Няня для Верочки. Страница 5

Стучу. Еще раз. Громче. Дольше. Нетерпеливо.

Дверь распахивается неожиданно, едва не сбив меня с ног.

Отскакиваю, таращась на хозяина сорок третьей.

Шкафообразная фигура стоит в темном коридоре, и первая моя осознанная мысль – бежать. Потому что эта фигура внушает неконтролируемый страх.

– Ну? – звучит глухой и недовольный голос.

Какой огромный мужик. Он вообще человек? Обросший, весь в черном и смотрит недобро.

Я забыла, зачем долбилась в его дверь!

Вытаращив глаза, изображая рыбку, брошенную на сушу, делаю шаг назад. Чувствую, как пятки виснут в воздухе – я встала на самый край лестницы. Еще чуть–чуть, достаточно дуновения сквозняка и…

Но тут же сквозь грохочущий пульс в ушах слышу детский крик. И страх притупляется. Шагаю вперед.

– У вас ребенок плачет… громко… – решительно заглядываю под руку гориллы в квартиру. Там тоже темно.

– Ну?

– Грыжу накричит, лечить трудно.

– Ну?

Заладил…

Других слов не знает или оглох уже?

Мысленно сжав страх в кулак, зажмуриваюсь и… была не была!

Юркаю под руку гризли.

В чужую квартиру.

Как в горящую избу.

Ща–ас как схватит за шкирку, да как вышвырнет…

Но нет, не чувствую, чтобы кто–то ловил или орал вслед.

Приоткрываю один глаз, чтобы сориентироваться. Второй. В полумраке вижу свет из дальней комнаты. Той самой, что смежная со спальней Вики. Оттуда доносится надрывный плач, и туда несут меня ноги.

Запоздало думаю, что в квартире может быть кто–то еще кроме хозяина и младенца. И что врываться в чужую квартиру без разрешения нельзя. Но этот плач… Он перекрывает всё.

Влетаю в комнату. Взглядом выхватываю кроватку с балдахином и подвесной музыкальной игрушкой, которая в данный момент крутится без звука.

В кроватке лежит, машет ручками и кричит маленький красный комочек. Контрастно смотрится белый памперс на тельце малышки.

– Маленькая девочка, – наклоняюсь к малышке, поглаживаю ее по памперсу. Она, услышав чужой голос, притихла, прислушиваясь. – Здравствуй. Какая ты хорошенькая, – улыбаюсь ей, а у самой сердце сжимается от жалости и несправедливости судьбы. – Не плачь, маленькая моя. Ты такая красивая…

Трогаю ее пальчики. Они сжимают мой палец. Теплые, значит, ребенок не замерз, плачет по другой причине.

Беззубый ротик вот–вот разразится новой порцией крика.

– Тише, девочка, тише, сейчас мы разберемся, что с тобой. Да?

– Она голодная, наверное, – поднимаю глаза на ее отца.

Гризли прошел следом за мной, встал в проходе, смотрит зверюгой, что я делать собираюсь. Одно неверное движение и кинется.

Но при дочке, наверное, не посмеет.

Ага. Она кроха совсем.

А он сам темный, стоит в темноте, один силуэт вижу.

Страшный какой.

Пожимает плечами.

– У вас врач был? После выписки из роддома к вам должна была прийти патронажная сестра.

– Была.

Уже хорошо.

– Она должна была оставить вам график кормления.

– Там. На кухне, – взмахивает головой.

– Когда вы кормили дочку в последний раз?

– Час назад, – оглянувшись назад, видимо, чтобы посмотреть на время, ответил.

– Возможно, смесь не подходит, поэтому животик болит. Или газики…. А может быть она пить хочет или… – вспоминаю, что еще может быть, – или она вздрагивает во сне и пугается, надо пеленать.

Да что с ним говорить? Стоит чурбаном бесчувственным, плечи опустил. Такой не кинется.

– Мне нужно помыть руки. А вы пока возьмите дочку на руки, пусть она почувствует, что не одна.

А то бросил тут ее одну, ори сколько хочешь.

Шмыгаю мимо него в сторону ванной. Благо, планировка стандартная, где она примерно находится знаю. И даже нахожу выключатель.

Быстро мою руки. Намыливаю, смываю, снова намыливаю.

