Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ). Страница 17

— Они не понимают, — тихо сказал Игнат, подсаживаясь ко мне.

— Скоро поймут, — ответил я, не отрывая взгляда от огня. — Когда через месяц на соседних приисках половина людей будет лежать в лихорадке, а у нас все будут на ногах. Они поймут, что порядок — это не прихоть, а способ выжить.

— А когда мы начнем? — спросил он, и я понял, что речь идет о золоте. Даже он, мой самый верный союзник, начинал терять терпение.

— Завтра, — сказал я. — Завтра мы начнем подготовку. И уже послезавтра они увидят, ради чего все это было.

На четвертое утро я проснулся не от холода или неудобства, а от тишины. Не мертвой тишины заброшенного места, а живой, рабочей тишины лагеря, где каждый знал свое дело. У костра уже возилась жена Елизара, от котла шел пар. Мои новые артельщики, еще сонные, но уже не угрюмые, пили горячий отвар из принесенных ею трав. Они молчали, но это было не молчание враждебности, а молчание ожидания. Они прошли мой тест на дисциплину. Теперь пришло время показать им, ради чего все это было.

После скудного, но горячего завтрака из размоченных в кипятке сухарей я собрал всех у костра.

— Начинаем, — объявил я, и по рядам прошел гул сдержанного воодушевления. — Работа будет у всех разная.

Я повернулся к Елизару.

— Отец, ты — наш добытчик. В силках и рыбалке ты разбираешься лучше нас всех. Нам нужно мясо и рыба. Много. Чтобы люди были сыты и сильны. Это твоя задача.

Елизар, не говоря ни слова, кивнул сыну. Тот поднялся и пошел к телеге. Елизар тоже подошел, взял с неё какие-то снасти, проверил нож и, бросив короткий взгляд на жену, растворился вместе с сыном в лесу. Для него это был не приказ, а признание его роли в нашей маленькой общине.

— Семён, Тимоха, Петруха, — я посмотрел на троих бывших артельщиков. — Ваша задача — дорога. От лагеря до ручья и вдоль него. Нужно расчистить тропу, убрать камни, выровнять землю. Чтобы можно было без труда носить тяжести. Степан, — я обернулся к писарю, который стоял, зябко кутаясь в тулуп, — ты наш завхоз. Ведешь учет всему: сколько у нас сухарей, сколько соли и прочего. И помогаешь следить за огнем, чтоб всегда было что подбросить. Огонь — это жизнь.

Они разошлись, взявшись за дело с непривычным рвением. У них была понятная цель. А я, забрав из общей кучи инструмента два топора и пилу, посмотрел на Игната.

— Пошли, — бросил я. — И смотри в оба. Никто не должен видеть, что мы делаем.

Мы отошли от лагеря на порядочное расстояние, скрывшись в густом подлеске, откуда, тем не менее, просматривались и лагерь, и подход к нему. Я сбросил на землю инструмент.

— Здесь, — сказал я. — Будем строить наше главное оружие.

Игнат окинул взглядом место, потом меня. В его глазах читалось откровенное недоумение.

— Оружие, командир? Против кого? Против Рябова? Так его топором не возьмешь.

— Не против Рябова, — я усмехнулся. — А против глупости. Против тяжелого, бессмысленного труда. Мы будем строить машину, которая сделает нас богатыми.

Я нашел две молодые, прямые сосны, толщиной в мою ногу.

— Вали, — скомандовал я Игнату. — Нужны два бревна, длиной шагов в пять.

Пока он работал топором, с каждым могучим ударом посылая в воздух фонтан щепок, я подготавливал остальное. Нашел несколько крепких жердей, обтесал их ножом. Работа шла быстро. Мы понимали друг друга без слов. Он был силой, я — мыслью. Вместе мы были эффективным механизмом.

Через час перед нами лежали два длинных бревна. Я заставил Игната обтесать их с одной стороны, сделав плоскими, а затем, используя толстые ветки как клинья, мы раскололи их вдоль. Получились четыре грубые, но прочные доски.

— Теперь складывай, — сказал я.

Мы соединили их, получив длинный, узкий и глубокий деревянный желоб. Игнат смотрел на эту конструкцию, и на его лице было написано полное непонимание.

— Корыто? — спросил он, вытирая пот со лба. — Мы строим корыто для стирки?

— Почти, — я не стал спорить. — Теперь нужны перегородки.

