Хозяин теней 6 (СИ). Страница 3

[2] Обучение в гимназии составляло 7 лет, причём последний год разбивался на 2 календарных. А поскольку к поступлению в гимназию допускались дети не моложе 10 лет (в прогимназии меньше), а в реальности часто брали учеников и старше, то к моменту выпуска большинству исполнялось 18, но встречались гимназисты в возрасте 20–21 года.

Глава 2

Глава 2

Ученикам гимназий и прогимназий безусловно и строжайше воспрещается посещать маскарады, клубы, трактиры, кофейни, кондитерские, биллиардные и другие подобные заведения, а равно и всякого рода публичные и увеселительные места, посещение коих будет признано опасным или неприличным для учеников со стороны ближайшего их начальства. [1]

Правила для учеников гимназий и прогимназий ведомства министерства народного просвещения

Гимназия и реальное училище Карла Мая, как о том свидетельствовала бронзовая табличка на воротах, располагалась в отдельном четырёхэтажном здании на Васильевском острове.[2] Мишка остановил машину на другой стороне улицы, проехав чуть дальше, и, любезно открыв дверь, помог мне выбраться.

— Сав… — сказал он неожиданно серьёзно. — Ты только помни, что там школа. И дети. Понимаешь?

— Понимаю, — буркнул я, придерживая треклятую фуражку. Может, её приколоть чем? Чтоб не слетала? — За кого ты меня держишь?

— Извини, — Мишка смутился. — Просто…

Ну да.

Просто.

Просто ничего не бывает.

— Ладно, мы пошли.

Карп Евстратович дважды упомянул, что в этой школе не принято подвозить учеников к воротам, как и любым иным способом подчёркивать особое своё положение или богатство.

Демократия, чтоб её.

Вот только демократичным это четырёхэтажное строение не выглядело. День сегодня выдался солнечный, и само здание казалось окутанным светом. И барельеф с огромным майским жуком выглядел, как герб. По сути им и являлся, пусть и негласно.

— Чтоб… — Метелька поёжился и снова прижал ладонью фуражку. — Может, это… того? Ну его?

— Увы, мой друг, увы, — я решительно шагнул навстречу неизвестности.

Смех один.

В подвалы лез и не трясся. А тут какой-то мандраж необъяснимый, будто и вправду, не в школу иду, а прямиком на плаху.

— Человеку благородному следует встречать опасности с открытым забралом.

— Чего?

— Того! Улыбайся шире! И радостней!

— Куда уж радостней, — буркнул Метелька, поправляя ранец. — Я и без того радостный прям до кондрашки!

Приехали мы много раньше означенного времени, но оказалось, что не только мы одни такие. Вот остановилась чёрная «Волга», из которой выбрался тощий юнец в гимназической форме.

Огляделся. Помахал кому-то рукой.

И сунувши пальцы в рот, залихватски свистнул. А потом скоро, в припрыжку, будто испугавшись, что на свист его кто-то откликнется, бросился к воротам.

— А мы как-то гимназиста били, — задумчиво сказал Метелька. — Ну… там ещё… в детском доме.

— А что он в детском доме делал?

— Он — ничего. Это мы выбрались, в город пошли. А он там. Идёт и петушка ест. Ну мы и дали по шее. Что? А чего он такой довольный ходил?

Аргумент.

— Здесь никого бить нельзя, — сказал я то, что говорил и прежде. А Метелька кивнул, мол, понял. Хотя вижу, что морально он со сказанным не согласен. — Если туго станет, то вспоминай, что мы тут не просто так, а в разведке. Ясно? Как шпионы…

— Шпионов вешают. Или расстреливают.

К тощему и вихрастому — из-под фуражки с лихо поломанным козырьком выглядывали медные пряди — присоединилась ещё парочка. Эти высокие, вида совсем не детского. Особенно тот, который слева. Реально медведь. Стало быть, или последний год, или предпоследний.

— Метелька…

— Что?

— У тебя на редкость оптимистичный взгляд на жизнь, — я дёрнул шлейку ранца. Ранцы тут тоже были единообразные, военного образца. Впрочем, как и сама форма. А ещё с книгами, которые полагалось покупать самим согласно списку, весили они прилично.

