Проклятый Лекарь. Том 6 (СИ). Страница 34

— Это могут быть симптомы десятков состояний…

— Но в сочетании с инъекцией непосредственно перед развитием симптомов? Профессор, неужели вы не видите очевидной связи?

Карпов колеблется. Он умный, очень умный. Просто гордость не позволяет признать, что молодой выскочка может быть прав. Но семена сомнения посеяны.

— Это все предположения! — возразил Рудаков.

— Требую немедленно ввести сорок миллилитров сорокапроцентной глюкозы внутривенно! — проигнорировал я его. — Болюсно, струйно!

— Исключено! — Рудаков побагровел так, что я испугался за его собственное давление. — Вводить концентрированную глюкозу пациенту в коме без лабораторного подтверждения гипогликемии — это преступная халатность! Нарушение всех протоколов! Сначала дождемся повторного анализа на глюкозу!

— Сколько ждать?

— Экспресс-анализ — двадцать минут. Может, полчаса, в воскресенье лаборантов мало.

— За полчаса ожидания у него разовьется необратимое повреждение коры головного мозга! Нейроны начнут умирать! Он станет овощем! — я повысил голос.

— Это ваши фантазии! — отрезал Рудаков. — У нас есть протокол ведения пациентов в коме! И мы ему следуем!

Лучше пусть пациент умрет по протоколу, чем выживет вопреки ему. Потому что за смерть по протоколу не накажут, а за спасение вопреки — можно лишиться лицензии.

Впрочем, спорить бесполезно. Эти люди загнаны системой в рамки, из которых боятся высунуться. Нужны неопровержимые доказательства.

Я подошел к кровати графа, взял с тумбочки неврологический молоточек.

— Что ты делаешь? — спросила Варвара, наблюдая за моими действиями.

— Провожу дополнительную диагностику. Неврологический статус.

Взял молоточек за резиновую часть, рукояткой провел по подошвенной поверхности стопы графа — от пятки к пальцам, по наружному краю.

Эффект был мгновенным — большой палец разогнулся вверх, остальные пальцы веерообразно разошлись в стороны.

— Положительный рефлекс Бабинского! — воскликнула Варвара. — Но это же признак поражения пирамидных путей! Поражения центральной нервной системы!

— Именно! — подтвердил я. — Но не органического, а метаболического! Кора головного мозга страдает от острого дефицита глюкозы! Пирамидные пути не повреждены, они просто не функционируют из-за энергетического голода!

Подошел к Рудакову, выдернул из его нагрудного кармана диагностический фонарик — тот даже не успел возмутиться.

Посветил в глаза графу и прокомментировал:

— Зрачковый рефлекс сохранен, но резко замедлен. Это обратимое состояние. Но! Еще час — и рефлекс исчезнет. Потому что нейроны ствола мозга начнут умирать.

— Вы не можете это знать наверняка! — упрямо возразил Карпов.

— Могу.

Активировал диагностическое зрение на полную мощность.

Потоки Живы вокруг графа стали видны, как светящиеся реки. И картина была печальной.

Жива в мозге угасает неравномерно, слоями.

Кора больших полушарий страдает первой — высшие функции наиболее чувствительны к недостатку глюкозы. Сознание, память, мышление — все это уже под угрозой.

Подкорковые структуры пока держатся — таламус, гипоталамус еще функционируют. Ствол мозга — продолговатый мозг, мост — пока в порядке, поэтому дыхание и сердцебиение сохранены. Но это ненадолго.

Еще тридцать-сорок минут — и начнется необратимое.

— Послушайте меня все, — обратился я к присутствующим. — У нас есть два варианта действий. Первый — ждать лабораторные анализы еще полчаса минимум. За это время граф Бестужев получит необратимые повреждения коры головного мозга. В лучшем случае — тяжелая деменция. В худшем — вегетативное состояние. Овощ, простым языком. Второй вариант — ввести концентрированную глюкозу прямо сейчас. Если я прав — он очнется через минуту-две. Если ошибаюсь — ничего страшного не произойдет. Максимум — кратковременная гипергликемия, которая легко корректируется.

— Вы не имеете права! — начал Рудаков.

Развернулся к двери и выглянул из палаты в коридор, где стояла Анна:

— Анна! Иди сюда!