Когда я училась в десятом классе, у нас на площадке почти год жила семья с маленькой девочкой, такой же крохой Варенькой. Ее мама как–то попросила помочь ей, я согласилась. Тетя Лена многому меня научила в уходе за малышкой. Сейчас эти знания как раз пригодятся. Вот, например, это – дважды помыть руки, прежде чем брать ребенка.

Поднимаю глаза, смотрю на себя в зеркало. Оно отражает блеклую девушку с красными от волнения щеками и обветренными губами. В расширенных черных зрачках с зеленой каемочкой – страх вперемежку с решительностью.

– Во что ты ввязываешься, Анечка? Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – разговариваю со своим отражением.

Мне просто жаль ребенка, – оправдываюсь. – Малышка не виновата, что у нее нет мамы. А папа…

Главное, чтобы папа был вменяем. В конце концов, я просто хочу помочь крохе. Это неправильно, что она так много кричит. Я даже не уверена, что у меня получится, но не сидеть же сложа руки, терпеть страдания ребенка. Она, вон, опять заходится криком.

Попробовать стоит.

Вытирая руки о полотенце, быстро осматриваюсь. На полках стоят женские баночки – шампуни, бальзамы, гели, кремы… Как будто их хозяйка живет в этом доме…

Мужской шампунь, гель для душа, пена для бритья.

В ванной стоит детская ванночка. На ней еще этикетка из магазина.

Он не купал малышку?

На стиральной машине кусок детского мыла, шампунь, мочалка и стопка пеленок. Все новенькое, в упаковках.

Сама стиральная машина закончила стирку и мигает огоньком.

А ребенок все плачет. Жалобно так, устало.

Что это за отец такой, что не знает, что с собственным ребенком делать?

Я все понимаю, у него горе, но ведь у маленькой девочки тоже! И ей в сто крат тяжелее! Она только плакать и умеет.

Вика говорила, ему соседи помощь предлагали, почему отказался?

Несусь обратно в детскую.

Папаша на руки малышку так и не взял. Вообще с места не сдвинулся. Я уже начинаю подозревать, что подруга права и ее сосед реально умом тронулся.

– Поставьте чайник, пожалуйста, нам нужна кипяченая вода.

Приходится командовать, а не просить. По–другому он, видимо, не понимает. А тут услышал, ожил и ушел.

Глава 7

Аня

– Иди ко мне малышка, – осторожно, придерживая головку, беру плачущую девочку на руки.

Воркую с ней, устраивая ее на левой руке, придерживаю правой. Прижимаю к себе. Покачиваю.

Надо же, руки помнят, как обращаться с младенцем!

– Вот так. Удобно тебе, хорошая моя?

Малышка затихает, прислушиваясь к моему голосу. Чмокает губками, инстинктивно ищет грудь, бьет меня кулачком. Меня топит нежностью к этому крохотному существу. Как? Как можно позволять ей плакать?

– Тебе просто хотелось на ручки? – улыбаюсь ей, подушечками пальцев поглаживаю пухлые щечки. – Надоело лежать в кроватке? Скучно стало? А–я–яй, никто девочке внимания не уделяет…

Это камень в огород ее отца! Он вернулся, занял опять место в проходе и так же без эмоций наблюдает за мной. За нами. Молча.

Никаких отцовских инстинктов не замечаю в нем. Уверена, он с роддома такой чурбан с ребенком. Бессердечный, чёрствый сухарь!

– Не плачь, куколка. Сейчас мы с тобой поедим. А нет, твой папа сказал, что ты уже кушала. Значит, водичку попьем или просто погуляем, да, моя хорошая? Как тебя зовут?

– Как зовут вашу дочку? – приходится обратиться к истукану.

– Никак.

– В смысле никак?

Пожимает плечами.

– Ребенку нужно имя. Вы же ждали свою дочку, выбирали имя…

Прикусываю язык.

Что–то страдальческое мелькает в темных глазах мужчины.

Я задела его за больное. Он совсем недавно потерял жену, рана еще свежая, воспоминания болезненны. Здесь все напоминает ему о прошлом, где он был счастлив. Он тоскует очень.

Вика говорила, что он любил жену. Сильно любил.

Они вместе ждали рождение ребенка. Мечтали. Планировали растить ее вместе.

А теперь ее нет.

И даже дочка, плод их любви, не может затянуть его рану, растормошить, отвлечь.

Я не имею права осуждать его за бесчувственность.

– Мне так жаль… – произношу шепотом, не смея отвести взгляд от лица великана. Реально жаль. Так жаль, что в горле застревает ком, а из глаз вот–вот брызнут слезы.