Варяг II (СИ). Страница 18

Братья не разговаривали друг с другом. Они шли, словно два сильных магнита, обращенные друг к другу одноименными полюсами. Их ненависть была тихой, глухой, тлеющей под пеплом приличий, но оттого не менее смертоносной.

И только одна сила, хрупкая и угасающая, удерживала их от открытой, кровавой схватки. Дряхлый больной старик в большом доме на холме. Пока Ульрик Старый дышал, пока его воля, пусть и ослабевшая, висела над Альфборгом, война за наследство была под строжайшим запретом. Но каждый из сыновей, и каждый житель города, понимал — часы его жизни отсчитывали последние песчинки. И с последним его вздохом сюда придет междоусобица.

Дом ярла был, безусловно, больше и крепче других построек в поселении. Стены из толстенных, почерневших бревен, высокая, крутая крыша, покрытая дерном, массивная дверь, окованная железом. Но и здесь, как и во всем Альфборге, сквозила та же унылая бедность.

Нас провели внутрь, в небольшую, слабо освещенную горницу, служившую, видимо, помещением для гостей низкого ранга.

— Ждите, — коротко бросил Лейф, остановившись на пороге. Его массивная фигура заслонила весь проем. — Отец примет вас, когда будет готов. Не шумите и не пытайтесь выйти без спроса.

Он развернулся и вышел. Торгнир, однако, задержался. Он стоял на пороге, и его взгляд, колючий и насмешливый, скользнул по нам, по нашим скромным, потрепанным пожиткам, сложенным в углу.

— Тоже мне, благодетели с дарами! — произнес он громко. — Явятся втроем, с покорными лицами. А что им мешает отравить нашего отца, пока мы тут церемонимся? Бросить яд в кубок или ткнуть отравленной иглой, пока будут делать вид, что осматривают его больные ноги?

Он бросил на нас последний, откровенно враждебный взгляд, и вышел, притворив за собой тяжелую дубовую дверь. Раздался четкий, зловещий щелчок задвижки. Мы оказались в заточении. Пусть и в почетном…

Прошло, наверное, с полчаса. Мы сидели на жестких лавках, прислонившись к стенам, и слушали, как за дверью мерно шагает часовой.

Наконец, дверь открылась, и в комнату ввалились немолодые, угрюмые слуги. Они молча поставили на стол деревянные миски с дымящимся вареным мясом. Также нам всучили грубый каравай темного хлеба и глиняный кувшин с медовухой. Запах простой и сытной еды ударил ноздри.

Мы были как звери после долгой голодовки. Без лишних слов мы набросились на еду. Мы разрывали мясо руками, жадно вгрызались в хлеб, залпом глотали кисловатую, но хмельную медовуху. Это было примитивно и не по-человечески. Но после недель скудного рациона на корабле, состоявшего из сухарей и вяленой рыбы, эта простая пища казалась нам теперь пиром богов.

Когда первый голод был утолен, мы какое-то время просто сидели и молча смотрели в закопченный потолок. Сытая усталость накатывала тяжелыми, свинцовыми волнами.

— Ну и семейка, — громко рыгнув, наконец пробормотал Эйвинд. — Один — молчаливый, как гробница, ходит, словно несет на плечах всю тяжесть этого мира. Второй — змея подколодная, шипит и яд готовит из собственной желчи. Интересно, на кого из них старик-ярл больше похож?

— На того, кто выживет, — мрачно ответил Эйнар. Он сидел, сгорбившись, и чистил ногтем засохшую грязь с рукояти своего ножа. — В таких делах, где брат идет на брата, добрые и честные редко доживают до финала. Выживают самые хитрые. Или самые жестокие.

Дверь снова открылась. Свет из главного зала выхватил мощный силуэт Лейфа

— Рюрик, — произнес он, и его голос прозвучал, как удар колокола. — Отец готов тебя принять. Только тебя. Твои люди останутся здесь.

Эйвинд и Эйнар молча кивнули мне. В их глазах я прочитал сложную смесь чувств: и пожелание удачи, и тревогу, и готовность в любой момент вскочить и схватиться за оружие.

— Береги спину, друг. — тихо сказал Эйвинд.

— И лишнего не болтай, — добавил Эйнар.

Я встал, отряхнул свою поношенную одежду и направился к двери. Сердце колотилось где-то в основании горла, отдаваясь глухим стуком в висках.

