Персей. Страница 1
Андрей Германович Волос
Персей
© А. Г. Волос, 2025
© Оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Азбука ®
1
– Так не говорят.
– Как не говорят?
– Ну вот так… вот так не говорят. Как вы говорите, так не говорят.
– А как говорят?
– Не знаю, как говорят… но так не говорят.
– С чего ты взял, что так не говорят?
– Просто я знаю, что так не говорят!
– Нет, вы только посмотрите на этого умника!..
– Я не умник, но…
– Сам едва писать выучился, а уже другим указываешь. Так говорят, так не говорят… Кстати, кто тебя научил?
– Отец.
– Ясно… Кто он у тебя?
– Вы не помните? Вы же встречались…
– Ты о чем? Разумеется, помню. Маэстро Марино показался мне дельным человеком. Я имею в виду – чем он занимается?
– Он ткач.
– А, верно. Это я запамятовал. Даже, кажется, вообще разговор не заходил. Зачем же он отдал тебя мастеру Патрицио?
– Зачем в ученики отдают? Хотел, чтобы я выучился на мастера…
– Нет, почему на свое дело не поставил? Чем плохо? Хорошие ткачи всюду ценятся.
– Не знаю.
– Ну понятно. Ладно, что я спрашиваю. Тут и знать-то нечего. Все думают, что золотых дел мастера такие богатые… с ткачом не сравнить. У них ведь всегда золото в руках… а никто не понимает, что золото чужое. Ну что ж. Нашел кому сына отдавать… У мастера Патрицио ты бы выучился мастерству, спору нет. Так бы выучился, что и подумать страшно.
Микеле хотел сказать что-то протестующее, но сдержался.
– А ваш отец кем был?
– Мой-то?
Бенвенуто осторожно закрепил медальон в тисочках, чуть откинулся, присматриваясь. Через некоторое время сощурился, словно разглядев на глади аверса то, чего еще не было, и протянул руку к резцу.
Его отца звали маэстро Джованни. Он великолепно владел флейтой. И мечтал, чтобы сын если не превзошел его в этом искусстве, то по крайней мере стал ровней.
Но Бенвенуто флейту ненавидел. Ему хотелось не музыки, а рисования.
Они насчет этого многажды пытались договориться: дескать, отец позволяет ему рисовать хотя бы несколько часов в день, и тогда Бенвенуто, чтобы доставить ему удовольствие, согласен дудеть, пока не лопнет.
При окончании торга маэстро Джованни всякий раз спрашивал с такой грустью, словно услышал впервые: «Так что же, выходит, ты не любишь играть на флейте?..» Пожалуй, он начал учить его слишком рано, когда мальчикам больше нравятся глиняные свистульки, нежели настоящие инструменты.
Что касается инструментов, то отец сам их конструировал. Из его мастерской выходили удивительные по тем временам деревянные органы, прекраснейшие клавесины, виолы, лютни, арфы. Пусть и нехотя, но уделял он внимание и предметам насущным: сооружал устройства для наводки мостов, придумывал приводные механизмы валяльных мельниц, молотилки, водоподъемные машины. Еще он изумительно работал по слоновой кости…
Но гордился маэстро Джованни лишь музыкальным даром. Прочие таланты ни в грош не ставил, уделял им время через силу и лишь в случае крайней необходимости.
Поэтому, когда флейтщики Синьории позвали его к себе, то есть наконец-то признали в нем настоящего игреца, он от радости окончательно все забросил. И года полтора пропадал в их компании. Но потом Лоренцо Медичи обнаружил, что маэстро Джованни свихнулся на почве флейты (притом что флейтщиков у него было более чем достаточно, а вот инженеров не хватало) и приказал выставить его из ансамбля – да так, чтоб ноги его там больше не было.
Отец ужасно обиделся, рассердился… Зато принялся за дело. Кажется, именно тогда он сделал то знаменитое зеркало.
– По слоновой кости ему равных не было, – сказал Бенвенуто, осторожно выбирая резцом крупицы золота. – Например, зеркало. Круглое – примерно локоть в поперечнике, в раме из слоновой кости. Вокруг рамы семь костяных пластин-медальонов. На каждом он вырезал одну из семи добродетелей. Если зеркало поворачивать, медальоны ходят по кругу, будто планеты вокруг Солнца.
