или кто-то из магов решит меня в пыль превратить. И я даже понять не успею, за что.

Я слушал Гаврилу, не перебивая. Парень выложил передо мной свою боль, словно вывернул карманы наизнанку. Особенно зацепили слова про Металлический вихрь — заклинание, которым я перемолол больше полусотни наёмников в Алтынкале. В пылу битвы не думаешь, как это выглядит со стороны. А для союзников, оказывается, зрелище не менее ужасающее, чем для врагов. Может, даже хуже — враги хотя бы быстро умирают, а свои потом живут с этими воспоминаниями.

В моём прошлом мире я видел такое не раз. Когда с человеком случается великое потрясение, душа его пугается и замирает, словно зверь, насторожившийся в чаще. И тот страх впечатывается в сердце, будто клеймо калёным железом. Потом, даже в мирной тишине, воина настигает память — снова звенят мечи, льётся кровь, кричат умирающие. Тень битвы, что ложится на плечи и не даёт покоя ни днём, ни ночью.

Вчера в Смоленске вспышка фотокристалла стала для него блеском снайперского прицела. Тело среагировало быстрее разума — так бывает, когда инстинкт выживания берёт верх над рассудком.

— Знаешь, Гаврила, — начал я, взвешивая последний нож на ладони. — В моей… в жизни мне доводилось встречать воинов, прошедших через сотни битв. И многие из них говорили то же самое, что и ты. Особенно после встречи с чем-то, против чего их умения бессильны.

Парень поднял на меня глаза, но взгляд оставался потерянным, обращённым внутрь себя. Я метнул нож — снова в центр — и повернулся к нему.

— Ты не первый и не последний, кто столкнулся с пределами человеческих возможностей. Но это не делает тебя бесполезным или слабым. Просто показывает, что ты достаточно умён, чтобы осознать реальность.

Собеседник молчал, переваривая услышанное. Потом словно очнулся и покраснел:

— Простите, воевода, — выдавил он, опустив голову. — Я вас подвёл. Вчера, с журналистами… Позор какой. Наставил ствол на безоружных, как последний…