Моя темная сторона (СИ). Страница 28

Когда с этим покончено, наступает очередь рубашки. Сегодня это великоватая мне белая рубаха «с бойфрендова плеча», с пуговицами сверху донизу. Правую руку в правый рукав я просовываю относительно легко, но левый оставляю матери. Не могу достоверно описать невозможность нахождения левого рукава левой рукой. В итоге моя левая рука поднимается высоко в воздух, как будто я на уроке и у меня есть вопрос, и далеко промахивается мимо левого рукава. Или я хватаюсь за левый рукав правой рукой, и когда пытаюсь натянуть его на левую руку, то каким-то образом в конце концов задираю всю рубашку над головой. Уже от самого предложения «левую руку в левый рукав» ум заходит за разум, и у меня начинает кружиться голова. Это совершенно невозможно.

Так что теперь я сижу в коляске, одетая до пояса снизу. Моя рубашка распахнута, лифчик и живот, похожий на тесто для пиццы, выставлены на всеобщее обозрение. Я в ужасе от того, что мне предстоит.

Пуговицы.

Застегивание всех пуговиц на рубашке при синдроме игнорирования и работе одной только правой рукой требует такой же исключительной, полнейшей, бездыханной концентрации, какая, наверное, необходима человеку, пытающемуся обезвредить бомбу. Я уже покончила с тремя пуговицами из пяти, которые собиралась застегнуть, и совершенно выдохлась. Прежде чем приступить к четвертой, я замечаю в зеркале Хайди и выдыхаю трехпуговичный объем воздуха и напряжения. Трех вполне достаточно.

— Отлично, — пораженно произносит Хайди.

— Спасибо, — говорю я, искренне гордясь собой.

— Но на кой черт тебе это носить? — спрашивает она.

— Ты о чем?

— Зачем тебе носить рубашки с пуговицами?

— Потому что мне нужно пользоваться любой возможностью, чтобы поработать левой стороной? — Я цитирую Марту, полагая, что это тестовый вопрос.

— В разумных пределах. Давай будем еще и практичной.

— Так что, мне не стоит такое носить? — спрашиваю я.

— Я бы не стала. Засунула бы все рубашки с пуговицами куда подальше и носила только пуловеры и футболки.

Я думаю о своем гардеробе, полном рубашек и блузок на пуговицах, — я ношу их на работу.

— Надолго?

— На какое-то время.

Я провожу мысленную инвентаризацию рубашек в моем шкафу: «Армани», «Донна Каран», «Греттакоул», «Энн Тейлор» — модные, стильные, дорогие, все на пуговицах. И это даже без того, что предположительно висит в моем шкафу с левой стороны. Хайди чувствует мое настроение.

— Вот, к примеру, когда родился Бен, у него была ужасная отрыжка. Много месяцев она оказывалась на мне повсюду: на плечах, на спине, на животе. Это было чудовищно. Мне пришлось почти год не носить все свои блузки-только-для-химчистки и свитера. Они обошлись бы мне в целое состояние, не говоря уже о катании взад-вперед по химчисткам. Вместо этого я перешла на хлопковые вещи, которые можно стирать в машине. Но это было не навсегда — только на тот период моей жизни. Сейчас в твоей жизни просто непуговичный период.

Мы обе смотрим на меня в зеркало.

— По правде говоря, для штанов на молнии тоже не время, — добавляет Хайди.

До меня только в этот момент доходит, что она предлагает не просто попрощаться со всеми моими прекрасными блузками, джинсами и брюками, но и переодеться. Мне следует снять рубашку и джинсы, а значит, и туфли, и начать все с самого начала с другой одеждой, а я не могу перенести даже мысли об этом. Из моих глаз катятся слезы.

— Все нормально. Смотри, ведь твой день и так достаточно труден?

Я киваю, плача.

— Ну вот. Так давай внесем некоторые простые коррективы, где сможем. Майки, которые надеваются через голову. Штаны на резинке.

Наши взгляды сами собой упираются в мою мать, одетую в черные синтетические штаны на резинке и бесформенный белый пуловер. Я плачу еще горше.

— Я все понимаю. Я знаю, ты привыкла к стильному и цельному образу. Но я думаю, нам сейчас лучше уйти от моды. «Вог» придется подождать с твоей фотосессией.

Не смешно.

— Думаешь, я люблю кроксы? — спрашивает Хайди, поднимая ногу в фиолетовом шлепанце. — Поверь мне, я бы с гораздо большим удовольствием носила «Джимми Чу», но они слишком непрактичны для того, чем я здесь занимаюсь.

