Под зонтом Аделаиды. Страница 8

Для него вопрос был закрыт, нечего было добавить, нечего обсуждать. В нем чувствовалась готовность смириться с ситуацией – с обвинением, со злой насмешкой судьбы, с несправедливостью, обрушившейся на него, – меня это трогало до глубины души. И тот факт, что он провел Рождество в одиночестве, – тоже. Судя по всему, родственников во Франции у него не было. Возможно, не было и друзей? Мне казалось, что он отверженный, один против всех, и, хотя я считала, что ему нужен лучший адвокат с большим опытом, а не вчерашняя студентка юридического факультета вроде меня, я из эгоистических соображений не могла отказаться от этого дела и страстно желала защищать Мишеля изо всех сил, зубами и когтями. Но на самом деле мне просто не хотелось терять возможность видеться с ним, и его защита в суде представлялась мне единственным способом быть ближе к нему. Еще мне казалось, что ему тоже нравится мое общество. Ведь иначе он бы не пригласил меня на ужин, а просто поблагодарил бы за хлопоты и вернулся домой. Мне приходилось читать между строк – между его слов, выверенных и лаконичных.

– Нам и не понадобится алиби для вас, – сказала я, пытаясь убедить в этом скорее саму себя, чем своего клиента. – Следствие больше ничего не сможет вам предъявить. Фотография того репортера была единственной уликой против вас – и посмотрите, что мы с этим сделали! Теперь остается только ждать. Ждать новой атаки, но я думаю, этого не произойдет. Сторона обвинения полностью обезоружена, – сказала я, хотя была уверена в обратном.

Я слишком хорошо знала судью Ажа, чтобы опрометчиво полагать, что мне удалось одержать над ним верх. На самом деле я лишь раздразнила его.

Но я и виду не подала, что меня это тревожит, и, когда нам наконец принесли анчоусы, мы снова обменялись улыбками.

– Расскажите мне о Яунде…

Паэлью [7] нам подали под неистовые гитарные переборы – музыкант отошел от плетеного стула и теперь наяривал у нас над ухом. Я начинала опасаться, что парень собьет себе пальцы в кровь, так пылко молотил он по струнам. Из песни его я не понимала ни слова, но язык казался мне прекрасным, поэтическим, романтичным – он звучал как птичьи трели. Я гадала, почему Мишель выбрал именно этот ресторан. Бывал ли он здесь и раньше – один или в компании красивых женщин? А может, оказался тут впервые, как и я? Спросить его об этом я, однако же, не решилась из страха услышать ответ, который мне не понравится, и молча взялась за дегустацию желтого риса.

Вдруг Мишель переключил внимание на вход в ресторан. Я проследила за его взглядом и увидела, как порог переступил человек с огромной охапкой роз в руках. Он подошел к ближайшему столику, но посетитель, сидевший там, покачал головой под несколько разочарованным взором своей спутницы. Тогда продавец цветов подступил к другому столику, там обнаружился истинный джентльмен: он купил весь букет, приведя в восторг ужинавшую с ним блондинку и посетителей по соседству. Блондинка бросилась его обнимать, а продавец цветов обернулся к залу а стало быть, и к нам тоже, затем развел руками, будто извинялся, и покинул ресторан.

Повернувшись к Мишелю, я наткнулась на его пристальный взгляд и почему-то покраснела.

– Кажется, вас решили оставить без роз… – Он указал на пару, купившую все цветы, и я подумала, что он сейчас встанет, подойдет к тому мужчине и предложит деньги, чтобы получить хотя бы одну розу, но Мишель, к моему величайшему изумлению, взял тканевую салфетку и принялся складывать ее так и сяк.

Пальцы его работали с невероятной ловкостью, будто он занимался этим всю жизнь. Я даже позавидовала такому мастерству, потому что в его руках мало-помалу рождалась и наконец расцвела белая роза. За всю свою жизнь я не видела цветка прекраснее.

