Проклятый Лекарь. Том 6 (СИ). Страница 29

— Вот видишь, Аглая? Доктор разрешает!

— Доктор сказал «не натощак», — парировала она, но пошла отдавать распоряжения.

Малая столовая оказалась залом размером метров пятьдесят квадратных. Овальный стол из красного дерева на двенадцать персон, накрытый белоснежной накрахмаленной скатертью.

Фарфор с золотой каймой и гербом Ливенталей. Хрустальные бокалы богемского стекла, серебряные приборы с вензелями.

А они называют это «малой» столовой. Интересно, что у них тогда в парадной? Золотая посуда с бриллиантовой инкрустацией? Или это для коронованных особ приберегают?

Слуги — две горничные в черных платьях с белыми передниками и пожилой дворецкий во фраке — бесшумно разносили блюда.

Яичница с черными трюфелями, блины с красной и черной икрой, семга собственного копчения, ростбиф с кровью, свежие булочки, пять видов варенья в хрустальных розетках, масло в серебряной масленке. Всё это стояло на столе в изобилии.

— Прошу, угощайтесь! — граф сам положил мне на тарелку кусок яичницы, два блина, ломоть семги. — И не смейте отказываться! Это оскорбление хозяина!

— Платон Игоревич, я правда не голоден…

— Чушь! Молодой мужчина всегда голоден! Я в ваши годы ел по шесть раз в день и не толстел! Армейская жизнь, знаете ли. Много движения, много еды.

Я взял сэндвич с семгой — после плотного завтрака Костомара больше не лезло, но отказываться было невежливо.

— Вы служили в армии? — спросил я, откусывая.

— Пятнадцать лет! — с гордостью ответил граф. — Начал корнетом в лейб-гвардии Гусарского полка, закончил полковником. Участвовал в трех кампаниях. Вот тут, — он показал на левое плечо, — турецкая пуля оставила подарок. А тут, — похлопал по правому боку, — пуля черкесская застряла.

— Как ваше самочувствие после операции, Платон Игоревич? — спросил я, переводя разговор в профессиональное русло. — Полностью восстановились после краниотомии?

— Лучше чем когда-либо! — граф отправил в рот кусок омлета с трюфелями. — Знаете, после того, что вы сделали, я словно заново родился. Силы появились невероятные! Сплю по пять часов и высыпаюсь! Аппетит как у молодого волка!

— Это нормальная реакция организма после успешного удаления макроаденомы, — пояснил я. — Опухоль давила на гипофиз, нарушая гормональный баланс. Теперь, когда она удалена и вы прошли мою восстановительную терапию, эндокринная система работает на полную мощность. Но будьте осторожны — не перегружайте себя.

— Папа вчера весь день как мальчишка бегал! — вмешалась Аглая, намазывая масло на булочку. — Сначала верховая езда, потом фехтование, потом еще и в тир пошел!

— Десять лет не садился в седло из-за головных болей, а тут вдруг захотелось! — оправдывался граф. — И знаете что? Проскакал два часа без передышки! Никакого головокружения!

— Осторожнее с физическими нагрузками, — предупредил я. — После краниотомии прошло всего несколько недель. Костная ткань еще не полностью срослась, внутричерепное давление может колебаться. Резкие движения, тряска при верховой езде — все это риск. Постепенность — вот ключ к безопасному восстановлению.

— Слушаюсь, доктор! — граф поднял чашку с чаем в шутливом тосте. — Ваше слово для меня закон! Вы вернули мне жизнь, и я ваш вечный должник!

Интересная динамика. Граф Ливенталь — человек, привыкший ворочать миллионами, подчиняется моим медицинским указаниям, как прилежный школьник.

Значит, действительно ценит то, что я сделал. Или боится повторения ситуации. Скорее второе — аристократы патологически трусливы, когда дело касается их драгоценного здоровья. Смерть от болезни — это унизительно.

— Кстати, о здоровье, — продолжил граф. — Аглая тоже чувствует себя превосходно! Расскажи Святославу, дорогая!

— Папа, это неловко… — замялась девушка.

— Что неловкого? Доктор должен знать о состоянии пациентки!

Аглая покраснела, но заговорила:

— Я чувствую себя… необычно. Как будто все чувства обострились. Вижу лучше, слышу четче. И сила появилась — вчера случайно дверную ручку оторвала, просто дернула сильнее обычного.

