Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ). Страница 12

Степан посмотрел на меня с изумлением.

— Ты еще и в лекари записался, купец? Откуда тебе знать?

— Отец мой, покойник, много чем торговал, — соврал я, придерживаясь легенды. — И с лекарями немецкими дела имел, и книги их читал. Кое-что в голове осталось. Думаю, я смогу ей помочь.

В моей голове это была не ложь. Это была адаптация. Я, фельдшер скорой помощи, видел сотни таких случаев. Судя по звуку, это был либо застарелый бронхит, либо даже коклюш. В XXI веке — пара дней антибиотиков. Здесь — смертельный приговор для ребенка. Но даже без антибиотиков можно было облегчить страдания. Ингаляция. Простое, но для этого мира — почти магическое средство.

— Рискованно, — глухо проговорил Игнат. — Если с девкой что случится, они нас на ремни порежут и по лесу развесят. Народ суровый.

— А если получится, они будут обязаны нам жизнью, — закончил я его мысль. — Такая плата дороже любого золота. Игнат, ты останешься здесь. Продолжай наблюдение, будь моими глазами. Степан, тебе нужен отдых. Завтра утром мы с тобой идем к ним. Ты мне нужен как свидетель и как человек, который сможет, если что, найти с ними общий язык. Они хоть и дикие, но к слову уважение имеют.

На следующий день мы со Степаном подошли к тому месту у частокола, где обычно торговали староверы. Их семья уже была там. Глава Елизар, с окладистой седой бородой и строгими, глубоко посаженными глазами. Его молчаливая жена в темном платке. И внучка, худенькая девочка с огромными, испуганными глазами на бледном личике. Она сидела на возу, закутанная в тулуп, и ее маленькое тело сотрясалось от приступов мучительного кашля.

Староверы встретили наше приближение настороженным молчанием. Их взгляды были как лед.

— Мир вам, люди добрые, — сказал я, остановившись в нескольких шагах и поклонившись, как видел это у них. Степан, к моему удивлению, сделал то же самое, только еще и перекрестился двумя перстами, как было у них принято. Елизар чуть заметно кивнул в ответ.

— И тебе не хворать, мирской, — его голос был низким и гулким, как будто шел из-под земли. — Что надобно? Пушнина? Мед?

— Здоровья вашей внучке надобно, отец, — ответил я прямо, глядя ему в глаза.

Елизар нахмурился, его взгляд стал жестким.

— Не твоего ума дело. Ступай своей дорогой.

— Моего, — мягко, но настойчиво возразил я. — Слышу, как дитя мается, и сердце кровью обливается. Не по-божески это, видеть мучения и пройти мимо. Есть у меня знание одно, от предков доставшееся. Позволь помочь. Не корысти ради, а токмо из сострадания.

Девочку снова скрутил приступ. Она закашлялась так, что, казалось, ее легкие вот-вот разорвутся. Бабка бросилась к ней, начала гладить по спине, что-то шептать. Елизар смотрел на это с мукой в глазах. В этот момент он был не суровым главой семейства, а просто дедом, бессильным перед болезнью внучки.

— Чем ты поможешь? — спросил он глухо, и в голосе его прозвучала слабая надежда. — Наши ведуньи все травы перепробовали. Ничего не берет.

— Мало травы пить, ими дышать надо, — ответил я. — Нужен котелок, кипяток да травы ваши от кашля. Мать-и-мачеха есть? Чабрец?

Бабка удивленно кивнула.

— И полотенце большое или кусок плотной ткани.

Елизар колебался. Он смотрел на меня, потом на Степана, потом на свою страдающую внучку. Степан, почувствовав момент, шагнул вперед.

— Не бойся, отец, — сказал он тихо. — Я за него ручаюсь. Человек он нездешний, но с душой. Худа не сделает.

Это решило дело. Через десять минут у нас был котелок с кипятком, в который я бросил принесенные бабкой травы. От воды пошел густой, пряный пар.

— Теперь смотри, — сказал я Елизару. — Нужно, чтобы она этим паром дышала. Глубоко.

Я усадил девочку, которая смотрела на меня с диким страхом, и накрыл ее голову вместе с котелком плотной тканью. Она сначала задергалась, но я ласково придержал ее за плечи.

— Не бойся, маленькая. Дыши. Просто дыши. Глубоко вдыхай и медленно выдыхай.

Под тканью послышался сначала испуганный кашель, а потом ровное, глубокое дыхание. Я держал ее так минут десять, пока пар не ослаб. Когда я снял ткань, девочка была вся красная, потная, но кашель прекратился. Она смотрела на меня удивленными, прояснившимися глазами.

