Миссия в Сараево (СИ). Страница 34

Посмотрел на Трифко. Спит. Не шевелится.

Повернулся, вышел из комнаты. Закрыл дверь, снова запер замок отмычками.

Спустился по лестнице. Вышел через черный ход. Запер дверь за собой.

Улица пустая. Луна скрылась за облаками. Темно.

Я быстро пошел прочь. Руки в карманах. Дело сделано.

Следующим утром я пришел к гостинице в девять часов.

Ждал напротив, в тени акации. Смотрел на окно второго этажа.

Трифко не вышел.

Десять часов. Одиннадцать. Окно открылось, кто-то выглянул, это старуха-хозяйка. Закрыла, ушла.

Половина двенадцатого. Из гостиницы вышли двое мужчин. Тащили носилки. На носилках тело, накрытое простыней.

Худое тело, маленькое. Трифко.

Старуха стояла у двери, вытирала глаза платком. Говорила с соседкой:

— Бедный мальчик. Всю ночь кашлял, кашлял. Утром зашла, лежит, не дышит. Кровь изо рта. Чахотка совсем доконала.

Соседка качала головой.

— Господи, упокой душу. Молодой совсем. Жалко.

Носилки понесли по улице. К больнице, наверное. Или сразу в морг.

Я стоял, смотрел. Когда носилки скрылись за углом, я перешел улицу, подошел к старухе.

— Простите, что случилось?

Старуха всхлипнула.

— Постоялец умер. Трифко Грабеж звали. Из Боснии приехал, лечиться. Бедный мальчик, чахотка замучила.

— Когда умер?

— Ночью. Или рано утром. Я в обед зашла, думала чай предложить. А он уже… — Она закрыла лицо руками. — Господи, почему такие молодые умирают…

Соседка обняла ее за плечи.

— Ладно, Милка, не плачь. Не твоя вина. Болезнь виновата.

Я постоял рядом, потом тихо спросил:

— Он один был? Семьи рядом не было?

— Один. Говорил, семья в Боснии. Мать, сестры. — Старуха вытерла глаза. — Я телеграмму послала. Адрес у него в вещах нашла. Сообщила, что умер.

— Вещи остались?

— Да. Почти ничего. Одежда старая, пара книг, фотография. — Она посмотрела на меня. — Вы его знали?

— Немного. Встречались пару раз. — Я достал из кармана деньги, полсотни динаров. — Вот. На похороны. Если что останется, пошлите семье.

Старуха взяла деньги, посмотрела удивленно.

— Спасибо вам, добрый человек. Спасибо. Господь вас наградит.

Я кивнул, развернулся, ушел. Теперь деньги. Тысяча динаров.

Я отправил перевод в Пале. В банк, чек по почте. Для матери Грабежа. От доброго человека, который знал ее сына. Анонимно.

То что на сердце никому не показывал. Осталось еще четырнадцать имен.

Глава 15

Доклад

Исповедальня церкви Святого Марка встретила меня привычной прохладой и запахом ладана. Я прошел по центральному нефу, стараясь не стучать каблуками по каменным плитам, и скользнул в деревянную кабину слева от алтаря. Резная решетка скрывала лицо, но я узнал бы силуэт Артамонова в любой темноте.

— Трифко мертв, — сказал я без предисловий, устраиваясь на жесткой скамье. Печально что приходится говорить об этом в церкви. — Не оставил мне выбора. Пытался завербовать, но он отказался. Есть риск что он мог меня сдать.

За решеткой послышался тихий вздох.

— Понимаю. И что дальше?

— Дальше продолжаю работу. У меня есть план. — Я наклонился ближе к решетке, понизив голос до шепота, хотя в церкви не было ни души. — Дискредитировать их перед Дмитриевичем. Посеять недоверие. Если сработает, операция развалится сама собой.

— Как? — В голосе Артамонова прозвучал неподдельный интерес.

Я откинулся на спинку скамьи, складывая руки на груди.

— Три удара. Первый психологический доклад. Я расскажу Дмитриевичу, что наблюдал за боевиками в лагере, и представлю каждого из них в самом невыгодном свете. Посею сомнения в их надежности.

— Дмитриевич не дурак, — возразил Артамонов. — Простого доклада будет мало.

— Потому и нужен второй удар, компромат. Подброшу письмо, якобы от австрийской разведки к одному из агентов Черной руки. Не конкретно к кому-то из боевиков, а вообще, к агенту организации. Письмо будет туманным, но достаточно конкретным, чтобы вызвать панику. Упоминание денег, обещание защиты после провала операции. Дмитриевич начнет проверку, засомневается в каждом.