Она вручает мне платок.

— Но если я стремлюсь вернуться к полному здоровью, разве мне не следует тренироваться делать то, что я могла до аварии?

— Сара, я надеюсь, что все получится; надеюсь, что ты вернешься к полному здоровью. Но может ведь и не получиться. И вместо того чтобы фокусироваться только на выздоровлении, ты могла бы также учиться как можно лучше с этим жить.

Я уже привыкла слышать такие пораженческие высказывания от Марты и игнорировать их, но не могу поверить, что это говорит Хайди, моя союзница и подруга.

— Я знаю, это действительно трудно принять, но, если ты сумеешь, тебе это очень поможет.

Опять двадцать пять. Принять ситуацию. Может, они с моей матерью пьют один и тот же кул-эйд? Принять. Приспособиться. Эти слова мне совсем не симпатичны. Фактически мне трудно даже мысленно произнести их, не слыша взамен «сдаться», «проиграть», «не справиться». Принять и приспособиться. Сдаться. Проиграть. Не справиться.

— Так ты говоришь, мне нужно начать все сначала? — спрашиваю я, кивая на свою одежду.

— Нет, конечно же нет. Но на завтра, Хелен, давайте подберем что-нибудь попроще, хорошо?

— Хорошо, — отвечает мама.

— Что-нибудь еще осталось надеть? — спрашивает Хайди.

— Часы.

Мать передает Хайди «Картье», а Хайди вручает их мне. Но вместо того чтобы начать долгий процесс надевания, я сравниваю их с часами на запястье Хайди. У нее розовые пластиковые спортивные часы, электронные, без пряжки. Они сделаны в форме буквы «С» и, похоже, просто висят у нее на запястье, как полукольца на столбе. И у меня появляется идея.

— Махнемся? — спрашиваю я, как будто мы в начальной школе и я предлагаю поменять мой бутерброд с тунцом на ее, с арахисовым маслом.

— Нет, Сара, твои слишком…

— …сложные, — договариваю я.

— Дорогие, — возражает она.

— Ежедневный источник раздражения. Чтобы справиться с застежкой, нужна степень Массачусетского технологического института.

— Я не могу, — говорит Хайди, но я вижу, что она обдумывает предложение. — Мои часы стоят долларов тридцать. Твоя мама или Боб могут заказать такие для тебя.

— Да, но я хочу сейчас. Как насчет речи, которую ты только что произнесла? Принять и приспособиться. Думаю, сейчас у меня период розовых пластиковых часов.

В глаза Хайди прокрадывается улыбка.

— Ладно, но когда захочешь получить свои обратно, только скажи.

— Заметано.

Хайди заменяет мои платиновые с бриллиантами часы своими розовыми, пластиковыми. Я держу конец браслета в правой руке, нахожу бриллиантовое кольцо на левой и за одну удачную попытку натягиваю часы Хайди на свою левую руку. Я даже вижу время: одиннадцать двенадцать. Моя мать аплодирует.

— Вау, Сара, это просто великолепно, — говорит Хайди, восхищаясь статусной обновкой. — Ты уверена?

Я думаю о мучительных минутах, от которых я только что избавилась.

Принять и приспособиться.

Ты сдаешься. Ты проигрываешь. Ты не справляешься.

Дух. Кулак. Борьба.

— Я уверена. Но что бы ты ни говорила и как бы мне ни приходилось мучиться, я никогда не попрошу у тебя кроксы.

Хайди смеется:

— Заметано.

«Не беспокойся, я не сдаюсь», — говорю я своему возмущенному «я». Иногда я просто слишком устаю, чтобы бороться.

Глава 16

К списку реабилитационных техник, которые могут помочь или не помочь мне вернуться к прежней жизни, прибавилась медитация. И я медитирую — ну, то есть пытаюсь. Я никогда не обнаруживала в себе ни малейшей склонности к этому занятию и, более того, не могу вообразить, как кому-то может этого хотеться. Для меня «медитация» звучит очень похоже на «ничегонеделание». Я не занимаюсь ничегонеделанием. Я заполняю каждую секунду каждого дня чем-то, что нужно сделать. Есть пять минут? Отошли электронное письмо. Прочитай пометки учителя. Забрось белье в стирку. Поиграй в «ку-ку» с Линусом. Есть десять? Перезвони, кому должна. Набросай программу совещания. Прочитай отзыв о сотруднике. Почитай Люси книжку. Но сидеть с закрытыми глазами и дышать, вместо того чтобы планировать, организовывать или делать хоть что-нибудь? Вряд ли.