Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ). Страница 7

А вот эта моя яичница в одно рыло и вовсе была мерзкой. Вернувшись из экскурсии по подсобным помещениям, мадам глянула так, что ветчина застряла в глотке. И кашлять при ней было бы отстойно. Пыхтел и дулся, пока она не ушла в кубло, как Витюха называл маленькую комнату размером не больше собачьей будки.

Я думал, она выйдет и что-нибудь себе приготовит, но время шло, за дверью в кубло было тихо.

Прекрасно, тебе приспичит, когда я лягу. Или поесть, или в туалет, или в баню.

С Витюхой мы друг другу не мешали, он умел быть тихим и незаметным, как мышка. Но от Александры я ничего хорошего не ждал. А может, все-таки свалит? Я правда готов был оплатить ей все издержки, лишь бы уехала и оставила меня в покое.

Хотя… покоя мне теперь точно не будет. Даже если уедет. Собирали муравьи разрушенный муравейник, по палочке, по хвоинке, а потом пришел медведь и снова все развалил.

До половины первого я не ложился, сидел за компом и сводил в стат-таблицы данные за прошлый месяц. Работа нудная, кропотливая, но необходимая, чтобы оценить характеристики воды в динамике. Чуть отвлечешься — и уже не та цифра в графе. Конечно, от ошибки никто не погибнет, война не начнется, озеро не высохнет, но я всегда был лютым перфекционистом и перепроверял все дважды или даже трижды.

Закончил, потянулся и пошел купаться. При огромных размерах Волозеро было довольно мелким, средняя глубина — меньше трех метров, поэтому в жару хорошо прогревалось. В последнюю неделю задул северик, но вода все равно осталась теплой. Я уже привык летом окунаться на ночь, только когда совсем уж холодало, топил баню. Один вечер огибал мыс слева, другой — справа.

Наплавался в призрачном свете белой ночи, растерся полотенцем, вернулся и никаких признаков хозяйственной деятельности не заметил. Плита холодная, посуда на месте. Назло бабе отморожу яйца? Да ради бога, полируй свою язву.

Под дверью виднелась полоска света. Второй час, чего ей не спится? Или, наоборот, уснула со светом? Подошел к двери, стукнул легонько.

— Саша?

Тишина в ответ.

Осторожно приоткрыл дверь — так и есть. Легла на одеяло и уснула, не раздеваясь. Я всегда поражался ее способности мгновенно засыпать в любом месте, в любой, самой неудобной позе. Уже потом, во сне, свернется комочком и превратится в мягкого, теплого, уютного зверька.

Так, Лазутин, на хер всех зверьков!

Всё — на хер!

Хотел выключить свет и выйти, но что-то не позволило.

Утром будет прохладно, замерзнет.

Ну и черт с ней. Замерзнет — проснется, залезет под одеяло.

Ругая себя на чем свет стоит, взял чистый половик и накрыл ее. Запасных одеял или пледов у меня в хозяйстве не водилось. Закрыл дверь, щелкнул выключателем, разделся, лег.

Уснешь тут, как же!

До этого момента была только злость — чистая, ничем не замутненная. Я и правда не хотел ее больше видеть. Никогда. Хотел забыть. И даже, вроде, начало получаться. Север — он такой, дует на рану, холодит, и та затягивается. Вспоминал, конечно, но уже без той боли. Почти три года — достаточный срок, чтобы перестать корчиться, как ошпаренная кипятком кошка, услышав имя «Саша». Даже если оно принадлежит кудлатому парню-водиле.

Но едва узнал, что она приедет, злость полыхнула снова. Как пожар на торфянике, который, вроде, погас, а на самом деле ушел вглубь и ждет момента, чтобы вырваться обратно на поверхность. Не было ничего, кроме злости. Пока не увидел, как она спит. Едва заметно улыбаясь, по-детски подложив под щеку ладонь. Так, как шесть лет спала рядом со мной, каждую ночь.

И вот тут-то сквозь бешенство пробилось, продралось кое-что совсем другое. Желание — да такое сильное, какого ни разу не испытывал за все это время. Да нет, даже больше, потому что в последний год перед разводом с сексом у нас все обстояло плохенько.