Покои ярла Ульрика оказались на удивление душными и сумрачными. Воздух здесь был густым, тяжелым, насыщенным ароматами лечебных мазей, сушеных трав, влажной шерсти и медленного неумолимого тления старого больного тела. В центре комнаты, в большом, грубо сработанном, но покрытом резьбой дубовом кресле, похожем на королевский трон, сидел сам хозяин Альфборга.

Белые густые брови заснеженными утесами нависали над его веками. В ясных и пронзительно-голубых глазах сквозил острый ум и уставшая насмешка. Его лицо было оцарапано глубокими морщинами. Длинная, тщательно ухоженная седая борода, заплетенная в несколько сложных кос, ниспадала на грудь. Его бритый череп покрывали причудливые, выцветшие синие татуировки — то была память о далекой молодости, о безумных походах в чужие земли, о днях, когда кровь была горяча, а жизнь казалась бесконечной.

Но сейчас он выглядел раздавленным. Не столько болезнью, сколько неподъемной тяжестью власти и той ядовитой враждой, что, как червь, разъедала его собственную семью изнутри. Он был могучим, старым дубом, в ствол которого его же сыновья вонзили топор и оставили его медленно, мучительно умирать.

По обе стороны от кресла, как два мрачных, безмолвных стража, стояли Лейф и Торгнир. Их руки лежали на рукоятях длинных боевых ножей, заткнутых за пояса. Атмосфера в комнате была настолько натянутой, что, казалось, воздух вот-вот зазвенит…

Ульрик несколько долгих секунд молча изучал меня.

— Ну, что ж, — наконец проговорил он. Голос у старика был глухим, с хрипотцой, в нем слышалось бульканье и свист, но сквозь эту немощь пробивалась стальная, не сломленная воля. — Заслужил я, видно, такую честь под конец жизни. Ко мне послов шлют не на драккарах, под щитами, а на утлой карви. Говори, парень. Зачем Бьёрн прислал тебя? Не заставляй старого, больного человека тратить последние силы на угадывание твоих мыслей.

Я сделал шаг вперед, стараясь держать спину прямо, а взгляд — уверенным.

— Конунг Бьёрн хочет заручиться вашей поддержкой и дружбой, ярл Ульрик. Он предлагает союз.

Старик фыркнул.

— Дружбой? — переспросил он, и в его голубых глазах вспыхнула насмешка. — Он недавно убил моего соседа и дальнего родича, ярла Эйрика. Разве друзья так поступают? О какой дружбе может идти речь? О дружбе между волком и овцой, пока волк не проголодался?

— Эйрик был его врагом, — парировал я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Он бросал ему вызов. Вы — нет. Все мы знаем, что Харальд идет сюда. Он хочет захватить и наши земли, и ваши. Если он победит, вы перестанете быть хозяином здесь. Вы будете всего лишь его данником. Смотрящим на чужой земле, обязанным по первому зову являться с кораблями и воинами.

Ульрик медленно кивнул. Его длинные, костлявые пальцы с крупными суставами постукивали по дубовым ручкам кресла.

— Верно говоришь… Но сила у Харальда велика. Очень велика. Его флот — как саранча на море. Вряд ли мы выстоим против него, даже объединившись. Быть может, дань — не такая уж и высокая цена за жизнь моего народа? За то, чтобы эти стены не пошли на дрова, а эти люди — в рабство?

— Возможно, вы правы, — согласился я, делая очередной шаг в этой словесной дуэли. — Возможно, дань — это разумная цена. Но это продлится недолго. У Харальда много верных, голодных до земли и власти воинов. Людей без роду, без племени, готовых на все за кусок земли. Как ты думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем он найдет тебе замену? Посадит здесь своего человека? Своего ярла, который будет верен только ему?

Лейф сделал резкое, порывистое движение. Его пальцы сжали рукоять ножа. Похоже, мои слова попали в десятку. Он, как законный наследник, понимал лучше всех, что при Харальде наследником станет не он, а какой-нибудь верный псарь конунга, не обремененный старыми связями и традициями.

Ульрик, не поворачивая головы, поднял руку, коротким жестом успокаивая сына. Тот, стиснув зубы до хруста, с усилием убрал руку от оружия и отступил на шаг.