Варяг II (СИ). Страница 34

Он подошел к узкому, похожему на бойницу окну, втиснув лицо в холодный каменный проем. Внизу, в багровом свете заката, лежал его Альфборг. Его жизнь. Его дыхание. Дым очагов, крики играющих детей, стук молотов из кузни, запах хлеба — все, что он берег и лелеял, ради чего жил и боролся.

И все это у него отнял не Харальд со своим бесчисленным войском. Не Бьёрн с его хитроумными послами. А его же плоть и кровь! Его младший сын, в котором он всегда, с самого детства, видел лишь тень, ошибку, «второго», неудачное продолжение рода.

Из глаз по щекам покатились редкие жгучие слезы бессилия. Он сам был виноват в таком исходе. В его сердце не хватило любви на всех…

Воля к борьбе, та самая, что заставляла его вставать с постели, превозмогая адскую боль, та, что вела его к рискованному союзу с Буяном — она вдруг иссякла и утекла, как вода в песок. Она вытекла вместе с последней каплей доверия, с последней надеждой.

Он оказался пленником в своих самых роскошных покоях. И его величайшим поражением стала не подагра, не седина, не приближающаяся смерть. А предательство. Холодное и безжалостное предательство собственной крови. И это было больнее любой раны, страшнее любой битвы… Горе отцам, воспитавшим чудовище…

Глава 14

Дым все еще стелился над обугленными ребрами драккара и терзал наши глотки иглами едкой гари. Мы, сжав зубы, молча осматривали корабль. Парус сгорел дотла, оставив на реях лишь черные, хрупкие лохмотья. Мачта, почерневшая и обезглавленная, треснула посередине и грозила вот-вот обломиться. Но сам остов был цел, а уключины для весел оказались нетронутыми.

— М-да… — глубокомысленно констатировал Лейф и пнул сапогом обугленный борт. — Все могло оказаться хуже…

Я прошелся рукой по шершавому дереву, чувствуя под пальцами жар, все еще хранимый обгорелым дубом.

— На веслах пойдем, — сказал я. — Это все равно будет быстрее, чем по суше. Конечно, медленнее, чем с ветром в парусе, но выбора у нас нет.

Раненые при тушении — их было несколько — сидели у кромки воды, окуная в ледяную воду обожженные руки. Их сдавленные стоны были единственными звуками, нарушавшими гнетущую тишину. Мы отделались малой кровью. В этот раз. Но с каждым таким «подарком» Сигурда во мне крепла холодная и неумолимая ярость.

Пленника нашли там, где и оставили — привязанным к сосне, чей ствол был покрыт грубой корой. Убийца был бледен, как мел. Его губы были поджаты в тонкую белую ниточку, но глаза все так же сверкали ядовитой смесью ненависти и насмешки. Древко копья, словно гнусный сучок, все еще торчало из его бедра, а штанина ниже раны была пропитана темной, почти черной кровью.

— Держи его крепче, — бросил я Эйвинду, наливая из походного котла в деревянную чашу кипяченой воды. Запах плохо прожаренного мяса и дыма вызывал тошноту.

Я обхватил древко обеими руками. Взгляд невольника встретился с моим. Эйвинд навис над раненным и схватил его за плечи. Я рванул на себя, резко и без предупреждения. Хруст рвущихся тканей и мышц потонул в его сдавленном крике. Его тело дернулось и обмякло. Я тут же выплеснул воду в зияющую рану, смывая темные сгустки. Он закричал снова, уже громко, исступленно, брыкаясь связанными ногами.

Не глядя на него, я взял из костра короткий железный прут, раскаленный докрасна. Мой желудок сжался в тугой, болезненный узел, горло сдавили спазмы. Но рука, держащая железо, была твердой, как кремень. Я приложил раскаленный металл к рваным краям раны. Раздалось шипение, дымок потянулся к небу. Мужчина издал звериный рык, и его голова беспомощно откинулась назад. Он отключился на какое-то время.

— Клянусь Тором, Рюрик, зачем ты тратишь на эту падаль наше время и силы? — прорычал Лейф, наблюдая за нами с откровенным отвращением. — Дай мне топор. И я сделаю все в лучшем виде.

— Наверняка, это он убил Эйнара! — Эйвинд стоял рядом, и его пальцы с такой силой сжимали рукоять топора, что, казалось, древко вот-вот треснет. — Наверняка, это он стрелял в тебя в Альфборге! Его место — в самых глубоких и темных чертогах Хельхейма! А ты с ним, как с родичем возишься!

Я отбросил прут. Он с глухим стуком упал в золу. Затем вытер руки о грубую шерсть плаща, но ощущение липкой гари и чужой боли не проходило.