Я нарезал из жердей несколько коротких планок и показал, как их крепить поперек дна желоба, на расстоянии примерно в пол-локтя друг от друга.

Когда работа была закончена, перед нами лежало странное сооружение. Длинный деревянный ящик с порожками на дне.

— Это и есть твое оружие? — в голосе Игната звучало откровенное разочарование. — Похоже на кормушку для скота.

— Это шлюз, — поправил я его. — Промывочный шлюз. Сюда, — я указал на один конец, — подается вода с породой. Вода несет песок и легкую гальку дальше, а тяжелые частицы, золота, оседают перед этими планками. Это в разы быстрее и эффективнее, чем лоток.

Игнат нахмурился, в его глазах появился аналитический блеск. Он присел на корточки, провел рукой по шершавому дну, потрогал порожки.

— То есть, золото тяжелее камней и остается здесь? — он смотрел на меня, как ученик на учителя.

— Верно. Но это только половина секрета. Так делают многие. Но они теряют самое ценное. Мелкую золотую пыль. Она слишком легкая, и поток воды уносит ее вместе с песком. А мы ее поймаем.

Я полез за пазуху и достал свой главный козырь. Кусок грубого, толстого сукна, который я взял у хозяина постоялого двора за медяк, якобы для починки тулупа.

Я развернул его и аккуратно уложил на дно нашего шлюза, под порожки, прижав его края мелкими деревянными клиньями.

— Вот, — сказал я. — Вот наше настоящее оружие.

Игнат уставился на сукно. Он смотрел на него долго, не моргая. Кажется, его мозг, привыкший к простой и понятной логике боя, пытался обработать эту новую информацию.

— Ткань? — прошептал он. — Зачем здесь ткань? Она же намокнет и сгниет.

— Она намокнет и станет ловушкой, — я присел рядом с ним. — Смотри. Золотая пыль, которую не удержат порожки, будет катиться по дну. Но она зацепится за ворс этой ткани. Она завязнет в нем, как муха в паутине. А легкий песок проскочит дальше. В конце дня мы снимем эту ткань, отнесем в лагерь и аккуратно вымоем в бочке с чистой водой. И все золото, до последней пылинки, будет нашим.

Я замолчал, давая ему осознать.

Тишина была почти оглушительной. Игнат перевел взгляд с сукна на мое лицо. Он смотрел на меня так, будто видел впервые. В его глазах больше не было ни удивления, ни сомнения. Там было нечто иное. Смесь благоговения и легкого страха. Того самого страха, который испытывает дикарь, впервые увидевший ружье. Он понял, что имеет дело не с магией, а с чем-то куда более могущественным — с чистым, холодным знанием, которое было ему недоступно.

— Ты… — начал он и осекся. Он искал слова, но не находил их. — Откуда ты это знаешь, Андрей Петрович? Ни один купец, ни один рудознатец на всем Урале такого не ведает. Это… так никто же не делает.

— Я же говорил, отец мой много с кем дела имел, — повторил я свою заготовленную легенду, но голос мой звучал неубедительно даже для меня самого.

Игнат медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он тихо, но твердо. — Не ври мне, командир. Я видел людей, которые много знают. Они гордятся этим, хвастаются. А ты… ты будто не знаешь, а просто помнишь. Как будто это для тебя так же естественно, как дышать.

Он встал, отряхнул колени.

— Я не буду спрашивать, кто ты. Не мое это дело. Но теперь я понимаю. Понимаю, зачем был нужен чистый лагерь, кипяток и отхожее место. Ты воюешь не так, как все. Ты бьешь туда, куда никто даже не смотрит.

Он посмотрел на шлюз, потом снова на меня.

— Когда мы его установим?

— Завтра, — ответил я. — Установим на ручье. И тогда все увидят.

Он кивнул, и в этом простом кивке было больше, чем в сотне клятв. Он больше не был просто моим союзником. Он стал моим последователем. Первым человеком в этом мире, который понял, что я не просто умный купец. Я — кто-то совершенно иной. И это понимание связывало нас крепче любой присяги.

Глава 9

Мы вернулись в лагерь, и я чувствовал на себе взгляды. Семён, Тимоха и Петруха, закончившие расчистку тропы, сидели у костра, с сомнением поглядывая на наш странный деревянный желоб. Они ждали от нас золота, а мы притащили из лесу то ли кормушку для скота, то ли заготовку для гроба. Разочарование витало в воздухе, густое и кислое.