Княжна Екатерина Распутина (СИ). Страница 29

Воодушевленная прогрессом, я за пару месяцев избавила всю прислугу от застарелых шрамов, украшавших их тела. Действовала исподтишка, прячась за дверями или делая вид, что любуюсь пейзажем за окном, втайне направляя целительный поток на людей, не подозревающих ни о чем. С каждым разом я справлялась со следами порезов и ожогов все искуснее и быстрее.

От слуг я перешла к дружинникам. Вот где открывалось поистине неисчерпаемое поле деятельности! Правда, приходилось прятаться в кустах, и это было лишь полбеды. Гораздо сложнее было лечить воинов, постоянно находящихся в движении, особенно во время спаррингов на мечах. Первая неделя превратилась в сущий кошмар. Но после долгих мучений я все же нашла оптимальный способ.

Выбирая одного из сражающихся, я отключалась от всего мира, сосредоточившись на потоке целительной энергии, направленной на исцеление его кожных покровов.

Однажды, увлекшись заживлением глубокой раны на спине старого воина Ливня, я вдруг ощутила, как моя энергия проникла в его почки, просканировав их и выявив наличие мелких камней. Бросать начатое на полпути я не могла, поэтому направила мощный поток энергии, удерживая ее в почках до тех пор, пока камни не растворились, а затем, направив их по мочевыводящей системе, завершила исцеление. Ливень вдруг замер, издал странный хрип и бросился в кусты. К счастью, не в те, где я пряталась. Я поспешила ретироваться, дабы избежать неловких вопросов и подозрений в подглядывании.

Еще немного полюбовавшись на умиротворяющее течение реки, я развернулась, чтобы брести домой, и даже не подозревала, какая новость обрушится на меня там, словно зимняя вьюга.

— Катерина, ты переезжаешь. На первый этаж, — объявил Петр Емельянович, вызвав меня в свой кабинет. — После крещения я женюсь. Твою комнату переделают для Софьи, а в ее покоях поселится моя третья супруга.

— Да мне все равно, — пожала я плечами и, собрав остатки дерзости, добавила: — Могу ли я попросить вас выдать мне теплые вещи? Скоро выпадет первый снег, а гулять в одной кофте и туфлях — сущее мучение.

Барон задумался, словно обдумывая что-то важное, и внимательно оглядел мое выцветшее, застиранное платье.

— Это платье тебе с чердака достали… Можешь сама туда подняться и выбрать себе одежду. Если кто спросит, скажешь — я разрешил.

— Премного благодарна, — промолвила я, с трудом скрывая сарказм за вежливым тоном, и, посчитав аудиенцию оконченной, поспешила покинуть его кабинет, чувствуя себя униженной и брошенной.

Взыграло было во мне благородное желание осчастливить барона мелкой пакостью, подлечить Софьюшке гормональную систему, пробудив в ней чувственность. Но, поразмыслив, пришла к мудрому решению: не стоит вмешиваться в столь возвышенные материи. Пусть сами, бедненькие, барахтаются в пучине своих духовных исканий и жизненных передряг.

Собственных вещей, разумеется, у меня не было, а обноски с барских детишек, увы, предательски обтянули и подпрыгнули, являя миру мои коленки. Грех жаловаться, в самом деле!

Ничего забирать не стала, а прямо с порога обратилась к любезному Якиму с просьбой проводить меня в мои новые хоромы. Что я могу сказать? Вероятно, раньше здесь благоухали соленья и варенья. Ну хоть плесень с сыростью не почтили своим присутствием, а вот букетом затхлости помещение было переполнено. Стены гордо несли на себе обои, помнящие, надо полагать, еще первого владельца особняка. Пол, выкрашенный, вероятно, еще при царе Горохе, стыдливо поблескивал проплешинами в местах наиболее интенсивного паломничества. Крохотное окошко, завуалированное пылью, неохотно делилось светом. И вот он — венец мечтаний! Мой персональный будуар! Я, не в силах сдержать восторг, воззрилась на управляющего.

— Мебель из твоей старой конуры перетащим, — великодушно пообещал он, истолковав мой взгляд превратно. — А в порядок эту… обитель сама приведешь. Опыт имеется, — съязвил он и немедленно удостоился приступа острой диареи прямо на месте преступления. Пусть посидит вечерком на троне, поразмышляет о бренности бытия.

