Варяг II (СИ). Страница 14

— Напомнили бы, — кивнул Хакон, и его пальцы бессознательно сжались в кулаки, будто ощущая рукоять топора. — Не сомневайся. Расплата придет. Всему свой черед. Боги всё видят. И ничто не забывают.

Его тяжелый и оценивающий взгляд упал на две фигуры, возившиеся у нового загона. Старый Торбьёрн и молодой Эйнар сосредоточенно подгоняли топором мощный столб.

— Эй, старик! Подойди-ка! — крикнул Хакон. Торбьёрн обернулся, выпрямил спину, с хрустом разминая затекшие суставы, и неспешно подошел, потирая поясницу. — Хозяин твой… Каков он в быту? Расскажи нам, скоротаем время. А то тут одни байки о женских подолах слушать приходится.

Торбьёрн снял шапку, вытирая пот со лба тыльной стороной руки.

— Рюрик наш? Хм… Ну, так о нем все уже всё знают. Чего размусоливать-то?

— Ты мне не ерепенься, дед! — рявкнул Хакон. — Те байки, что гуляют по Буяну мне не интересны. Хочется услышать правду из первых уст, так сказать…

— Ну… Хозяин он добрый. — начал Торбьёрн. — Справедливый. С ним… спокойно что ли. Не кричит, не бьет, по пустякам не суетится. Слово скажет — тихо, а слушаешь, потому что умно. И все понятно.

— Добрый? — усмехнулся Хакон. — Доброта в нашем мире до добра не доводит, старик. Добрых в курганах давно уже тлен доедает.

— Не та доброта, что от слабости, хёвдинг, — покачал головой старик, и в его мутных глазах вспыхнула искра. — А та, что от силы идет. Он сильный. А сильный может позволить себе быть справедливым. Он… он с богами говорит, что ли. Шепчут они ему разное…

Эйнар, стоявший позади и слушавший, с жаром закивал, его молодое лицо озарилось энтузиазмом.

— Правда, хёвдинг! Я сам слышал! В кузнице, бывало, стоит у горна, металл в руке держит, а сам бормочет что-то на непонятном, чужом языке. Словно с огнем советуется, с духом железа. И металл ему поддается, как воск в руках мастера! А потом топор получается — острее бритвы и крепче самого доброго булата! Я такое ни у одного кузнеца не видел!

Хакон хмыкнул, на этот раз с легким, непонятным ему самому недоумением. «С богами говорит». Всякое бывало на этом свете. Вёльвы, шаманы, провидцы… Но этот Рюрик, этот «дважды-рожденный», был не похож ни на тех, ни на других. В нем не было ни дикой одержимости, ни напускной таинственности. Был лишь спокойный, неуклонный расчет.

В этот момент его внимание, вышколенное годами стычек и засад, привлекло движение на дальней дороге. Все разом смолкли, руки сами потянулись к рукоятям мечей и топоров, лежавших рядом. К хутору, пошатываясь на ухабах, двигалась убогая повозка, запряженная одной тощей, облезлой клячей. На облучке сидел, съежившись, мальчишка. Рядом, еле держась в седле, — второй, постарше.

— Кто это такие? — пробурчал Кетиль, щурясь. — Нищих каких-то прибило.

Повозка, отчаянно скрипя, подкатила ко двору. Лошадь, почуяв людей и воду, остановилась, тяжело дыша. С её морды капала нехорошая пена. Мальчик на облучке поднял бледное, испачканное в грязи и слезах лицо. Глаза его лихорадочно блестели.

— Помогите… — просипел он из последних сил. — Мы ищем Рюрика… Целителя… Слышали, он тут…

Его спутник на лошади закачался, глаза его закатились, и он с тихим, жалобным стоном рухнул на землю, подняв маленькое облачко пыли. Мальчик, который просил о помощи, вдруг забился в бреду, его тело сотрясала дрожь.

— Рюрик… Скальд… Помоги… Мама… Все горит…

Торбьёрн и Эйнар, не сговариваясь, бросились к ним. Старик, кряхтя, но ловко подхватил на руки того, что упал. Эйнар в два прыжка оказался у повозки и вытащил оттуда второго, совсем уже беспамятного, мальчишку.

Стейн, не притрагивавшийся к еде, отошел от костра и вплотную подошел к Хакону, наклонившись к его уху.

— Хакон, — сказал он тихо, но с железной твердостью. — Погляди на них хорошенько. Горят, как в лихорадке. Но в лихорадке ли? Может, это чума? Я слышал, тут рыбак со всем семейством недавно погорел от хвори. Тащить заразу в дом, под одну крышу с нами — плохая идея, брат. Очень плохая. Один труп — и всему хутору конец.

