Миссия в Сараево (СИ). Страница 8

Жандарм посмотрел на документы, потом на меня. Взгляд недоверчивый.

— Подождите здесь.

Он встал, ушел в одну из дверей. Я остался стоять в коридоре. Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать.

Наконец жандарм вернулся. С ним шел чиновник, худощавый австриец в темном костюме, с острым лицом и холодными глазами.

— Герр Соколов? — спросил он по-немецки. — Следуйте за мной.

Мы прошли по коридору, поднялись на второй этаж, вошли в кабинет. Просторный, строгий, портрет императора Франца Иосифа на стене.

Чиновник сел за стол, указал мне на стул напротив.

— Я обер-лейтнант Майер, заместитель начальника тюрьмы. Вы хотите интервью с политическим заключенным?

— Да. Для статьи о тюремной системе Боснии. Мои читатели в России интересуются…

— Невозможно, — перебил он холодно. — Политические заключенные, особенно подозреваемые в терроризме, не дают интервью. Это запрещено правилами.

— Я понимаю. Но я готов подать официальный запрос через…

— Через российское консульство? — Майер усмехнулся. — Можете подать. Рассмотрение займет три-четыре недели. Решение скорее всего будет отрицательным.

Я сидел молча. Ожидаемый результат.

Майер внимательно глядел на меня.

— Герр Соколов, вы приехали из Белграда сегодня утром. Поезд прибыл в два часа дня. Вы остановились в гостинице «Европа». — Он говорил медленно, с нажимом. — Мы знаем о вас.

Я мгновенно подобрался. Слежка. Они следили за мной с момента прибытия. Может быть, даже раньше, из Белграда.

— Я законопослушный журналист, — сказал я ровно. — Я прибыл сюда по заданию редакции.

— Возможно. Но Сараево не подходящее место для любопытных журналистов. Особенно сейчас.

Дверь кабинета открылась. Вошел офицер жандармерии, капитан, судя по погонам. Лицо суровое, седые виски, шрам на левой щеке.

— Капитан Браун хочет с вами поговорить, герр Соколов, — сказал Майер. — Несколько вопросов.

Ситуация перешла на новый уровень.

Капитан Браун сел за стол Майера. Майер отступил к стене. Я остался сидеть на стуле.

Браун открыл папку, полистал страницы. Потом посмотрел на меня.

— Александр Дмитриевич Соколов, двадцать три года, корреспондент «Нового времени». Прибыл в Белград две недели назад. Опубликовал статью о славянском единстве. — Он читал монотонно, без эмоций. — За это время встречался с несколькими лицами, интересными для нас.

Он знает. Знает о моих контактах в Белграде.

— Михаил Чирич. Владимир Перич. Елена Стоянович. — Он перечислял имена, глядя в папку. — Все они связаны с организацией «Млада Босна». Все они представляют интерес для австрийской контрразведки.

Он закрыл папку, посмотрел прямо мне в глаза.

— Зачем вам Неделько Чабринович?

— Профессиональный интерес. Резонансное дело. Читатели хотят знать.

— Или вас послали сербские заговорщики. Узнать, где его держат. Что он сказал на допросах. Можно ли его освободить.

— Я журналист, не агент.

— Возможно. — Браун встал. — Но советую вам покинуть Сараево на ближайшем поезде. Завтра утром есть рейс в Белград. Советую воспользоваться им.

— А если я останусь?

— Тогда в следующий раз вы окажетесь не в этом кабинете, а в камере рядом с вашим Чабриновичем.

Прямая угроза, без обиняков.

Я встал.

— Благодарю за откровенность, господин капитан.

— Свободны. Жандарм проводит вас.

Я вышел из кабинета. Жандарм молча повел меня обратно по коридору, вниз по лестнице, к выходу.

На улице я остановился, вдохнул горячий воздух. Солнце клонилось к закату, тени стали длиннее.

Официальный путь закрыт. Меня чуть не арестовали. За мной установлена слежка. Если останусь, арестуют уже всерьез.

Я пошел обратно к гостинице. Медленно, обдумывая ситуацию.

Три дня. Вернуться с пустыми руками нельзя. Чирич решит, что я струсил или предал. Конец легенде. Конец миссии.

Остается одно.

Вытащить Чабриновича из тюрьмы.