Сильное возбуждение — это адски приятно. Но при одном условии. Что секс будет. В противном случае это оборачивается таким же адским мучением. Чистейшей воды физика. Разбухший от крови член требует, чтобы давление изнутри уравновесилось давлением снаружи, чтобы его сжимало мягкое, теплое, влажное… женская плоть. Иначе мерзкая тянущая боль в яйцах и в паху гарантирована. Ручки? Ну да, физическое напряжение снять можно. Вот только не всегда с возбуждением уходит и желание. Член уже спит, а оно все зудит и зудит, как комар над ухом.

Я пытался вспомнить ее уродиной — какой она бывала, когда мы ссорились. Заплывшие от слез глаза, потеки туши, распухший нос, красные пятна на щеках. А сквозь эту картину, как второй снимок, отснятый на один кадр, просвечивали опущенные ресницы, приоткрытые от страсти губы, подрагивающие ноздри. Пытался вспомнить, как она орала базарно-визгливым голосом, выплевывая похожие на жаб слова, будто мачехина дочка из сказки. А слышал тихое, бархатное «я люблю тебя…»

Пытался представить ее в постели с Магничем — как он обнимает ее, целует… трахает по-всякому. Уж это точно должно было срезать любое желание под корень. Но слащавый красавчик растворился в темноте, и вместо него с Сашей оказался я. И это мои губы были на ее груди, мои пальцы пробирались между сжатыми ногами, прокладывая путь в то самое мягкое, теплое, влажное… женское. Я помнил ее запах, помнил горьковато-соленый вкус ее сока. Помнил, как она запрокидывает голову и тихо стонет от наслаждения.

Наваждение…

Встал, натянул штаны, вышел на крыльцо. Пик белых ночей уже прошел, но закат все еще сливался с рассветом. Сел на ступеньку, глядя туда, где на стыке воды и неба светилась желто-оранжевая полоса. Скрипнула дверь, в щель просочилась Лиса. Устроилась рядом, положила морду мне на колени.

— Ну что, и тебе не спится? — спросил я, поглаживая рыжий загривок.

А мысли уже рвались туда — на десять лет назад, в такие же белые ночи…

июль 2012 года

— Простите, а главный корпус — это куда?

Я сегодня дежурный на воротах. Открываю, закрываю, записываю в журнал всех входящих и въезжающих. Тоска зеленая, но все лучше, чем на кухне. Там, невзирая на лица и статус, командует толстый повар Палыч, ему все равно кого гонять, хоть второкурсников, хоть аспирантов.

Замок заело, дергаю, обдираю пальцы. Оборачиваюсь со свирепой рожей. Две девчонки, прошмыгнувшие у меня за спиной, топчутся растерянно с сумками в руках.

— По проезду до конца и направо.

За одну короткую фразу не успеваю толком рассмотреть их, поэтому притормаживаю вопросом:

— Биофак?

Биостанцию в Кузнечном оккупировали всевозможные разновидности биологов, но иногда просачиваются и посторонние экземпляры вроде меня — с геологического или географического.

— Да, — кивает высокая фигуристая брюнетка. — Экология. Пятый курс.

Ну да, на своем факультете я бы такую вряд ли пропустил.

— Пятый? Заочницы, что ли?

— Нет, у нас специалитет. А вы? Кстати, меня Кира зовут. А это Александра, — она небрежно машет рукой в сторону своей подруги.

— Иван. Геофак, магистратура. Гидролог.

— Ну ладно, еще увидимся. Приятно было познакомиться, — улыбается кокетливо, с заманушечкой.

Отвожу взгляд и упираюсь им во вторую, совершенно неинтересную. Вот вообще никакая: среднего роста, худая, острые скулы, ключицы — как металлоконструкции. Наверняка и кости тазовые торчат так, что трахать травмоопасно. Ни бюста, ни попы. Прямые русые волосы чуть ниже плеч. Ни одной яркой черты, не за что глазом зацепиться.

Подумав так, я случайно ловлю ее взгляд и… цепляюсь. Всего на какую-то долю секунды, как будто микрозазубриной на ногте. Самые обыкновенные глаза, не большие, не маленькие, серые, но зрачки затягивают, как омуты.

Они уходят, оставив после себя странное мятное послевкусие — легкий холодок на языке и в желудке. Спохватываюсь, что забыл записать их в журнал. Да плевать, никто не проверяет.

Полуденное марево, надсадный стрекот кузнечиков в траве, запах разогретой сосновой смолы. Сижу в будке, закрыв глаза, вспоминаю Киру и ее зазывную улыбку.