Институт благородных девиц попаданки. Страница 2

Я улыбнулась в ответ, готовясь к самому интересному – к дискуссии.

– Прекрасная мысль, Аэлин. Это наводит нас на первый парадокс божественной природы: может ли что-то дать начало своей противоположности? Что об этом думаете?

В аудитории на мгновение воцарилась тишина, которую нарушил скрип пера Фриды. Она торопливо дописывала последнюю мысль, и капля пота скатилась с ее виска на пергамент, едва не оставив новое пятно.

– Ну, – медленно, подбирая слова, начала Гарша-орчиха, и ее низкий голос, похожий на отдаленный раскат грома, наполнил пространство. – Без смерти нет… обновления. В степях, когда старый вожак слабеет, его сменяет молодой и сильный. Старое должно уйти, чтобы новое проросло. Может, и врата… они как… большая смерть для старого мира, чтобы наш мог родиться.

Ее мощная ладонь легла на раскрытую страницу, закрывая собой схему межмировых врат.

– Грубая, но точная аналогия, – кивнула я. – Ошар – не просто разрушитель. Он – необходимый этап превращения.

– Но ведь он бог смерти, а не обновления, – парировала Аэлин, слегка наклонив голову, и свет играл в ее безупречно гладких волосах. – Его домен – прекращение бытия. Не трансформация. В хрониках моего рода сказано, что даже эльфийская душа, достигшая предела, исчезает в его чертогах навсегда. Это принципиально разные концепции.

С последней парты раздался тихий, немного шипящий голосок. Это говорила нага Сесси, не отрываясь от своей идеальной строчки. Ее раздвоенный язык на мгновение мелькнул в воздухе, будто пробуя его на вкус.

– А разве можно что-то преобразовать, не уничтожив первоначальную форму? Лед должен растаять, чтобы стать водой. Вода должна испариться, чтобы стать тучей. Смерть – это лишь… изменение состояния. Самый радикальный его вид. Возможно, бог смерти – это и есть верховный архитектор перемен. В наших храмах его изображают не только с серпом, но и с циркулем.

– Именно! – воскликнула Элоди-человечка, ее глаза горели, а перо, которое она в волнении подняла в воздухе, оставило на ее щеке маленькую чернильную точку. – Он не уничтожает жизнь! Он просто… открывает дверь в иное ее измерение! Ведь согласно «Анналам Первопричины», до Притока мир был пуст, но не мертв! Энергия Ротанара уже была там, она ждала своего часа! И эти врата – литературная манифестация этого!

– Тогда почему его серп так страшен? – тихо спросила Лилит-вампирша, наконец, подняв свои сонные глаза. В них читалась не печаль, а глубокая, древняя усталость, знакомая лишь тем, кто слишком долго смотрит в лицо вечности. Ее тонкие пальцы сжали флакон с эссенцией, висящий на серебряной цепочке. – Если он всего лишь преобразователь, почему его приход несет такую боль, такой страх? Почему его не благодарят, а наоборот, боятся? Ведь даже для моего рода, дарованного ночью, его прикосновение – конец.

Ее вопрос повис в воздухе, совершенно неудобный.

– Потому что мы существа ограниченные, дитя, – раздался спокойный, бархатный голос ночной эльфийки Сильны. Ее серебристые глаза, казалось, видели не стены аудитории, а бесконечные лабиринты звездной ночи. – Мы видим лишь один срез реальности. Тот, где утрата – это горе, а конец – это трагедия. Мы не видим целостного полотна, которое ткет Ошар. Мы видим лишь обрывок нити, который он обрезает. И нам страшно.

– Страх – это обычная реакция организма на неизвестность, – добавила Зума-тролльша, проводя пальцем по шраму на своей руке, повторяющему форму священного горного хребта ее предков. – Ритуалы моей бабушки… они тоже были болезненны. Но они вели к силе. К пониманию. Возможно, боль – это плата за переход. Плата за знание. Без жертвы нет истины.

– Вот! – рявкнула гномка Берта, ткнула затупленным, хозяйственным ногтем в свою испещренную пометками тетрадь. – Вот о чем я! Ничего не бывает бесплатно! Даже божественная переплавка мира! За все надо платить! Энергией, болью, страхом… или… ну, частичкой себя! Как мы платим металлом за качественный сплав!

Она смущенно покраснела и потянула свою рыжую бородку, спрятав взгляд за челкой.