Она вошла, испуганно озираясь, прижимая к груди скомканный платок:

— Что… что происходит? Почему вы спорите? Папа умирает, а вы…

— Анна, слушай меня внимательно, — я взял ее за руки, заставляя сосредоточиться. — Сейчас ты должна принять самое важное решение в своей жизни. Анна Бестужева, как дочь и единственный присутствующий близкий родственник графа Бестужева, находящегося в бессознательном состоянии, ты имеешь юридическое право принимать решения о его лечении. Статья тридцать два Федерального закона об охране здоровья граждан Империи.

— Но я не понимаю… — помотала головой она.

— Объясняю просто. У нас два варианта. Первый — ждать лабораторные анализы еще минимум полчаса. За это время клетки мозга твоего отца начнут умирать от недостатка глюкозы. В лучшем случае он очнется с тяжелыми нарушениями памяти и интеллекта. В худшем — останется в вегетативном состоянии. Растением, если говорить прямо.

— Нет! — она зажала рот рукой.

— Второй вариант — ты даешь мне официальное разрешение ввести концентрированную глюкозу прямо сейчас, под мою личную ответственность. Если я прав — твой отец очнется через минуту. Если ошибаюсь — максимум, что случится, это временное повышение сахара, которое легко корректируется. Что выбираешь — ждать анализы и рисковать необратимыми последствиями или разрешить мне действовать сейчас?

— Это противоречит всем протоколам! — вмешался Рудаков. — Вы не имеете права давить на родственников!

— А вы не имеете права убивать пациента своим бездействием! — огрызнулся я.

Анна растерянно смотрела то на отца, лежащего без сознания, то на меня, то на остальных врачей. В ее глазах метались страх, надежда, отчаяние.

— Но… но я не знаю… — её голос дрожал. — Я не врач! Как я могу решать?

— Я беру всю ответственность на себя, — твердо сказал я. — Юридическую, медицинскую, любую. Если что-то пойдет не так — виноват буду только я. Судить будут меня. Но если мы будем ждать, твой отец умрет или станет инвалидом. Это я тебе гарантирую как врач с дипломом.

— Не слушайте его! — встрял Карпов. — Он просто хочет прославиться! Сыграть в героя!

— Так, тихо! — холодно бросил я ему. — Анна, решай. Времени нет. Каждая минута промедления — это тысячи погибших нейронов.

Анна посмотрела на отца. Слезы текли по ее щекам, но голос вдруг стал твердым:

— Делайте! Делайте что угодно, только спасите папу! Я разрешаю! При свидетелях разрешаю!

— Я протестую! — заявил Рудаков. — Это грубейшее нарушение всех правил! Я требую занести в протокол мой протест!

— Протест принят и проигнорирован, — ответил я, уже открывая шкаф с медикаментами. — Варвара, запиши в историю болезни: «По жизненным показаниям, с согласия родственников, введена сорокапроцентная глюкоза».

Варвара кивнула и начала писать. В ее глазах я видел одобрение и даже восхищение.

Единственный адекватный человек в этом сборище перестраховщиков. Она понимает — иногда нужно рисковать, чтобы спасти жизнь.

Достал из шкафа две ампулы сорокапроцентной глюкозы по двадцать миллилитров. Вскрыл, набрал в двадцатикубовый шприц.

— Засекайте время, — сказал Карпову. — Начинаем в пятнадцать часов двадцать три минуты. Если я прав, эффект будет через тридцать-шестьдесят секунд.

Подошел к капельнице, нашел порт для введения препаратов — резиновую мембрану на трубке.

— Святослав, ты уверен? — тихо спросила Варвара.

— На сто процентов.

Проколол мембрану иглой. Медленно, в течение тридцати секунд, ввел всю глюкозу. Густой сиропообразный раствор тяжело шел через тонкую иглу.

Сорок процентов глюкозы — это четыреста миллиграммов на миллилитр. Сорок миллилитров — это шестнадцать граммов чистой глюкозы. Для мозга в состоянии острого энергетического голода — как глоток воды в пустыне. Как кислород для задыхающегося.

Закончил введение. Вытащил иглу. Отступил на шаг.

— Время пошло, — сказал я.