Миссия в Сараево (СИ). Страница 23

За углом амбара скрипнула телега.

Я обогнул амбар.

У задней стены стояла крытая телега, запряженная парой крепких лошадей. Серые в яблоках, рабочие, не скаковые. Под брезентовым пологом угадывались очертания ящиков. Рядом с телегой трое мужчин.

Войислава я узнал сразу. Тот самый проводник, который помогал при побеге Чабриновича через границу. Широкоплечий, с бородой, шрам через левую щеку. Одет по-крестьянски. Грубая рубаха, жилет, широкие штаны, заправленные в сапоги. Но стоял как солдат, спина прямая, руки свободны.

Двое других незнакомы. Один постарше, лет пятидесяти, с седыми усами и настороженным взглядом. Второй молодой, лет двадцати пяти, жилистый, с узким лицом и быстрыми движениями.

Войислав кивнул мне, без улыбки.

— Соколов. Вовремя.

Я подошел, кивнул в ответ.

— Доброе утро.

— Доброе, — буркнул старший из незнакомцев. — Садись. Долго ехать.

Он указал на заднюю часть телеги. Я заглянул под полог.

Внутри на деревянном полу лежали продолговатые ящики, обитые железом. Три штуки. По форме и весу оружие. Винтовки, может, браунинги. Рядом меньшие ящики, плоские в них патроны. И еще один, совсем маленький, обернутый промасленной тканью. От него пахло чем-то острым, химическим. Взрывчатка.

Рядом с ящиками сидели трое юношей.

Боснийцы, судя по одежде и лицам. Лет по восемнадцать-двадцать, не больше. Молчаливые, напряженные. Один худой, с впалыми щеками и лихорадочным блеском в глазах, кашлял тихо, прикрывая рот платком. Второй крепкий, угрюмый, шрам на лбу, сжимал кулаки. Третий совсем юный, семнадцать лет, может, даже меньше, бледный, дрожали руки.

Новички. Везут в лагерь на обучение.

Я забрался в телегу, устроился на краю, спиной к ящикам, лицом к выходу. Старая привычка, всегда контролировать пути отхода. Войислав сел рядом со мной. Двое других заняли места на козлах, старший взял вожжи, молодой устроился рядом.

— Поехали, — коротко бросил старший.

Телега дернулась, тронулась.

Мы выехали из-за амбара, покатили по грунтовой дороге вдоль реки. Солнце поднималось выше, окрашивая воду Савы в медно-розовый цвет. Слева тянулись склады, лодочные мастерские, причалы. Справа поля, редкие хутора, лесополоса вдалеке.

Телега трясло на ухабах. Я держался за край, смотрел на попутчиков.

Трое боснийцев сидели молча. Худой кашлял время от времени, утирал рот платком. На ткани я заметил темные пятна. Кровь. Чахотка. Этот долго не протянет.

Крепкий с шрамом смотрел вперед, сжав челюсти. Пальцы сжимали и разжимали колени. Нервничает, но держится. Видел смерть, знает, что такое насилие. Может, потерял кого-то из близких.

Юный бледный шептал что-то, губы шевелились. Молитва. Боится. Еще не знает, на что идет, но уже чувствует.

Войислав проследил за моим взглядом, наклонился, тихо, чтобы не слышали остальные:

— Майор велел, ты смотришь, запоминаешь. Потом скажешь, кто из них чего стоит.

Я кивнул, не отводя глаз от юношей.

Значит, я не просто наблюдатель. Я судья. Должен оценить, кто годится для… чего? Танкович не сказал. Дмитриевич не сказал. Но я догадывался. Готовят боевиков. Для операции. Какой узнаю позже.

А пока смотреть, запоминать, оценивать.

В Аламуте так же отбирали фидаи. Рафики приводили мальчишек из деревень, сирот, фанатиков. Наставники смотрели, кто выдержит обучение, кто не сломается от страха, кто способен убить без колебаний. Тех, кто проходил, брали в орден. Остальных отправляли обратно или оставляли слугами.

Здесь то же самое. Только вместо кинжалов браунинги и бомбы. Вместо крепости на скале лесной лагерь. Но суть одна.

Готовят убийц.

И я должен помочь им выбрать лучших.

Телега выехала из города, покатила по проселку меж полей. Слева начинался лес, сосны, высокие, темные, с красноватыми стволами.

Топчидерский лес. Я слышал о нем еще в Белграде. Бывшая охотничья вотчина сербских князей. Теперь глухое место, куда городские ездят на пикники. И где «Черная рука» устроила свой тайный лагерь.