Я робко улыбнулась, глядя, как Яким, обхватив живот, совершает спринтерский забег. Как же замечательно, что я могу не только исцелять, но и награждать своих недругов легким зудом в самых неожиданных местах и выводить из строя их нежные пищеварительные системы. Боюсь представить, что будет, когда мой магический потенциал достигнет апогея. Вот тогда я уж точно развернусь!

В поместье, охваченном лихорадкой предсвадебных приготовлений, царил хаос. Слуги сновали туда-сюда, словно потревоженные муравьи, переставляя, перенося, вытряхивая и наводя маниакальный блеск на каждый уголок. Софья, наблюдая эту суету, лишь скрежетала зубами, а Надежда, как всегда, хранила показное олимпийское спокойствие, словно её этот балаган нисколько не касался.

Я же старалась раствориться в тени, не попадаясь на глаза ни одному из взбудораженных обитателей дома. Уроки проходили в уединенной музыкальной комнате, где я никому не мешала. В редкие часы досуга, если погода благоволила, я бродила по усадьбе, словно неприкаянная тень, выискивая нуждающихся в помощи. А когда серые тучи извергали потоки дождя, запиралась в своей комнатке, погружаясь в пыльные тома по целительству. И лишь одна мысль терзала мою душу: мне нельзя было сорваться с места и увидеть, как приживаются мои друзья в шумном, незнакомом городе.

Наконец ворвался долгожданный Новый год. Дочери барона, словно надменные царевны, соизволили прибыть на каникулы и делали вид, что я — пустое место в их блистательном мире. Но я-то видела, как они перешептываются, бросая в мою сторону колкие взгляды, прикрывая усмешки тонкими ладонями. И было отчего: я ходячее напоминание об их щедрости, живая марионетка в их некогда любимых платьях.

Подарков я не ждала, привыкнув к холодному и надменному отношению Соловьевых к моей персоне. И тем ярче, обжигающе горячим стал огонек удивления, когда Дмитрий и Яромир протянули мне по кукле. Невольная слеза скатилась по щеке, обжигая холодом, словно осколок льда. Сердце, давно разучившееся верить в чудеса, робко затрепетало.

— Спасибо, — прошептала я, сглатывая комок, застрявший в горле колючей проволокой.

Шмыгнув носом, крепче прижала к себе хрупкие сокровища я убежала в свою комнату. И там, уткнувшись лицом в подушку, дала волю слезам, бурлящим в душе подобно весеннему половодью. Их внимание, такое простое и искреннее, пронзило меня насквозь, коснувшись самых сокровенных уголков души.

Отзвучали праздники, дочери Петра Емельяновича упорхнули на учёбу. Всех троих я одарила мелкими прыщиками на лице, расплатилась, как смогла, за их насмешки. И сразу полегчало на душе, словно отведала мороженого. Если честно, очень хотелось, особенно глядя на шапки снега вокруг. Любила ловить снежинки, разглядывать их хрупкую вязь, пока они не таяли от тепла моей ладони.

И вот сегодня повалил пушистый белый снег. Накинув кроличью шубку, шапку, скользнув ногами в валенки, я выбежала на улицу и подставила лицо под хоровод снежинок. Они кружились, оседали на щеках прохладными каплями, словно целуя.

Жалобный скулёж, словно лезвие, полоснул по слуху, вырвав из плена моего занятия. За ним последовал утробный рык Якима.

— Куда прёшь, бестолочь! — заорал он, орудуя кнутом над спинами коней, и сани вихрем пронеслись мимо меня.

Проводив его злобным взглядом, я бросилась к Полкану, предчувствуя беду. Старый пес, верный страж и гроза окрестностей, внушал трепет одним своим видом. Особенно когда, оскалившись, обнажал внушительные клыки. Не доходя до распахнутых ворот конюшни, я замерла, прислушиваясь.

Худшие опасения подтвердились. Постояв немного, я ощутила энергию, исходящую от пса, энергию боли, отчаяния. И было отчего. Передняя правая лапа Полкана представляла собой кровавое месиво из раздробленных костей. Сердце сжалось от жалости. Такая рана не заживет сама собой. Беднягу пристрелят, чтобы избавить от мучений.

Мне еще не доводилось исцелять переломы, но сердце целителя не позволило пройти мимо страдающей души. Словно тень, скользнула я за дверь, мимо безучастного Полкана, и, укрывшись в душистом сене, торопливо воскресила в памяти обрывки знаний о костоправстве.