Варяг I (СИ). Страница 20

Для защиты от грызунов пришлось поискать сухую полынь. Я разложил ее охапками вдоль стен. Затем предложил Ингвильд обмазать горловины бочек жидкой глиной и налепить сверху глиняные же диски — это было герметично и бесплатно.

Она наблюдала за мной сначала с холодным скепсисом, словно ждала, когда я оступлюсь и совершу ошибку. Но по мере того как хаос превращался в порядок, ее взгляд менялся. От скепсиса к любопытству, потом — к тихому изумлению.

Решающий момент наступил через два дня. К ее приходу я уже все закончил. Она вошла, окинула взглядом чистые проходы, аккуратные штабеля, висящие бирки. Молча прошла к сундуку с тканями, взглянула на бирку с рисунком сукна. Повернулась, прошла ровно к нужному ларцу, откинула крышку и вынула именно тот рулон шерсти, который искала. Без единого вопроса. Без поисков.

Она ничего не сказала. И также молча вышла. Через час вернулась и протянула мне большой, душистый, еще теплый ломоть ржаного хлеба, густо намазанный свежим, желтым маслом и посыпанный солью.

Это был жест хозяйки к умелому слуге. Еще не признание равным. Но первый, красноречивый шаг. Принятие в домашний круг. Я взял хлеб и кивнул.

— Благодарю, госпожа.

После успехов в усадьбе, Бьёрн вдруг вспомнил о моем поединке с Балунгой и то, как я двигался в кругу. Он захотел, чтобы я взял новичков из его войска и обучил их западному стилю ведения войны. Он не ожидал от меня многого, но надеялся, что я и тут пригожусь.

Эйвинд под это дело собрал на лугу всех новичков и тех, кого ярл определил в мой отряд.

Это была сборная солянка: два юнца, горящих желанием доказать себя; два угрюмых здоровяка, чьи мышцы знали только каторжный труд; и пара бывалых воинов, посланных ярлом присмотреть за мной.

Я окинул их взглядом. Разный опыт, разная мотивация. Но все они были викингами. Их тактика сводилась к личной доблести, ошеломляющей ярости и надежде на благосклонность богов. Системность была чужда их культуре.

Я вспомнил свои триумфы в прошлой жизни. Тренировки на ИСБ. И проникся… Ох, ностальгия!

— Вы знаете щитовую стену, — начал я, не повышая голоса. — Но вы используете ее как таран. А она — живой организм. Она должна дышать, двигаться, меняться.

Я взял щит и топор у одного из воинов.

— Вы смыкаетесь, но каждый бьется сам по себе. Вы оставляете бреши. Противник видит не стену, а кучку храбрецов. Римляне столетиями били превосходящие силы потому, что их легион был единым целым.

На их лицах читалось непонимание. Римляне? Легионы? Это было из другого мира.

— Не важно, кто они. Важно — как. Храни! — я обратился к самому крепкому из скептиков. — Ты мечом рубишь с размаху. Мощно. Но ты открываешь бок на долю секунды. Этого достаточно.

— Слова, — хмыкнул он. — Покажи на деле, скальд.

Я кивнул. Мы отошли на середину луга. Остальные образовали круг.

— Попробуй попасть в меня.

Он атаковал с рёвом, мощным рубящим ударом сверху. Я сделал полшага в сторону, подставив щит под углом. Его топор соскользнул по поверхности, а инерция бросила его вперед. Я просто ткнул своим топором ему в открытый бок.

— Первая смерть, — констатировал я. — Ты мертв. А твои сородичи должны прикрыть твою гибель. Но они не успевают.

Храни нахмурился.

— Удача!

— Давай снова.

На этот раз он бил горизонтально, в шею. Я присел, уходя от удара, и его топор пролетел над моей головой. Одновременно я нанес удар по его незащищенным задним связкам на ноге. Он не упал, но вскрикнул от боли и неуклюже отпрыгнул.

— Вторая. Ты хромой и легкая добыча.

— Ты не бьешься как мужчина! Ты уворачиваешься, как трусливая лиса!

— А на поле боя мертвые герои проигрывают живым практикам, — парировал я. — Твоя ярость — это топливо. Но без управления она сжигает тебя самого. Теперь смотри.

Я повернулся к отряду.

— Ваша сила — в соседе. Вы должны чувствовать друг друга без слов. Дышать в такт. Сейчас вы — разобщенная толпа. Я сделаю из вас механизм. Скучный, монотонный, смертоносный.