Я наблюдала за этим обменом мнений, чувствуя, как оживает сама суть урока. Не сухие факты, а живая, пульсирующая дискуссия, рожденная на стыке двенадцати уникальных судеб.

– Вы все правы, – сказала я, и все взгляды устремились на меня. – Ошар – это парадокс, воплощенный в божественной форме. Он – и конец, и начало. И разрушитель, и созидатель. Его серп жнет жизни, но именно это действие, этот акт освобождения места, позволил Артису заселить мир, не нарушая изначального баланса. Его врата – это и воронка, затягивающая в небытие, и родник, из которого хлынула жизнь в Лантанир. Бояться его – естественно. Понимать его необходимость – мудро. Принять обе эти истины одновременно – вот в чем заключается вызов для любого мыслящего существа.

Я обвела взглядом класс, встречаясь глазами с каждой.

– А теперь подумайте, какую роль в этом Великом Притоке сыграли другие боги? Например, Ириса, богиня очага, от которой, если верить мифу, бежал Ротанар? Говорят, именно ее недоступное пониманию смертных тепло придало новому миру стабильность, не позволив ему рассыпаться под напором чужих реальностей. Или их дети? Это будет вашим домашним заданием.

По аудитории прошел вздох – смесь облегчения от того, что сложная тема исчерпана, и легкого стона от нового объема работы. Перья снова заскрипели, записывая задание. Лекция была окончена, но семя мысли уже было брошено в плодородную почву их умов.

Глава 2

Это занятие было последним сегодня. Как только прозвенел звонок (вернее, проорал василиск, которого здесь использовали вместо звонка, его крик, похожий на лязг разрываемого металла, эхом прокатился по каменным коридорам), мы с ученицами разошлись по своим комнатам. Я поднялась к себе, в собственные апартаменты в отдельной башенке замка, взбегая по узкой, винтовой лестнице, стертые ступени которой помнили сотни таких же одиноких подъемов. Камень под ногами был холодным и шершавым, а из узких бойниц тянуло влажным дыханием вечерних туманов, плывущих с озер.

В моем владении был целый этаж. Тут имелись и спальня с высоким арочным окном, выходящим на бескрайние хвойные леса Лантанира, где в сумерках уже начинали светиться бледным светом странные местные грибы, и небольшая гостиная с камином, в котором уже потрескивали заранее заготовленные дрова (забота горничной-гномки, вечно ворчащей на мою «беспорядочность»), и просторный кабинет, заваленный свитками и книгами с пометками на полях, сделанными на трех языках, и даже отдельное книгохранилище, исключительно для моих нужд, пахнущее старой бумагой, кожей переплетов и легкой пылью, которая здесь казалась не грязью, а благородной патиной времени.

Скинув с себя официальный, слегка тесноватый в плечах наряд преподавательницы – темно-синее платье с высоким воротником, туго зашнурованным на спине, и длинными рукавами, расшитыми серебряной нитью, символизирующей мой академический статус, – я с облечением переоделась в просторное домашнее платье из мягкой серой шерсти, без единой косточки или сложного шва. К привычной одежде с Земли – джинсам, футболкам и удобным свитерам – здесь пришлось привыкать заново; местные наряды были куда сложнее, со шнуровками, застежками и многослойностью, приводившей в отчаяние в первые недели, когда я не могла самостоятельно одеться без помощи служанки.

Я подошла к напольному зеркалу в резной деревянной раме, стоявшему в углу спальни. Оттуда на меня смотрела уставшая и не выспавшаяся синеглазая брюнетка тридцати семи лет. Среднего роста, худая, «с формами», как сказали бы мои коллеги по университету на Земле, снисходительно похлопав по плечу на какой-нибудь конференции. Черты лица – строгие, без особой приметности, которые сами по себе были маской, идеально скрывавшей смятение: прямой нос, тонкие губы, привыкшие сдерживать эмоции, высокий лоб, на котором залегли первые морщинки – не возрастные, а от постоянной концентрации и попыток понять этот безумный новый мир. Брови, темные и чуть ломаные, придавали взгляду серьезность, которой мне так не хватало внутри. Волосы, густые и непослушные, цвета воронова крыла, с одной единственной серебряной прядью у виска, появившейся после того самого дня Перехода, были небрежно собраны в небольшой узел, из которого уже выбивались короткие пряди. В общем, обычная среднестатистическая землянка, утомленная работой, чье отражение могло бы смотреться на нее так же и в ее старой квартире в спальном районе любого крупного мегаполиса Земли.