– Ишь ты, – завороженно сказал Микеле.
– А на раме… на раме он вкруговую так, красивыми буквами… Ну, что-то вроде девиза. Rota sum: semper, quoquo me verto, stat Virtus.
– И что это значит?
– Я – колесо!.. куда меня ни крути, везде добродетель. Это на латыни. Ну, или лучше так сказать: куда бы ни вращалось колесо Фортуны, добродетель стоит твердо… Он много чем занимался. Можно сказать, он был зодчий. И музыкант.
– Зодчий? Зодчие ведь богаты?
– Не знаю. Во всяком случае, не все. И потом, отец не только дома строил. Даже наоборот, как раз до строительства домов у него руки не доходили. Но много разного придумывал… Ты записываешь? Зачем? Я же просто так рассказываю.
– Просто так – это даже интереснее, чем когда специально.
– Разве? Ладно…
– А писать он умел?
– Вот тебе раз. Конечно умел.
– И вас научил?
– Ну да… у всех все примерно одинаково. Отцы, сыновья…
– И латыни вы у него научились?
– Не сказал бы, что я так уж научился латыни…
Микеле скрипел пером. Бенвенуто с усмешкой посматривал на него.
– То есть это все, что вы знаете?
– Ты о чем?
– Ну… Эта поговорка насчет Фортуны – все, что вы знаете на латыни?
– Да как сказать… Почти.
– Не много…
– Что еще за тон?! – возмутился вдруг Бенвенуто. – Много, не много!.. Это не так просто – выучить латынь! Что такое, вообще! Сколько раз повторять: ты должен относиться ко мне уважительно!
– Я уважительно…
– Ну конечно!.. очень уважительно.
– А как надо?
– Не знаешь, как надо? Не так, будто я торговка в овощном ряду! Просто уважительно. Выражаться уважительно.
– И как я должен уважительно выражаться?
– Хотя бы обращаться ко мне как положено – «хозяин». Я тебе хозяин, а не продавец морковки. Я тебе на праздники даже деньги даю!.. Значит, я тебе хозяин.
– Тоже мне – деньги.
– Опять! Что, мало? Ты со своим упрямством и таких не стоишь! И между прочим, не так просто даю! Не за красивые глаза! Патрицио говорил, что ты отлично умеешь писать! И отец твой то же толковал, когда упрашивал! Он, мол, отлично пишет! А ты вообще не пишешь! Ты только поучаешь меня, как говорят! Так говорят, так не говорят!.. И за что тогда тебе деньги давать? За науку? Ха-ха!..
Микеле оскорбленно посмотрел на Бенвенуто.
– Разве я не пишу? Я пишу. Вот, посмотрите, я записал о вашем отце.
– Я понял, да… Молодец, молодец. Но лучше не писать, когда я еще не собрался с мыслями.
– А когда вы собираетесь с мыслями, то говорите так, как люди вообще не говорят!
– Опять! Замолчи! Не доводи до греха, Христом Богом прошу!
Микеле съежился.
Бенвенуто молча сопел, осторожно работая резцом. Через минуту все же пробурчал:
– Ладно… Хватит пререкаться. На чем мы остановились?
Он высвободил из тисков медальон, сдул мелочь сверкающих опилок и снова всмотрелся, поворачивая рельеф к свету то так, то этак.
Мастерская Патрицио стояла в самом конце улицы. Однажды Бенвенуто заглянул к нему по пустяковой надобности и обратил внимание на его подмастерья.
Мальчик был строен, кудряв, чист лицом, улыбался, но при этом худ и бледен. Бенвенуто еще подумал, не хворый ли.
Патрицио несколько раз его о чем-то спросил. Бенвенуто приметил: паренек отвечает разумно, лишнего не говорит, но все же с той проницательностью, что позволяет сказать чуть больше во избежание новых вопросов.
Постелив им скатерку, поставив кувшинчик, стаканы и тарелку с сыром, он сел у окна за стол с какими-то бумагами.
Бенвенуто похвалил вино, рассосал кусочек сыра, невзначай завел разговор о подмастерьях.
Патрицио вздохнул: сам знаешь, дельный подмастерье на вес золота. Со стороны-то кажется, что работать с металлом и камнями куда как прибыльно, вот всякий и рвется в ученики к ювелиру. Верно, верно, кивал Бенвенуто.