Ледяное сердце (СИ). Страница 48

— У меня старшая сестра на такого запала, — все-таки промолвил домовой после паузы. — Нет, он хороший парень был, смелый, всю деревню тогда спас, но какое их ждало будущее? Полюбились сколько довелось, а потом она из-за него одна осталась — ни дома, ни детей, ни счастья, потому что забыть его не могла. Так что доброго я могу об этом думать?

— Почему из-за него? Может, это все-таки был ее выбор? — мягко ответил Илья и положил руку на плечо юноши. — Подумай, Хейкки, как это здорово — хоть немного полюбиться и пожить так, как ты смог и пожелал, а не как надо. Вдруг у твоей сестры и было то самое счастье, и жалеть ее не за что? Я вот сейчас тебе сказал и сам понял, что мне старик хотел объяснить...

Домовой посмотрел на него сначала недоверчиво, а потом сдержанно улыбнулся и пожал его руку.

— А ты славный мужик, Велхо, — промолвил он. — Правда, очень уж отчаянный, но это тоже тебе решать. Детеныша своего береги только.

— Спасибо тебе за все, — тепло отозвался Илья. — Наверное, пора мне идти, Накки ждет. Тебе тут, должно быть, скучно?

— Да с чего бы мне скучать? Такая уж у нас, домовых, участь! Потом я же не один такой, через час меня сменят и я тоже пойду, — тут Хейкки двусмысленно улыбнулся.

— А если именно ты в этот раз станешь отцом?

— Что же, значит, весной женюсь. У нас обычно семьи так и получаются, и все потом благополучно живут, — философски ответил домовой. — Венчать-то нас будешь?

— Конечно, разве я могу такое пропустить! — заверил Илья. Хейкки ему понравился, несмотря на ту сцену в гостевом корпусе, однако его слова вселили тревогу. Впрочем, она могла постоянно дремать в подсознании, а сейчас разговор лишь разбередил ее.

Подойдя к комнатке Накки, он открыл дверь и увидел ее сидящей на разобранной постели. На ней была длинная светло-зеленая рубашка, пристойно драпирующая пышную грудь, напрягшийся живот и соблазнительные изгибы бедер. Неведомое сияние ложилось золотистой пудрой на ее ресницы и распущенные волосы, на припухших красных губах блуждала странная улыбка.

— Ну привет, родная, — промолвил Илья, сам не зная, отчего вырвалось это слово. Почему-то он так растерялся, что его вдруг прошиб пот. Словно весь дом подглядывал за ними множеством видящих в темноте глаз, подмигивал бликами в цветных стеклах, трепетом огня на оплывающих свечках, рубиновым блеском раскаленных углей. Все знали, что их пара не принесет потомства, но от этого соития, как чувствовал Илья, зависело что-то другое, и ему предстояло отдать несравненно больше, чем несколько клеток.

— И тебе привет, Илкка, — тихо ответила водяница, погладив его по щеке. — Что же ты заставляешь меня ждать? Вот, проверь, насколько я уже готова!

Она повелительно взяла его руку и направила под складки рубашки. Илья опустился на колени и погладил ее ноги, осторожно пробираясь к потаенному, но девушка снова сжала его ладонь и потянула вперед.

— Я сказала — проверь! — произнесла она резким шепотом. Илья коснулся, сначала пальцами, потом всей ладонью, и почувствовал небывалый жар, сильный, но мягкий, обволакивающий, дарящий тепло очага, а не боль и шрамы, — если, конечно, Накки не рассердить. Он совсем этого не хотел, поэтому улыбнулся и многозначительно кивнул.

— По-твоему, этого достаточно? — усмехнулась Накки и провела кончиком когтя по его губам.

На его пальцах остался знакомый яблочный вкус, чистый и островатый, будто сок истекал из свежего надреза в душистой мякоти. В нем была и мятная кислинка зеленого плода, и терпкая сладость красного, и медовый оттенок желтого. И Илье этого определенно было мало, ему уже хотелось глотать эти соки, как насыщенный летний воздух, чувствовать их на своей коже подобно каплям грибного дождя.

