Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ). Страница 21

— Что купить?

— Первое — провизия. Мука, соль, крупа. Бери с запасом, на месяц или два. Второе — инструмент. Еще топоры, пилы, лопаты. И обязательно — буравы и скобы. Мы строим крепость, а не хижину. Третье, — я понизил голос, — зайдешь к лекарю. Если он есть. Если нет — к бабке-знахарке. Мне нужен йод.

— Йо-од? — он споткнулся на незнакомом слове.

— Скажешь, настойка для заживления ран. Коричневая, вонючая жидкость в склянке. Скажи, для меня. Что я, мол, в этих снадобьях разбираюсь. Скорее всего, это будет настойка на дубовой коре. Дай ему за это не песком, а серебром. И вот еще что, — я посмотрел ему прямо в глаза. — Ты идешь туда не просто как покупатель. Ты идешь как разведчик. Слушай. Смотри. Кто что говорит про нас? Не следят ли за тобой? Запомни каждое косое слово, каждый подозрительный взгляд. Нам нужно знать, что о нас думают.

Игнат молча ссыпал золото в кожаный кисет, спрятал его за пазуху.

— Будет исполнено, командир.

Он ушел на рассвете, а я остался, ощущая себя полководцем, отправившим своего лучшего воина в тыл врага.

Два дня его отсутствия тянулись мучительно долго. Мы продолжали работать, рубить сруб, мыть золото, но в воздухе висело напряжение. Каждый шорох в лесу заставлял вздрагивать. Наконец, на исходе второго дня, на тропе показалась его фигура. Он был не один. За ним, нагруженные мешками, шли двое рослых мужиков.

Я встретил его у края поляны, жестом остановив остальных.

— Пополнение? — спросил я, кивком указывая на незнакомцев.

— Так точно, — отрапортовал Игнат. — Встретил в кабаке. Навел справки. Косяков нет, в пьянстве и шулерстве не замечены. Один, тот что рыжий, — Егор, бывший егерь, списан по ранению. Другой, чернявый, — Михей, из беглых крепостных, мужик молчаливый и сильный. Работали вместе в одной артели, от хозяина ушли. Без долгов. Просятся к нам.

Я подошел к ним. Они стояли, понурив головы, как на суде. От них пахло потом и дорогой.

— Зачем пришли? — спросил я прямо.

— Правды искать, господин начальник, — хрипло ответил рыжий Егор. — Слыхали мы, у вас тут не по-зверски, а по-людски с работным человеком обходятся. Честный труд. А мы работать умеем.

Я долго смотрел им в глаза, пытаясь разглядеть ложь. Но видел лишь усталость и отчаянную надежду.

— И откуда слыхали такое? — Спросил я.

— В поселке всякое говорят. Кто байками считает, а кто вымыслами. А мы вот понадеялись, что взаправду все это, вот и просимся к вам.

— А откуда ноги растут у разговоров таких? — Продолжил допытываться я.

— Как я понял, — говорил Егор, — соглядатай был тут. И не раз. Издалека наблюдают за вами…

— Хреново… Ладно, — сказал я. — Оставайтесь. Но порядки у нас строгие. Вечер вам на отдых, а завтра — в общую работу.

Они просияли. Игнат проводил их к навесу, а сам вернулся ко мне.

— Докладывай, — приказал я, когда мы остались одни.

Он кивнул на тяжелый мешок с провизией и сверток с инструментами у навеса, а сам протянул мне маленькую, темную склянку, туго заткнутую пробкой. Йод. Отлично.

— В поселке неспокойно, — начал он глухо. — Про нас говорят. Везде. В кабаке, на рынке, у конторы. Кто шепотом, кто в открытую. Называют тебя «чудным барином». Говорят, нашел ты колдовскую жилу, раз у тебя люди не работают, а золото рекой течет. Приказчик и Рябов пока молчат, но это затишье перед бурей. Я чувствовал на себе взгляды. Постоянно.

— Ты видел, кто следил? — спросил я.

Игнат на мгновение замялся.

— Нет, командир. Не видел. Они хорошо прятались. Я только чувствовал.

Я остановился и посмотрел на него.

— Ты не видел, потому что не смотрел, Игнат. Ты шел выполнять приказ — купить, принести. А надо было думать, как враг. Предвидеть. Ты был уверен в себе, в своей силе. А они использовали это против тебя. Они наблюдали за тобой, как за медведем, который идет к своей берлоге. И теперь они знают, что берлога полна меда.