За решеткой воцарилась тишина. Слышно было только отдаленное пение хора, где-то в боковом приделе шла служба.

— Рискованно, — наконец произнес Артамонов. — Если Дмитриевич заподозрит тебя…

— Риск оправдан. — Я положил ладони на колени. — Если сработает, операция сорвется без единого выстрела. А третий удар окончательно добьет их доверие, надо устроить утечку австрийцам. Настоящую. Они получат информацию о готовящемся покушении и усилят охрану высокопоставленных лиц. Когда Дмитриевич узнает об этом, у него будет выбор: либо отменить операцию, либо посылать людей на верную смерть.

— Утечка австрийцам… — Артамонов помолчал. — Это можно организовать. Но тебе понадобятся материалы для подделки письма. Бланк, образец почерка.

— Именно.

Он помолчал.

— Ты получишь материал в тайнике. Приходи туда через три часа.

Я выдохнул. Это то что нужно.

— Что там будет?

— Бланк с печатью австрийской военной разведки, — пояснил он. — Украден нашими агентами год назад. Один из трофеев, которые мы храним для особых случаев. Внутри также образец почерка офицера абвера, письмо, перехваченное при другой операции. Копируй аккуратно, австрийцы педантичны в таких вещах.

— А как насчет контакта для утечки?

— Его имя Милош. Торговец тканями, работает с австрийцами и с нами одновременно. — Артамонов снова понизил голос. — Скажешь ему кодовую фразу: «Шелк из Солуна нынче дорог». Он поймет, что информация исходит от меня. Дашь ему сведения, он передаст австрийцам через свои каналы. Запомни адрес, улица Князя Михаила, дом семнадцать, второй этаж. Магазин тканей с вывеской «Милан и сыновья».

Я кивнул, хотя Артамонов не мог меня видеть, и повторил про себя адрес и кодовую фразу.

— Есть еще один момент, — добавил Артамонов. — Действуй быстро. Э Времени мало. Если боевики будут все еще на месте и готовы…

— Понял, — оборвал я его. — Завтра начну.

Я поднялся. Артамонов остался сидеть за решеткой, неподвижный силуэт в полутьме.

Выходя из церкви, я щурился от яркого солнца. Белград жил своей обычной жизнью: по улицам сновали извозчики, торговцы выкрикивали цены на свой товар, где-то играл уличный музыкант.

Неподалеку от условленного места я пообедал, прошелся, проверил слежку, убедился что никого нет и забрал из тайника небольшой сверток. Затем направился к Дорчолу, крепко прижимая локтем сверток к боку. Работы предстояло много, и первую ночь я проведу за письменным столом.

Керосиновая лампа отбрасывала неровные тени на стены моей комнаты. Я задернул шторы, хотя на улице уже стемнело, излишняя предосторожность не помешает. Соседи по дому на Дорчоле привыкли, что я часто засиживаюсь допоздна с бумагами, но сегодняшняя работа требовала особой тщательности.

Я развернул сверток от Артамонова на письменном столе. Образец почерка, перехваченное письмо на немецком, аккуратно сложенное вчетверо. Я расправил его, придвинул лампу ближе. Почерк уверенный, старомодный, с характерными немецкими завитками на заглавных буквах. Офицер австрийской разведки писал донесение о передвижениях сербских войск у границы, текст не имел значения, важна была манера письма.

Я взял перо, обмакнул в чернильницу и начал тренироваться на черновом листе. Копировать чужой почерк дело не простое. Нужно уловить не только форму букв, но и ритм, нажим, наклон. Я исписал три листа, прежде чем результат начал меня устраивать. Заглавная «G» с характерным завитком налево, строчная «s» с длинным хвостиком, твердые вертикальные штрихи в «t» и «d».

Часы на комоде пробили полночь. Я встал, размял затекшие плечи, подошел к окну. Улица внизу спала. Где-то лаяла собака, да изредка проезжал запоздалый извозчик. Я вернулся к столу и придвинул к себе бумагу.

Текст письма я продумал еще по дороге от церкви. Он должен быть достаточно конкретным, чтобы вызвать тревогу, но достаточно расплывчатым, чтобы не указывать на конкретного человека. Главное создать атмосферу предательства, заставить Дмитриевича усомниться в каждом.