— Ну как? — улыбнулся я.

Она молча кивнула и вдруг зябко поежилась.

— Это хорошо, — сказал я Елизару. — Хворь через пот выходит. Теперь ее в тепло, укутать и дать чаю с медом. И так делать три раза в день. Через три дня будет бегать.

Я развернулся, чтобы уйти. Я сделал то, что должен был. Теперь их ход.

— Постой, — окликнул меня Елизар.

Я обернулся. Он смотрел на меня долгим, изучающим взглядом. В его глазах больше не было льда. Было удивление, уважение и что-то еще, похожее на благодарность.

— Как имя твое?

— Андрей Петрович.

— Благодарствую тебе, Андрей Петрович, — он медленно поклонился мне в пояс. — За доброту твою. Если что надобно будет в лесу — зверя выследить, тропу найти — приходи. Не откажем.

Я кивнул и ушел. Это было больше, чем я ожидал.

Три дня я не подходил к ним, давая лекарству и времени сделать свое дело. Игнат докладывал, что в поселении все спокойно, Рябов и приказчик пока не проявляли себя. Степан, обретя цель, приводил себя в порядок и уже начал собирать слухи среди мелких писарей и приказных, создавая свою информационную сеть.

На четвертый день, когда я шел по своим делам, меня догнал сын Елизара.

— Отец тебя кличет, Андрей Петрович, — сказал он коротко.

Елизар ждал меня в стороне от торжища, под старой сосной. Рядом с ним стояла его внучка. Румяная, живая, она с любопытством смотрела на меня. Кашля не было и в помине.

— Как видишь, слово твое крепкое, — сказал Елизар, кладя руку на голову девочке. — Ты жизнь ей спас. Наша семья у тебя в долгу. Долг этот мы не забудем.

Тишина, наступившая после ухода Елизара, была густой и тяжелой, как таежный туман. Мы стояли втроем рядом с грязной, разбитой колесами площади: я — человек из будущего, притворяющийся купцом; Игнат — бывший унтер-офицер, солдат до мозга костей; и Степан — гениальный писарь, вытащенный со дна винной бочки. Три совершенно чужих друг другу человека, связанных одной, пока еще призрачной целью.

— Ну, Андрей Петрович, — первым нарушил молчание Степан, задумчиво потирая подбородок. — Похоже, ты не только в торговле и арифметике силен. Эти кержаки за спасение дитяти горы для тебя свернут. Это союзник посильнее любого урядника будет.

Игнат, стоявший чуть поодаль, молча кивнул. Для него, человека войны, понятие «союзник» было не пустым звуком. Он оценивал не слова, а потенциальную силу. И он увидел, что мы только что приобрели не просто проводника, а целый клан, знающий тайгу как свои пять пальцев. Это был стратегический ресурс.

— Теперь у нас есть разведка, — глухо произнес он, имея в виду староверов. — И есть оружие, — он кивком указал на Степана, который от такой оценки даже приосанился. — Что дальше, командир?

«Командир». Это слово, брошенное Игнатом без тени иронии, ударило меня сильнее любого поклона. Он принял меня. Не как «купца-недомерка», не как временного нанимателя, а как того, за кем он готов идти.

— Дальше — ждем, — ответил я. — Игнат, твоя задача — быть нашими ушами. Любые слухи, любое движение вокруг конторы Аникеева или купца Рябова — все докладывать мне. Степан, тебе — отдых. Приведи себя в порядок. Нам нужен ясный ум и твердая рука. А я… я продолжу таскать камни. Нужно сохранять видимость.

Следующие несколько дней были пыткой ожиданием. Днем я, как и прежде, вкалывал на промывке, надрывая спину с тачкой, полной породы. Я молча сносил насмешки Прохора и косые взгляды других старателей. Но теперь это была не безысходность, а маскировка. Работая, я не думал об усталости. Мой мозг работал как аналитический центр. Я строил в голове свою будущую промывочную фабрику, пока мои руки таскали камни для чужой.

Вечерами мы собирались в моей каморке. Степан, вымытый и одетый в относительно чистое, раскладывал передо мной свои «трофеи». За эти дни он, используя старые связи и свой вновь обретенный авторитет трезвого и грамотного человека, создал настоящую агентурную сеть среди мелких приказных и писарей. Он знал, кто из помощников Аникеева берет на лапу медью, кто переписывает бумаги набело, кто носит сплетни из кабинета в кабинет. Наша челобитная, произведение его гения, лежала на столе, готовая к бою.