Перед отходом ко сну я решила бросить последний взгляд на фотографию, снятую репортером на площади. Конечно же, за спиной Розы не было видно человека, который ее душил, иначе все было бы слишком просто, а расследования убийств никогда не бывают простыми, нет, не бывают.

Заблаговременно позаимствовав лупу у моего помощника Клода, я рассмотрела снимок через увеличительное стекло. Сердце заполошно колотилось в груди – я была уверена, что сейчас непременно найду какую-нибудь важную деталь, которую упустили полицейские. Но я ничего не нашла. Разве что пришла к выводу, что убийца был не выше Розы – возможно, это наблюдение нельзя сбрасывать со счетов. Да, зонт позади нее, скрывавший убийцу, не особо возвышался над головами – однозначное указание на то, что душитель одного роста с ней или даже чуть ниже.

Я заглянула в материалы дела. Рост Розы Озёр составлял один метр семьдесят два сантиметра. Рост моего клиента – метр восемьдесят девять. Не исключено, конечно, что он пригнулся, но зачем? Нет, Мишель Панданжила не мог быть убийцей, которого мы разыскивали, и это меня обнадежило.

Эжен Слабосиль оказался господином лет пятидесяти. Всю свою жизнь он, видимо, провел, не выпуская из рук фотоаппарата: оттиски и пленки копились в коробках из-под обуви, и сотни таких коробок громоздились по углам, их явно уже некуда было класть. Его кабинет в «М-ской газете» больше походил на фотоателье, чем на рабочее место репортера. Здесь даже стояла медная кювета, над которой сушились на бельевых веревках свежие снимки.

У Эжена были чернявые прилизанные волосы, усы, и в дополнение к лишнему весу он носил костюм на несколько размеров больше, который висел на нем мешком.

В кабинете было душно, так что я расстегнула пальто. В итоге, разговаривая со мной, репортер, казалось, обращался к моему декольте и лишь изредка, с усилием отрывал от него взгляд. Я мысленно дивилась – на что только рассчитывает такой тип, как он, заигрывая с такой женщиной, как я? На то, что ему кинут парочку любезностей, как кидают крошки голубям? Увы, пылким вниманием нас всегда удостаивают не те, от кого мы этого ждем. Я чувствовала на себе взгляд Слабосиля и вспоминала о том, что Мишель за ужином ни разу, ни единого разика не посмотрел на мою грудь, хотя, признаться, я втайне желала противоположного. Но, возможно, на подсознательном уровне именно это мне в Мишеле и нравилось – то, что он не такой, как другие мужчины.

Вкратце представившись, я перешла к делу:

– Мне бы хотелось взглянуть на все фотографии, которые вы сделали на главной площади двадцать пятого декабря. – Я положила тот единственный снимок, что был в моем распоряжении, на стол и постучала по нему ногтем, вынудив тем самым репортера на пару секунд оторваться от созерцания моего декольте. – Вы что-нибудь снимали непосредственно перед этим и после?

Он взял вырезанный из газеты снимок и принялся внимательно его рассматривать, будто видел впервые. Должно быть, оценивал, правильный ли выбран ракурс и годное ли было освещение. Посвятив изучению собственной работы несколько секунд, Слабосиль отложил бумажку и возобновил изучение моего декольте с тем же старанием.

– Я отдал полиции все, что у меня было.

– Однако мне кажется странным, что вы не сделали больше ни одного снимка толпы. А если в процессе проявки оказалось бы, что негатив засвечен? Вы ведь работаете в крупной газете и, судя по тому что мне о вас говорили – а уж я о вас наслышана, поверьте, – вы настоящий профессионал, величайший мастер своего дела, месье Слабосиль…

Лесть достигла цели. Репортер открыл было рот, чтобы поведать мне все свои секреты, но почему-то сдержался.

– Я действительно профессионал, так что засвеченных негативов у меня не бывает, потому-то и хватает всегда одного-единственного снимка.