Варяг I (СИ). Страница 40

Мы как раз пытались выравнивать венцы для нового сруба. Асгейр слез с коня, окинул взглядом нашу жалкую стройплощадку, но ничего не сказал. Протянул мне кожаный бурдюк.

— Эль. От Бьёрна. Говорит, чтобы силы не терял.

Я кивнул в благодарность, отхлебнул. Кисловатый, плотный, но после работы — как нектар.

— Бьёрн хвалит тебя, — продолжил Асгейр, привязывая коня к столбу. — Говорит, умная голова нашлась. Но… — он сделал многозначительную паузу, — Сигурд пишет ему другие вести. Что ты больше копаешься в земле и с рабами нянчишься, нежели хозяйство налаживаешь. Что из тебя бонд — как из козла — молока. Будь осторожен, новоиспеченный. У Сигурда здесь уши и глаза. И причем длинные. Не нравишься ты ему…

Потом он развязал поясную сумку и достал оттуда маленький, тщательно завязанный узелок из ткани.

— А это. От девицы с Буяна. Передала через самого ярла!

Я взял узелок. Сердце подпрыгнуло к кадыку. Развернул. Внутри лежал простой, потемневший от времени бронзовый амулет. Он был теплым, словно его только что сняли с шеи. Ткань с платья Астрид пахла можжевельником, брусникой и ванилью с древесными нотками. Я поднял этот причудливый платок к носу и глубоко вдохнул.

Запах женщины, что любит и ждет…

У меня закружилась голова.

Я сжал амулет в кулаке. Он впивался острыми краями в ладонь, напоминая о том, ради чего все это. О долге. О будущем. О доме. Предупреждение Асгейра отравляло надежду, как испорченный мед, но ее подарок, ее вера были сильнее. Они были моим талисманом, моим якорем в этом суровом море.

Настал тот день, когда нужно было вспахать полосу для первого пробного засева. Мы с Эйвиндом кое-как починили старую, разболтанную соху. Впряглись в нее вдвоем. Юноша-раб вел в поводу нашу единственную тощую кобылу, за которую мне пришлось вывалить часть своих трофеев. Она упиралась, фыркала, не желая идти вперед.

Я уперся плечами в грубо оструганное древко. Земля передо мной была плотной, упругой, живой, полной переплетенных корешков и камней. Соха со скрежетом вгрызалась в нее, с трудом выворачивая пласты черной, влажной, дышащей прелью и жизнью почвы. Каждый шаг давался с боем. Мышцы спины горели огнем, руки немели от напряжения, пот ручьем заливал глаза, смешиваясь с пылью.

Но это был акт творения. Я проводил первую черту. Между дикостью и порядком. Между хаосом и волей человека. Между голодной смертью и жизнью. Это и была настоящая, самая главная война. Война с природой, с бесплодием, с самим собой. И я должен был ее выиграть.

А ночью я никак не мог уснуть. Кошмары сменила иная, более продуктивная бессонница. Бессонница стратега и инженера.

Я взял вощеную дощечку и стило. При свете тлеющей лучины принялся царапать на ней цифры, схемы, списки. Я высчитывал площадь поля. Объем зерна, который нужно для посева. Количество бревен для сруба. Количество гвоздей, скоб. Количество дней до первых серьезных заморозков. Ресурсы, сроки, задачи.

Мой мозг лихорадочно работал, проецируя будущее. Я рассчитывал простейшую дренажную канаву вокруг будущего дома — чтобы отводить талые и дождевые воды, иначе сырость и плесень сожрут все наши труды. Прикидывал, как лучше поставить тот самый сыродутный горн, чтобы преобладающий ветер дул в нужную сторону и усиливал жар.

Я был полководцем на поле своей собственной жизни. И эта бессонница была моей самой важной работой.

Сигурд прибыл ко мне через неделю. Он был в сопровождении нескольких угрюмых хускарлов.

Он молча, не спеша, обошел все наше маленькое хозяйство. Потрогал сложенные для сруба бревна, проверяя их на прочность и прямоту. Пнул ногой только что вспаханную полосу земли. Оценивающе, без эмоций, посмотрел на Парня и старика, которые кололи дрова.

— Медленно, — заключил он наконец. Его голос был ровным, как поверхность озера перед бурей. — И слабо. Зимой помрешь. Всех насмешишь. Бьёрн ошибся, дав тебе землю. Она должна кормить воина, а не ученую крысу. Земля требует силы, а не чудес.