Глава 4

План побега

Я сидел в углу кафаны напротив тюрьмы и смотрел в окно, держа перед собой развернутую газету. «Sarajevski list» от вчерашнего числа, статья о визите какого-то австрийского чиновника в Мостар. Не читал. Глаза следили за зданием через улицу.

Сейчас я изменил внешность. Состарился, сгорбился, притворился мелким боснийским торговцем. Даже Артамонов меня не узнал бы.

Тюрьма представляла собой массивное трехэтажное строение из серого камня, потемневшего от времени и дождей. Стены толстые, метр или больше, окна узкие, с толстыми железными решетками. Крыша покрыта черепицей, местами треснувшей, поросшей мхом. Над главным входом висел двуглавый орел Габсбургов, выцветший флаг Австро-Венгрии лениво шевелился на ветру.

Высокая каменная стена окружала внутренний двор, около четырех-пяти аршинов высотой, увенчанная битым стеклом. Главные ворота массивные, дубовые, обитые железом, с небольшой калиткой сбоку. У ворот караульная будка, внутри сидел жандарм в темно-синем мундире, читал что-то, время от времени поднимал голову.

Я отпил кофе. Турецкий, крепкий, с густой гущей на дне маленькой чашки. Хозяин кафаны, старый босниец в феске, стоял за стойкой и вытирал стаканы, косился на меня, но не подходил. Чужак в его заведении третий час сидит и смотрит в окно. Подозрительно. Но пока я платил за кофе и не причинял хлопот, молчал.

Часы на стене показывали четверть седьмого утра. За окном только рассвело, небо посветлело до бледно-серого, облака низкие, обещали дождь.

Улица медленно оживала. Лавочник напротив открыл ставни мясной лавки, вывесил туши на крючки. Две женщины в платках шли мимо с корзинами. Мальчишка гнал стадо коз.

В семь тридцать к воротам тюрьмы подошла группа из пяти жандармов. Утренняя смена. Постучали в калитку, их впустили. Через пять минут вышли другие, ночной караул. Четверо мужчин, усталые, помятые мундиры, один зевал. Разошлись в разные стороны.

Я запомнил их лица. Троих точно не видел раньше. Четвертый показался знакомым, но не уверен.

Я запомнил расположение помещений. Три этажа, восемь окон по фасаду на каждом этаже. Все с решетками. Первый этаж решетки толстые, новые. Второй и третий потоньше, старые, кое-где ржавчина видна даже отсюда.

Боковая стена выходила в узкий переулок между тюрьмой и соседним зданием, складом или мастерской какой-то. Оттуда плохо видно, но я различил еще пять окон на боковом фасаде, только на втором и третьем этажах. Первый этаж глухой, без окон.

Водосточная труба шла вдоль угла здания, от крыши до земли. Чугунная, старая, держалась на скобах, вбитых в стену. Некоторые скобы отошли, труба накренилась. По ней не полезешь, оторвется.

Хозяин подошел, поставил на стол новую чашку кофе.

— Не заказывал, — сказал я по-немецки.

— Угощение, — ответил он на ломаном немецком. — Вы долго сидите.

Я кивнул, сунул ему двадцать геллеров. Он взял, отошел.

Выпил кофе. Горячий, обжег язык.

В половине восьмого из калитки вышел офицер. Обер-лейтенант, по погонам. Высокий, жилистый, около сорока лет, седина на висках. Шел быстро, по-военному, спина прямая. Не оглядывался. Пошел в сторону центра города.

Начальник караула, вероятно. Он мне не нужен.

Я встал, оставил на столе монеты, вышел из кафаны. На улице пахло сыростью, конским навозом, дымом из печных труб. Холодный ветер дул с гор, нес запах снега. Май в Боснии обманчивый, днем жарко, утром и вечером зябко.

Повернул направо, пошел вдоль стены тюрьмы. Стена высокая, гладкая, не перелезешь. Битое стекло наверху острое, порежет руки в кровь. Прошел до угла, свернул в боковой переулок.

Переулок узкий, аршинов шесть в ширину, замощен неровным булыжником. С одной стороны глухая стена тюрьмы, с другой стена склада. Окон в складе нет на этой стороне, только одна дверь, заколоченная досками. Переулок заканчивался тупиком, дальше забор какого-то двора.

Остановился, посмотрел вверх на стену тюрьмы. Пять окон второго этажа выходили сюда. Все с решетками. Одно окно крайнее справа, еще правее угол здания. Решетка на этом окне проржавела сильнее остальных, ржавые потеки шли вниз по камню.