Предсказуемо. После отделения звериной сущности человеческое тело получило всю энергию целиком. Раньше она распределялась между двумя натурами, теперь — только одной. Эффект продлится месяц-два, потом стабилизируется.

— Это нормально, — успокоил я. — Временное усиление физических параметров. Ваш организм адаптируется к новому состоянию. Через пару месяцев все нормализуется.

Мы вели светскую беседу минут пятнадцать. Граф рассказывал о планах на зимний сезон — балы, приемы, охота в подмосковном имении. Аглая делилась желанием поступить в университет на медицинский факультет.

— Представляешь, папа сначала был категорически против! — смеялась она, отправляя в рот кусочек блина с икрой. — Говорил, не женское это дело — резать людей и копаться в кишках!

— Я передумал, — улыбнулся граф. — Если моя дочь хочет помогать людям, как доктор Пирогов, я только за. Хотя признаюсь — мысль о том, что Аглая будет проводить вскрытия, меня немного пугает.

— Папа, я же не собираюсь быть патологоанатомом! Хочу быть терапевтом или педиатром!

— Для этого все равно придется изучать анатомию на трупах, — заметил я. — Это обязательная часть программы. Второй курс — нормальная анатомия, третий — патологическая.

— Вы отговариваете мою дочь от медицины? — шутливо возмутился граф.

— Наоборот, поддерживаю. Но считаю нужным предупредить о трудностях. Медицина — это не только белый халат и благодарные пациенты. Это кровь, гной, смерть, страдания. Не каждый выдержит.

— Я выдержу! — твердо сказала Аглая. — Я же Ливенталь! Мы не сдаемся!

В этот момент дверь отворилась, и в столовую вошла Марсея — кошка-скелет.

Она осмотрелась, повела носом — точнее, отверстием, где должен быть нос — словно принюхиваясь. Заметила меня и без колебаний направилась прямо ко мне, обходя стол.

Одним грациозным прыжком запрыгнула на колени, свернулась клубком и замурчала. Странный потусторонний звук шел откуда-то из грудной клетки, хотя органов там не было — просто ребра и позвоночник.

Граф замер с чашкой чая на полпути ко рту. Его серые глаза сузились, взгляд стал острым как бритва, оценивающим.

— Невероятно, — медленно произнес он, ставя чашку на блюдце. — Марсея никого к себе не подпускает. Даже меня едва терпит — шипит, если пытаюсь погладить. Слуги вообще боятся к ней приближаться. А тут…

— У них со Святославом особая связь! — быстро вставила Аглая, бросая на отца предупреждающий взгляд. — Правда, папа? Он же спас мою жизнь, и Марсея это чувствует!

— Да… особая связь, — граф продолжал буравить меня взглядом. — Очень особая. Скажите, Святослав, вы часто имеете дело с некротическими конструкциями?

Прямой вопрос. Он проверяет, буду ли я врать. Умный ход — любой обычный врач начнет отнекиваться, отрицать. Но я не обычный врач, и он это знает или догадывается.

— В рамках медицинской практики приходилось сталкиваться, — ответил я, поглаживая Марсею по костлявой спинке. Она заурчала громче, потерлась черепом о мою ладонь. — Граница между жизнью и смертью — моя профессиональная сфера.

— И что вы думаете о Марсее? С медицинской точки зрения?

— Удивительный феномен автономной некротической конструкции. Сохранение поведенческих паттернов без физического носителя. С точки зрения науки — невозможно. С точки зрения магии — маловероятно. Но вот она, сидит у меня на коленях и мурчит.

— Вы разбираетесь в некромантии? — прямо спросил граф, отставляя тарелку.

Вот и момент истины. Врать? Изворачиваться? Или намекнуть на правду?

— Я врач, Платон Игоревич. Моя работа — возвращать людей с того света. Иногда в буквальном смысле. Приходится разбираться во всем, что касается танатологии — науки о смерти.

— Дипломатичный ответ, — усмехнулся Ливенталь. — Достойный дипломата, а не врача. Но я оценил. И хочу сказать — я не судья и не инквизитор. То, чем вы занимаетесь, какими методами пользуетесь — это ваше дело. В этом доме ваши секреты в полной безопасности.