— Нет. — возразил я с железной убежденностью. — Он — не падаль. Он — живое свидетельство. Доказательство того, что Сигурд объявил войну не только мне, выскочке-скальду. Но и самому Бьёрну. Он пытается сорвать союз с Альфборгом, обрекая Буян на гибель. Эта тварь на поводке у Сигурда сейчас ценнее целого хирда…

Когда пленник пришел в себя, его глаза были туманны от боли. Мы устроили ему допрос у догорающего ночного костра. Лейф и Эйвинд стояли по бокам, как мрачные исполины, отбрасывая в трепещущем свете длинные, искаженные тени.

— Надеюсь, ты понимаешь, что лгать бессмысленно, — начал я без предисловий. Мой голос был ровным и холодным, как лед фьорда. — Кто ты? И чей приказ исполнял, нападая на друзей конунга?

Наемник медленно повернул ко мне голову. Его губы растянулись в кривой, болезненной усмешке.

— Пошел ты к хельской матери, лекарь хренов! Отпусти меня — и, быть может, я устрою тебе быструю смерть, когда придет время!

Я ожидал этого, поэтому просто кивнул Эйвинду. Тот без тени сомнения или жалости выхватил из костра длинный нож и прижал его к голому животу грубияна.

Крик боли ударил по ушным перепонкам. Пленник бился в своих путах, выгибался, его глаза закатились, обнажив белки. Меня снова затошнило. Слюна горьким комком подкатила к горлу. Я смотрел на это и видел, как во мне умирает последнее, что связывало меня с прошлой жизнью. Я превращался в монстра, в палача. Но я также видел перед собой бездыханное тело Эйнара, видел горящие дома мирных бондов, слышал плач детей. И понимал: если этот человек не заговорит, таких смертей будет еще много.

— Довольно, — сдавленно сказал я.

Эйвинд убрал нож. На смуглой коже остался уродливый черный ожог с красно-белой окантовкой.

— Глупо страдать попусту… — обратился я к пленному. — Ты сам назвал имя своего хозяина в пылу битвы. «Сигурд прикончит тебя, Рюрик». Значит, ты — его пес. Исполняешь его волю. Как тебя зовут, пес?

Пленник, тяжело дыша и содрогаясь от каждого вдоха, с опаской посмотрел на топор, который Лейф с мрачным удовольствием начал накаливать в углях костра.

— Карк… — просипел он. — Меня зовут Карк.

— Карк… Ворон, значит… — усмехнулся я. — Подходящее имя для падальщика. Что ж, Карк… Выложи мне всю правду о своей миссии, и я дарую тебе жизнь. Слово Рюрика.

— Слово? — он хрипло рассмеялся. — И это все гарантии? Ты дашь слово, а твои ребята тут же разорвут меня на части!

— Гарантий нет. — холодно согласился я. — Но поверь, живой ты мне куда нужнее, чем мертвый. Твоя смерть — это тишина. Твоя жизнь — это голос, который заговорит на тинге перед всем народом Буяна. В крайнем случае, мы предадим тебя суду богов, и ты сможешь попытаться впечатлить Одина своей стойкостью. А так… — я кивнул на раскаленный топор, — мы можем придумать для тебя такой унизительный конец, что врата Вальхаллы захлопнутся перед твоим носом навеки. Ты будешь тлеть в мире Хель, взирая на пиршества героев. Оно тебе надо, «ворон»?

Карк замер. Он смотрел на меня, и в его глазах бушевала внутренняя борьба. Гордость, страх, расчет. Наконец, он сдавленно выдохнул, и его тело обмякло, словно из него выпустили всю душу.

— Хорошо… Все равно я уже проиграл. Я расскажу. Вам, конунговым щенкам, и тебе, дуболом, — он кивнул на Лейфа.

Лейф, скрестив руки на могучей груди, сделал шаг вперед. Его тень накрыла Карка целиком.

— Говори. И говори быстро. Моему терпению приходит конец.

Карк послушался и медленно, с расстановкой, словно смакуя каждую деталь своего коварства, заговорил…Он рассказал, как Сигурд, не доверяя своим прямым воинам, нанял его, мастера «незаметных дел». Как он спланировал первую засаду на необитаемом острове, высчитав место нашей вынужденной остановки. Как он тенью последовал за нами в Альфборг. Как он организовал покушение, и как стрела, что должна была пронзить мое сердце, нашла грудь Эйнара. И наконец, как он со своей бандой жег и грабил хутора на землях Ульрика, старательно имитируя почерк воинов Бьёрна, подбрасывая неудобные «улики».