Хакон медленно перевел свой единственный глаз со Стейна на мальчиков. Бледность, лихорадочный румянец, слабость. Но чума ли? Нет, не похоже. Чума косила иначе, быстрее, страшнее.

— Чушь собачья, — отрезал он. — Обычная осенняя лихорадка. От переутомления, голода и грязной воды. Случалось — и не такое видел. А отказать путникам, да еще и детям, в помощи и крове — все равно, что плюнуть в лицо самому Одину и растоптать дар гостеприимства. Не наши это порядки. Не по-нашему.

Он посмотрел на Стейна, и в его взгляде не осталось места для возражений.

— А ты иди, смени Асвальда на восточном валу. Ему одному там скучно, глаза слипаются. И скажи ему от меня: зевать — значит умирать. Чтобы ни одна мышь без спросу не проскочила. Мало ли.

Стейн молча кивнул и, бросив последний настороженный взгляд на дом, куда уже унесли мальчишек, развернулся и зашагал прочь. Хакон же остался сидеть, не двигаясь, его взгляд был прикован к захлопнувшейся двери. «С богами говорит… Добрый…» — пронеслось у него в голове. Ну что ж. Посмотрим, что скажут боги на эту его доброту. И какую цену за нее придется заплатить.

Лес на подступах к Альфборгу был сырым, темным и безмолвным, как гробница. Воздухом можно было прикрываться, как щитом, — настолько плотным он был от тяжелого запаха гниющих листьев, влажной земли и грибной прели.

Карк неподвижно стоял, слившись со стволом векового ясеня, сплошь покрытого мхом. Мужчина ковырялся ножом в зубах. Его люди, пятеро самых надежных, молчаливых и беспринципных негодяев, ждали, рассредоточившись среди призрачных теней деревьев.

Из глубины чащи бесшумно вышел человек. Его одежда была в грязи, порезах и бурых пятнах. Лицо пришлого казалось серым от бессонных ночей и усталости.

— Ну? — спросил Карк. Его голос в гнетущей лесной тишине прозвучал, как удар топора по утреннему льду.

— Провал, — охрипло выдохнул гонец, опираясь руками на колени. Дышать ему было тяжело. — На острове… всех. Всех перебили. Рюрик и его команда. Их осталось только трое… Наших… бросили на корм воронам. Лежат грудами. Как дрова после шторма.

Ни один мускул не дрогнул на лице Карка. Только веки чуть сузились, отчего его и без того безжизненные глаза стали похожи на щели в каменной стене.

— Как? — повторил он все тем же ровным, лишенным эмоций тоном.

— Не знаю. Не понять. Бой был… яростный. А потом они использовали какую-то адскую смесь. Горит даже на мокром. Как тот огонь, о котором купцы с юга болтают. И… и Рюрик. — Гонец сглотнул, и в его глазах мелькнул неподдельный ужас. — Он дрался как берсерк. Но не так, как наши. Не с рыком и пеной. Холодный был, как лед. Глаза… пустые. Не человек, а исчадие Хель, клинок в руках самой Смерти.

— Берсерк, — безразлично повторил Карк. Он медленно покачал головой, его взгляд скользнул по лицам своих людей, замерших в ожидании. — Видимо, этого выкормыша Бьёрна оберегает сам светлый Бальдр. Раз этот гад до сих пор не помер и продолжает вонять, как падаль на дороге.

Он помолчал, давая им прочувствовать горечь неудачи. Его черные, пустые глаза, казалось, впитывали слабый лесной свет.

— Но удача — штука переменчивая. И даже у благоволения богов есть предел. — Карк выпрямился, и его тень на мшистой земле стала длиннее. — Они плывут дальше. Морем. Хотят причалить прямо в гавани Альфборга, под видом мирных послов с дарами. Это быстрее, чем тащиться с обозом по суше.

Он позволил себе короткую, холодную усмешку.

— Что ж… Тем лучше для нас. Убьем его в самом городе. Среди чужих стен, под шум чужих голосов. Пусть Бьёрн потом ищет виноватых среди своих новых «друзей». Пусть Альфборг утонет в подозрениях и крови. Нам же это только на руку.

Его люди молча кивнули. Им было все равно, где и как. Они были острым, хорошо отточенным инструментом. Продолжением воли Сигурда и холодной, неумолимой решимости Карка.

— Выдвигаемся. Немедля, — скомандовал Карк, поворачиваясь и уходя вглубь лесного мрака без единого шума. — Нужно оказаться в Альфборге раньше Рюрика. Нужно успеть подготовить достойную встречу. Такую, чтобы последнее, что увидит этот «дважды-рожденный» — это наши клинки.