Мы медленно подходили к кованым воротам. Мимо, весело вереща, промчалась стайка мальчишек помладше. Кто-то уронил фуражку и тут же, наступив на неё, взвыл от обиды. Другие отозвались хохотом. И на месте возникла возня, после которой фуражка вернулась на место, только мятая и чутка запылившаяся.

— Дорогу! — заорали сзади, и я отскочил в сторону, пропуская громадного парня с крайне серьёзным выражением лица. Ага, и рыжий тут же. Они ж впереди были, у самых ворот, а теперь и тут. За ним потянулись другие. — Дорогу, малышня…

Чтоб. Я не менталист, но мне здесь уже не нравится.

Людно.

Суетно.

Тени и те притихли.

В воротах возникла сумятица, правда, какая-то не злая, что ли, и недолгая, и вот уже ревущий мальчишка, то ли потерявший что-то, то ли сам потерявшийся, занял место на плече уже знакомого здоровяка. И слёзы мигом высохли.

А может, и вправду тут не так уж и страшно-то.

Нет, я не боюсь.

Совершенно.

Просто… просто вот у меня травма психологическая, застарелая, школьной учёбой нанесённая.

— Эй, что встали. Новенькие?

Я обернулся.

Спрашивал рыжий веснушчатый парень с раскосыми глазами. Этот… он же только что вперёд прошёл! Как?

Я привстал на цыпочки. И нет, здоровяк вон, впереди, с малышнёй на шее. А рыжий тут, глядит с любопытством и ясно, что не отстанет.

— Да, — сказал я. — Первый год и… как-то оно…

— Никита, — мне протянули руку. — Орлов.

Вот как-то желание общаться и пропало, но руку я пожал. А он дарник. И сильный. Огневик? Вон, рыжее пламя ощущается живым теплом. И от этого медные волосы будто ярче становятся. На мгновенье всего.

— Савелий, — я руку пожал. — А это Метелька. Точнее Козьма, но он привык на Метельку откликаться.

— Идём, — улыбка Орлова была широка. — Познакомлю. Какой класс?

— Второй.

— Экзамен не прошли? — он понимающе кивнул. — Ничего. За год подтянетесь, и если что, можно будет сдать за третий экстерном. И тогда переведут по возрасту… не стойте. Евгений Васильевич не любит, когда опаздывают. Огорчается потом….

Он помахал кому-то в толпе.

И, не выпуская моей руки, потянул за собой.

Дорожка. Кусты справа. Кусты слева. Лужайки. Беседки какие-то…

— Там у нас оранжереи, но в них потом, если захотите, сходить можно, — Орлов махнул влево. — В той беседке Пётр Николаевич очень любит проводить занятия. А туда большей частью малышня из прогимназии ходит. Но иногда теряются…

— Орлов! — крик заставил нашего провожатого остановиться. А из-за кустов появился господин в чёрном костюме и в очочках, которые съехали на кончик носа. Сам нос был красноват, да и господин тоже. Особенно щёки и глаза. — Вижу, вы уже прибыли и познакомились… отлично, отлично.

— Доброго дня, Георгий Константинович, — Орлов пожал руку господину. — Вот увидел, что у нас новенькие. И решил проводить.

— И правильно, и верно… — Георгий Константинович изобразил улыбку. — Очень рад, что вы, Никита, взяли на себя труд… я как раз думал, кому бы поручить присмотр… всё же гости у нас… своеобразные.

А взгляд у него холодный.

Цепкий такой взгляд.

И прям шкурой ощущаю, что мы ему не нравимся. Он нам тоже. Мне так точно. Бывает вот такое, что вроде и видишь человека в первый раз, а уже похоронить хочется.

Но нельзя.

Школа же.

— Объясните им наши правила. Помогите… если понадобится, то и с учёбой.

И рученькой махнул, отпуская.

Странный тип.

И вообще место это…

— Фу-у-х, — выдохнул Метелька. — Мне показалось, что он прям тут нас завернёт.

— Это да, Георгий Константинович — человек весьма своеобразный. И к его занятиям вам придётся готовиться с особой тщательностью, — сказал Орлов и, отряхнувшись, добавил. — Но если что, то и вправду обращайтесь. Помогу. А теперь — вперёд. Нельзя опаздывать на собрание. Евгений Васильевич огорчится.

Евгений Васильевич оказался тощим человеком, который, стоя в дверях, приветствовал каждого ученика рукопожатием.