Я заставил их часами отрабатывать три команды: «Сомкнуть!», «Ступа!», «Круг!». Смыкание щитов в единую стену без зазоров. Два шага вперед как единое целое. Быстрое ощетинивание кругом для обороны со всех сторон. Сначала они роптали. Это было непохоже на доблестную тренировку.

Храни, пренебрежительно наблюдавший за этим, не выдержал.

— Ты ломаешь их дух! Ты делаешь из воинов стадо баранов!

— Проверим? — предложил я. — Твоя доблесть против их «стадного» инстинкта. Попробуй прорвать их строй.

Он с яростью ринулся на стену щитов. Но на этот раз она была не рыхлой. Щиты сошлись в монолит. Он отскакивал, бил — его встречала сплошная деревянная преграда. Он попытался прорваться с фланга — но по моей команде «Круг!» строй быстро развернулся, снова оказавшись к нему лицом. Он выбил один щит — но его место тут же занял воин из второго ряда. Его окружили, сковали, и, используя его же инерцию, мягко повалили на землю. Без единого удара.

Он лежал, тяжело дыша, не в ярости, а в полном недоумении. Он был побежден не силой, а чем-то необъяснимым.

— Это просто дисциплина — сказал я, протягивая ему руку и помогая подняться. — Ты силен. А они теперь — сильны вместе. На поле боя выживет тот, кто действует как один организм.

В этот момент я заметил Бьёрна. Он стоял в отдалении и видел все. Его лицо было непроницаемо. Он молча развернулся и ушел.

Позже ко мне подошел Эйвинд. Его глаза горели.

— Ярл приказал начать завтра такие же тренировки над всеми новичками. И… даже несколько старших дружинников будут прикреплены к тебе для обучения. Ты за главного! Представляешь⁈

— Нам бы еще римские щиты изготовить… — буркнул я, ощущая груз новой ответственности.

— Какие щиты? — не понял Эйвинд…

— Да… не бери в голову. Потом как-нибудь дойдем до этого.

После тренировки вечер у костра выдался тихим, по-осеннему прохладным. Пламя трещало, пожирая смолистые сосновые ветки, дым стелился низко, смешиваясь с запахом влажной земли и грибов. Не было шумного пира, не было громких песен о подвигах — только усталые после дня люди, молча сидящие у огня, потягивающие темный, густой эль из деревянных и роговых кружек.

Бьёрн, сидевший на своем месте у большого камня, кивнул мне через пламя. Его лицо было скрыто в тенях.

— Спой нам, скальд. Не о битвах, а о чем-нибудь… спокойном.

В голове пронеслась мелодия, которую я когда-то слышал — то ли в кино, то ли на концерте фолк-группы. Я взял в рукитеперь уже свою лиру. Подобрал аккорд, низкий и печальный. Я запел об одиночестве.

О воине, занесенном судьбой в чужие, пустынные края, где даже звезды на небе были чужими. О том, как он нашел там белый, отполированный временем и песком волчий клык. О том, как он разговаривал с ним долгими ночами, будто с единственным другом, поверяя ему свою тоску по дыму родного очага, по крикам чаек над знакомым фьордом. Понятное дело, мелодия и ритм были чужими. Но это была баллада. Текучая и меланхоличная.

Сначала вокруг царило недоумение, даже легкое раздражение. А затем пришло понимание и наслаждение красотой этой истории. Эти мужчины, проводившие жизнь вдали от дома, в походах и набегах, знали эту тоску не понаслышке. Они смотрели в огонь, каждый — в свое прошлое, в свои потери, в лица товарищей, оставшихся в далеких землях.

Когда последняя нота замерла, тишина повисла на несколько долгих мгновений, густая, почти осязаемая, как туман над утренним фьордом.

Потом Бьёрн медленно, с некоторой тяжестью, поднялся со своего места. Подошел ко мне через круг. Молча снял с пояса свой собственный, обильно украшенный серебряной насечкой и кольцами, питьевой рог. Опустошил его одним долгим глотком и протянул мне.

Я принял рог, кивнув в ответ. И в этот момент поймал чей-то взгляд. Астрид. Она стояла в тени, у порога длинного дома. И по ее щеке, освещенной отблеском огня, медленно скатилась единственная, блестящая слеза. Она тут же, сгоряча, смахнула ее грубым краем рукава, словно стыдясь этой слабости.