Накки со вздохом удовлетворения запустила пальцы ему в волосы и стала подталкивать, втягивать его в трясину своего сладострастного голода. Было трудно дышать, мысли путались, как во хмелю, и лишь краем сознания Илья ощущал что-то колкое и едкое. Кто он теперь? Колдун, шаман, проводник, руководящий темными силами, наставляющий их на мир и гармонию с родом человеческим? То-то он сейчас стоит на коленях перед этой самой силой, а она, вконец потеряв рассудок, уже упирается босой ногой в его плечо.

Или он все-таки человек, тянущийся к свету, годный на что-то большее, чем подкармливать демонов своей энергией? А как им остаться после этого? Левой рукой креститься, а правой резать жертвенных животных, целовать ребенка теми же губами, которыми сейчас он ласкает исступленную от похоти демоницу?

Или просто распутник, у которого все порывы сосредоточены меж чресел, а за сладкую отраву этого лона не жаль отдать душу, как прежде он отдавал силы. В конце концов, закрывать ее больно и хлопотно, вдобавок Илья до сих пор не разобрался, есть ли толк от этой самой души или только страдание, как подсказывал его жизненный опыт. А предательская легкость окутывала его тело, выветривала остатки мыслей, будто наркоз.

«Главное, осторожен будь, детеныша береги...»

Эти слова полыхнули в памяти подобно треснувшим уголькам, отдались резкой болью в затылке, и Илья опомнился. Во рту появился привкус крови, но в то же время стало легче, набухшие мехи, в которые лился хмельной яд, вовремя сомкнулись. Однако по коже невольно продрал мороз — о чем он только что думал? И неужели этому молоденькому домовому с самого начала про него все было ясно?

«Что же я чуть не наделал...» — подумал Илья, подняв голову и нервно облизав губы. Накки нахмурилась и спросила:

— Ты почему прекратил?

— Шея затекла, — невозмутимо ответил он и, не теряя времени даром, стащил с себя свитер вместе с майкой. Затем быстро забрался на постель, уложил Накки на спину и нетерпеливо потянул вверх ее рубашку.

— Ты потрясающий, — прошептала она, сильно куснув его в плечо. — Но я не могу больше терпеть, и раз уж ты закрыл душу, то я примусь за тело. Если ты сам сейчас меня не возьмешь...

Илья кивнул и, избавившись от оставшейся одежды, накрыл ее собой, прильнул к губам, на которых ощущалась соль его пота и крови. Ей было трудно сдержаться: внутренний жар, которым духи отогревали воду, землю и жилища, распирал ее нежное тело, и порой она снова его кусала, потом дышала на ранки и зацеловывала их, задевала кожу когтями, стонала от блаженства и от злости на саму себя и на этого странного парня.

— Почему ты разрешаешь делать тебе больно? — шепнула она, когда Илья уже двигался в ней, время от времени склоняясь и целуя ее лоб, щеки, дрожащие ресницы.

— Не думай сейчас обо мне, — улыбнулся Илья, — сегодня твоя ночь, русалочка! Знаешь, если бы та сказка была про тебя, то ведьма бы сварилась в собственном котле с перерезанной глоткой, а принц сдался в первую ночь, и уж точно не из-за нежного взгляда!

— Но ты же не сдался до сих пор, а уж сколько я с тобой возилась! — возразила Накки.

— Так я и не принц, а правнук лесной людоедки, меня не так просто напугать. Порой мне кажется, что по-настоящему я боюсь только себя. Но с тобой мне становится легче.

— И все равно ты не должен этого разрешать никому, даже мне, — возразила Накки. Она задумчиво погладила его по щеке подушечками пальцев, затем уперлась ему в грудь и заставила лечь на спину. Илья лениво опустил веки и видел лишь туманные очертания ее гибкого белого тела, подобного силуэту серебряной ящерки. Ее волосы струились по плечам и спине, подсвечивались как тонкая ажурная кисея. В такую вполне могла укутаться гордая финляндская княжна, решившая вкусить плодов страсти вместе с крестьянским парнем, у которого мозолистые руки и неистребимый мускусный дух.

Когда оба наконец пресытились, Накки быстро уснула, а Илья решил прогуляться до купальни и немного освежиться. Там он застал еще троих юношей, среди которых оказался и заметно повеселевший Хейкки. Он расслабленно лежал на полке в одних исподних штанах, а двое других, вообще голые, полоскались студеной водой, болтая на своем древнем наречии. На их плечах и спинах Илья заметил такие же следы укусов и царапины, как у него самого, и на душе сразу прояснилось.