Варяг I (СИ). Страница 39

Ладью, груженную смертью, вытолкнули на глубокую воду. Течение подхватило ее, медленно понесло к центру фьорда. Сумерки сгущались быстро, окрашивая море в свинцово-серые, а затем и в чернильные тона.

Сигурд принял от кого-то горящий факел. Неспешно, с неким отстраненным величием размахнулся и метнул его. Пылающая дуга рассекла наступающую тьму.

Сухой, пропитанный смолой лес вспыхнул мгновенно. Огненный столб, багровый и желтый, взмыл в небо, озаряя воду, скалы и суровые лица всех собравшихся на берегу — и победителей, и побежденных. Отблески пламени плясали в широких глазах. Было тихо, слышалось лишь потрескивание огня да далекий крик чаек.

Удивительно, но супруга Эйрика не издала ни звука. Она молча и героически шла за своим мужем.

Один из старых воинов вдруг запел. Он затянул отрывок из саги о павшем герое, о его доблести и о том, как Валькирии ждут его в чертогах Одина. К нему, сначала несмело, потом все громче, присоединились другие его товарищи. Голоса, низкие и высокие, сливались в суровый, монотонный и завораживающий реквием. Это была песня принятия. Песня конца и начала чего-то нового… В загробной жизни.

Я смотрел на этот погребальный костер, плывущий по черной воде, слушал этот хоровод и понимал: это был гениальный психотерапевтический акт для всей общины. Некоторые их них избавлялись от вчерашней верности, от своей прежней жизни под рукой Эйрика. И давали молчаливую клятву новой власти. Закрывали прошлое. Сжигали его дотла.

Гениально. Страшно. И бесконечно эффективно. Для обеих сторон.

Дорога до хутора заняла полчаса. Я шел, еле переставляя ноги, будто какой-то подранок. Усталость била под колени, но внутри меня что-то щемило — какое-то странное чувство. Мой хутор. Моя земля. Эти мысли звучали непривычно и почти кощунственно.

Багровый диск заката пламенел за горизонтом, бросая последние лучи на длинный, приземистый дом. Он стоял на небольшом пригорке, у кромки темного, нависающего леса. Ручей серебристой змейкой извивался неподалеку.

Вблизи картина стала менее радужной. Дом стоял на каменном фундаменте, но нижние венцы основательно сгнили, почернели и покрылись грибком. Крыша просела потому, что центральные опорные столбы, врытые в землю, подгнили у основания. Хлев представлял собой жалкое зрелище — одна стена вообще валилась набок, крыша зияла дырами. Из инструментов, валявшихся у порога, я с трудом опознал ржавый, зазубренный серп, сломанную деревянную борону с отсутствующей половиной зубьев и половинку каменного жернова. Богатство неописуемое!

Я свистнул сквозь зубы. Эйвинд, сидевший на лавочке возле двери, хмуро осматривал «владения» и скептически цыкал, будто старик-брюзга.

— Ну что, бонд? — в его голосе слышалась усталая ирония. — Где твои похвалы и мед? Где толпы верных трэллов? Я думал, Сигурд тебе выделит кого-то в помощь…

— Он обещал… Но сначала крыша над головой, — отрезал я, уже составляя в голове список неотложных дел. — Потом хлеб в животе. Без теплого и крепкого дома до первых морозов мы тут все помрем, как мухи. Лес рядом есть. Глина в ручье есть. Камней — вагон. Завтра начнем валить деревья. Сушить будем на месте. Искать надо прямые, крепкие сосны. Без сучков.

Эйвинд молча кивнул и посмотрел на подгнившие столбы. Логика строителя и выживальщика победила в нем логику воина. Выживание — оно на всех одно. Суровое и беспощадное.

Сигурд сдержал слово. И прислал двух рабов. «В помощь», как он выразился. Но на них было «грустно смотреть». Прям, как у Есенина…

Первый оказался стариком, лет пятидесяти, с ввалившейся грудью и сморщенным лицом. Он тяжело дышал, хватая ртом воздух — видно, сломал в давке пару ребер.

Второй был юношей, лет четырнадцати. В его глазах свистела пустота — как метель над вымершим полем. Он был в глубоком ступоре, абсолютно безучастный. Наверняка видел, как умирали его родители.

Я не стал заставлять их таскать бревна. Это было бы бессмысленной жестокостью. Старику наложил тугую, но не давящую повязку на грудь из грубого холста.