Дорога свернула в лес. Под колесами захрустел гравий, смешанный с сосновыми иглами. Запах изменился, сырость, хвоя, смола. Прохладнее, тени гуще. Лошади шли медленнее, осторожно.

— Далеко еще? — спросил худой боснийец, снова кашлянув.

— Полчаса, — ответил Войислав. — Потерпи.

Худой кивнул, закрыл глаза, прислонился головой к стенке телеги.

Крепкий с шрамом повернулся ко мне.

— Вы русский? — спросил он с сильным боснийским акцентом.

— Да, — ответил я. — Александр Соколов. Корреспондент.

— Корреспондент, — повторил он, в голосе сомнение. — Зачем корреспонденту в лагерь?

— Писать, — коротко сказал я. — О вашей борьбе.

Он усмехнулся.

— Борьбе. — Помолчал. — Писать легко. Попробовал бы жить под австрияками.

Я промолчал. Спорить нет смысла. Да и не нужно. Пусть думает, что я романтик-идеалист, который приехал поглазеть на героев.

Войислав покосился на крепкого.

— Велько, заткнись. Русский свой. Чирич сказал, он теперь свой.

Велько пожал плечами, отвернулся.

Юный бледный все еще шептал молитву.

Телега ехала дальше, петляя меж деревьев. Дорога почти исчезла, превратилась в едва заметную колею. Ветки цеплялись за полог, шуршали, царапали брезент.

Я сидел молча, думал.

Что я делаю здесь? Еду в логово террористов. Под видом журналиста. Чтобы оценить, кто из этих мальчишек лучше подойдет для убийства.

В прошлой жизни я делал это сотни раз. Отбирал, обучал, посылал на смерть. Во имя Аламута. Во имя Старца Горы. Во имя идеи, которую я давно забыл.

Но сейчас?.. Кто я? Агент российской разведки, который должен предотвратить войну. Или соучастник, который помогает готовить убийц?

Я не знал ответа.

Знал только одно: надо играть роль. До конца. Неумелый журналист. Романтик. Слабак, который боится оружия. Идеалист с дрожащими руками.

Надо скрыть свое нутро спрятаться еще глубже.

Телега замедлилась, остановилась.

— Приехали, — сказал старший с козел.

Я выглянул из-под полога.

Впереди открылась поляна, окруженная соснами. Шесть деревянных бараков, низкие, с темными бревнами и покатыми крышами. В центре большое костровище, черное от золы. Справа плац, утрамбованная земля, на ней строем стояли человек двадцать. Слева, в лощине, угадывались очертания стрельбища, деревянные щиты, мишени.

Над лагерем, на высоком шесте, реял флаг. Красный, с черной рукой в центре. Символ организации.

Лагерь «Черной руки».

На плацу замер строй. Все смотрели на телегу.

Из штабного барака вышел человек.

Майор Танкович.

Широкоплечий, борода с проседью, жесткие черты лица, шрам на щеке. Тот самый, кто допрашивал меня в Белграде, принимал в организацию. Одет просто, темная рубаха, брюки, высокие сапоги. Руки за спиной. Взгляд тяжелый, изучающий.

Он шел к телеге медленно, не торопясь.

Старший слез с козел, молодой тоже. Войислав спрыгнул из телеги, я за ним. Трое боснийцев вылезли следом, неуклюже, напуганно.

Танкович остановился в трех шагах.

— Новички, — сказал он громко, обращаясь к строю. — Встать в линию!

Трое боснийцев поспешно выстроились рядом. Худой кашлянул, выпрямился. Крепкий стоял, сжав кулаки. Юный дрожал.

Танкович обошел их медленно, оценивающе. Остановился перед худым.

— Имя?

— Васко. Васко Чубрилович.

— Болен?

— Кашель. Пройдет.

Танкович усмехнулся.

— Пройдет. — Перешел к крепкому. — Имя?

— Велько. Велько Попович.

— Откуда шрам?

— Австрийский жандарм. Прикладом.

Танкович кивнул одобрительно.

— Хорошо. — Подошел к юному. — Имя?

— М-Младен. Младен Йованович.

— Боишься?

Младен молчал, губы дрожали.

— Боишься? — повторил Танкович жестко.

— Да, господин майор.

— Честно. — Танкович повернулся к строю. — Запомните! Трусость не порок, если признаешь ее. Порок лгать себе.

Он отошел, посмотрел на меня.