На его лице впервые отразилось что-то похожее на неуверенность. Он, герой войны, непобедимый унтер, был переигран безымянными шпионами.

— Я… виноват, командир, — глухо произнес он.

— Ты не виноват. Ты получил урок, — поправил я его. — И я вместе с тобой. Я понадеялся на твою силу, а надо было положиться на твою хитрость. Запомни этот урок. В нашей войне побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто видит на шаг вперед.

Он молча кивнул, и я понял, что этот урок он усвоил на всю жизнь. Теперь он будет не просто солдатом. Он начнет думать, как шпион.

— Что ж, — я хлопнул его по плечу. — Раз за нами наблюдают, дадим им то, что они хотят увидеть. Пусть видят, что мы не прячемся. Пусть видят, что мы строимся. Пусть видят нашу силу и наш порядок.

С этого дня темп нашей стройки ускорился. Новые люди, инструмент — все это превратило нашу поляну в гудящий муравейник. Стены сруба росли на глазах. Это был уже не просто дом, а настоящее укрепление. Толстые, подогнанные друг к другу сосновые бревна, высокий фундамент из камней, узкие, похожие на бойницы окна. Я сам спроектировал его, вспоминая картинки старых русских острогов. Один большой общий зал, кухня и несколько маленьких комнат-клетей, где могли разместиться по одному-два человека. А еще было несколько комнат, где можно было поставить до трех-четырех лавок — про запас.

Именно в разгар этой кипучей деятельности, когда, казалось бы, все шло как по маслу, и ударило. Не из леса, не из поселка. Удар пришел изнутри, порожденный нашим же трудом.

Раздался короткий, вскрик, полный боли и удивления. Стук топоров и скрежет пил мгновенно смолкли. В наступившей тишине я услышал тяжелое, хриплое дыхание. Все головы повернулись в сторону фундамента, где Семён и Петруха укладывали валуны.

Петруха, самый нетерпеливый и порывистый из моих артельщиков, сидел на земле, привалившись спиной к недостроенной стене. Его лицо было белым, как полотно, а глаза — огромными от ужаса. Он смотрел на свою ногу. Я проследил за его взглядом и почувствовал, как внутри все похолодело.

Тяжелая кирка, сорвавшись с камня, вошла ему в голень чуть выше сапога. Грубая ткань штанины пропиталась кровью, которая густыми, темными толчками вытекала из раны, образуя под ногой быстро растущую лужу.

— Черт… черт… — шептал он, пытаясь зажать рану руками, но от этого становилось только хуже.

Семён, стоявший рядом, растерянно хлопал глазами. Остальные замерли, как стадо, почуявшее кровь. В их глазах я увидел не столько сочувствие, сколько первобытный, суеверный страх. Для них это был знак. Плохой знак. И еще они знали, что означает такая рана здесь, вдали от лекарей и городов. Рана от грязного железа, в которую попала земля. Это была не просто травма. Это был смертный приговор, отложенный на несколько дней. Сначала жар, потом нога распухнет и почернеет, а потом… мучительная смерть от «антонова огня», как здесь называли гангрену.

— Несите его к костру! Живо! — скомандовал я, и мой резкий, властный голос вывел их из оцепенения.

Игнат и Семён подхватили обмякшего Петруху под руки и поволокли к навесу. Я бросился следом.

— Марфа! — крикнул я жене Елизара. — Воды! Воды кипяченой неси, и соли туда брось, горсти две! Быстро! Степан, неси мой мешок! Тот, что с инструментами!

Я опустился на колени рядом с Петрухой. Он стонал, его тело била крупная дрожь.

— Все, Петрович… отработался я, — прохрипел он, глядя на меня полными слез глазами. — Пропал я…

— Молчать! — оборвал я его жестко, но тут же смягчил тон. — Ты в моей артели, Петруха. А у меня люди не пропадают. Понял?

Я взял нож и одним движением распорол пропитанную кровью штанину. Картина была скверной. Рваная рана, глубокая, до самой кости. Кровь продолжала сочиться, но уже не так сильно. Это хорошо — значит, крупная артерия не задета. Я тут же перетянул ногу выше ранения, чтоб остановить кровотечение.

Вся артель сгрудилась вокруг, наблюдая за мной в гробовом молчании. Они ждали, что я начну делать. Засыпать рану золой? Прикладывать паутину? Читать заговоры? Прижигать каленым железом?