Потом он сделал паузу, глядя куда-то поверх моей головы, в сторону темнеющего леса.

— Лучше готовься к своей вейцле. Зимой приду за своей долей. И не забудь о тинге. Скоро он соберется.

Я спокойно ожидал продолжения, предчувствуя что-то нехорошее. И оно пришло.

— Мой сын, Ульф, недавно вернулся в родные края, — Сигурд произнес это так, словно сообщал о погоде. — Доблестный воин. Отличился в походе. Он созрел. Ему нужна хорошая жена, чтобы крепить род, растить новых воинов.

Он медленно перевел на меня свой тяжелый, непроницаемый взгляд.

— Астрид, племянница моего троюродного брата. Она ему под стать. Хорошая кровь. Сильная. Выносливая. Я как ее дядя и твой ярл… благословляю этот союз. Ты же, как ее… друг, — он слегка растянул это слово, вкладывая в него всю глубину моего ничтожного статуса, — должен будешь за нее порадоваться. На тинге и объявим об этом.

Он развернулся, не дожидаясь ответа. Его хускарлы, бросая на меня насмешливые взгляды, развернулись вслед за ним. Через мгновение они уже скакали прочь, оставляя за собой облако пыли.

Я стоял посреди своего поля, на только что вспаханной земле. В кулаке, зажатом в кармане, я сжимал амулет Астрид так, что его острые углы впивались в ладонь до крови. Я смотрел на свои руки — в мозолях, в земле, в царапинах. Потом на спину удаляющегося наместника, на его прямую спину.

Во рту я ощутил вкус железа и горькой полыни. Во мне всколыхнулась холодная и отточенная ярость собственника. Защитника. Он только что объявил мне войну. Он. Сигурд Крепкая Рука. Объявил войну за мое место. За мой дом. За мою любовь.

Я повернулся к Эйвинду, который молча наблюдал за всей сценой. Он сжал рукоять топора, а затем с силой метнул его в ближайший пень. Лезвие глубоко вошло в дерево.

— Кончай с полем. Хватит на первый раз, — сказал я, и мой голос прозвучал непривычно спокойно и твердо. — Собирай инструменты. Завтра на рассвете начнем ставить сруб. Иначе нам здесь не выстоять.

В моих глазах горел уже новый огонь. Злая решимость переливалась в моих зрачках всеми оттенками красного. Они думают, что имеют дело с обычным вольноотпущенником, скальдом и знахарем.

Так вот… Они ошибаются…

Они разбудили во мне варяга. И он готов сражаться за то, что принадлежит ему по праву.

Глава 16

* * *

Казалось, сами боги опрокинули котел в этом зале. Воздух загустел, как студень… Будто Локи замешал в этом вареве дым от смолистых факелов и стойкий запах влажной шерсти. Но основой для бульона, конечно же, было старое, пропитанное потом дерево.

Так пахло в этом месте…

Тени плясали на стенах и суетливо цеплялись за резных зверей на столбах-подпорках, будто те могли ожить и изготовиться к прыжку.

В центре, на столе из грубых плах, застеленном волчьими шкурами, лежала самая большая ценность — развернутые пергаменты с нанесенными углем и охрой зигзагами фьордов, кружками поселений и силуэтами земель.

Конунг Харальд, прозванный в юности Прекрасноволосым, стоял, опираясь на карту костяшками пальцев. Время и груз власти сделали свое дело: волосы поседели и поредели, лицо избороздили морщины, прорезанные бесконечными усобицами и трудными решениями. Но глаза… Синие глаза конунга горели всё тем же холодным и неумолимым огнем, что и двадцать лет назад.

— Мы рвём друг другу глотки… — его низкий голос ударил по тишине стенобитным тараном. — Из-за клочка выжженной земли, на которой и коза не прокормится! Из-за коровы, из-за браслета, из-за косого взгляда. Мы воем друг на друга, как стаи голодных волков, загнанных в одну тесную клетку. И не видим, что стены этой западни уже подточены. — Он ударил кулаком по пергаменту, где грубыми штрихами была изображена южная земля с десятками замков. — Там, на юге, они уже не дерутся. Они строят. Кладут камень на камень. Куют железо тысячами пудов. Учат своих людей подчиняться не зову крови, а одной воле. Одному королю. И когда они придут… а они придут, поверьте мне… они сомнут нас всех. И волков, и овец. Не разбирая.