— Сиди. — бросил я ему. — И грейся у костра. Следи, чтобы огонь не гас.

Юноше дал ведро.

— Носи воду от ручья к тому месту, — показал я на сложенные в кучу камни для будущего очага. — Молчи. Ничего не говори. Просто носи.

Кормил я их из своей миски. Ту же самую похлебку из овса и кусочков вяленой баранины, что ели мы с Эйвиндом. Мой друг выздоравливал на глазах и смотрел на это с плохо скрываемым скепсисом.

— Раб — он как скот, Рюрик. Не работает — не ест. Закон. А ты их балуешь. Они сядут тебе на шею.

— Сломанный инструмент надо чинить, а не ломать дальше, — огрызнулся я, с трудом разжевывая жесткое мясо. — Он нам потом, очухавшись, десятерых отработает. Или сдохнет завтра, а мы сэкономим похлебку. Сам выбирай.

Эйвинд промолчал, недовольно хмыкнув. Но на следующий день юноша, которого я звал просто «Парнем», сам, без приказа, начал подкладывать хворост в костер и поправлять котелок, чтобы тот не опрокинулся. В его пустых глазах появилась крошечная, едва заметная точка осознанности. Первая победа. Не на поле боя. А у очага. Маленькая. Но победа.

Ручной труд меня убивал. Я не был крестьянином. Мои руки привыкли держать указку, порхать над клавиатурой, перелистывать страницы книг. Максимум — гаечный ключ. Здесь же нужно было в прямом смысле слова вгрызаться в землю. Мой дух слабел, а тело ныло и бунтовало. Нужны были технологии. Пусть примитивные. Но технологии.

Я вспомнил принцип рычага. Нашел длинную, крепкую жердь, подсунул под один из подгнивших столбов, упер другой конец в большой валун. Позвал Эйвинда.

— Тяни вниз. Сильно, но плавно.

Он посмотрел на меня как на ненормального, но потянул. Раздался скрежет, и огромный, тяжелый столб, вросший в землю, с хрустом начал подниматься, как зуб из десны. Эйвинд от изумления чуть не отпустил жердь.

Потом я слепил из камней и глины, добытой из ручья, небольшой переносной сыродутный горн. Не для булатной стали, а для простого кричного железа. Чтобы делать гвозди, скобы, и железные наконечники для сохи. Без этого — никуда. Одними каменными и деревянными орудиями цивилизацию не построишь.

Как-то вечером, уставшие, мы сидели у костра. Я взял палку и начал рисовать на утоптанной земле.

— Смотри, — сказал я Эйвинду, который сидел, натирая смолой новую тетиву для лука. — Вот наше поле. Многие из года в год пашут на таких. Сеют. Собирают урожай. Оно скудеет. Земля устает. Урожай все меньше. Так?

Он кивнул, не отрываясь от работы.

— Так и есть. Земля — она как женщина. Любит ласку, но силы не бесконечны.

— Вот именно. Так нельзя. Надо делить поле на две части. Одну засеял — вторая отдыхает, парится. На следующий год — наоборот. Та, что отдыхала, даст урожай вдвое больше. Это называется двупольем.

Потом я нарисовал рядом другое: колесо с лопатками.

— А это ставится на ручье. Вода бежит, ударяет в лопатки, крутит колесо. К колесу можно приделать ось, а на ось — вот этот самый жернов. Он будет молоть зерно сам. Без твоих рук, без твоей спины. Пока ты спишь или рубишь лес — оно мелет.

Эйвинд отложил тетиву и придвинулся поближе, вглядываясь в странные знаки на земле. Скепсис в его глазах боролся с жадным любопытством.

— Само? Без рук? — он покачал головой. — Колдовство. Чистой воды колдовство. Если это и правда сработает… — он посмотрел на меня оценивающе, — ты будешь богаче Бьёрна. Все окрестные бонды будут тебе серебро носить, чтобы и у них такое поставить. Или… — его лицо стало серьезным, — или тебя убьют как колдуна, нарушающего волю богов. Одно из двух. Будь осторожнее со своими «знаниями», Рюрик…

Гонец прибыл на третий день. И это был не какой-то там мальчишка, а сам Асгейр. Исполнял долг чести — решил проведать. Его рыжая борода казалась еще ярче на фоне серого неба.