Концессионер (СИ). Страница 8

Пришлось ехать, захватив, разумеется, Соколова с собой. Губернатор был сама любезность. Он суетился, заискивающе заглядывал в глаза и сыпал отчетами, как из рога изобилия. Следствие по делу начальника тюрьмы Хвостова было проведено в рекордные сроки, виновные изобличены и ждали отправки на каторгу. Деньги, выделенные на приют, были под строжайшим контролем.

— А вот, соблаговолите взглянуть, Владислав Антонович! — с гордостью произнес он, подводя меня к окну. — Вашими стараниями!

Обернувшись, я увидал, что на другой стороне площади, в бывшем особняке Хвостова, действительно уже кипела работа. Здание было отремонтировано, выкрашено, над входом уже висела новенькая, пахнущая свежей краской вывеска: «Тобольский сиротский приют имени Его Императорского Высочества…»…

Я смотрел на эту картину, и меня разбирал смех. Ощущение было такое, будто я — гоголевский Хлестаков, от одного имени которого вся губернская бюрократия встала на уши и начала лихорадочно изображать бурную деятельность. Даже ротмистр Соколов, сопровождавший меня, смотрел на все это с нескрываемым изумлением, видимо, пытаясь понять, какой же властью на самом деле обладает его странный «подопечный».

Вечером того же дня губернатор Деспот-Зенович устроил в моей чести торжественный ужин. В большом зале его резиденции собрался весь цвет тобольского общества: городской голова, прокурор, жандармский офицер и, разумеется, все попечители сиротского приюта. Атмосфера была подобострастной до тошноты.

— Надолго ли осчастливили наш скромный город своим присутствием, Владислав Антонович? — спросил губернатор, заискивающе заглядывая мне в глаза.

— Боюсь, что нет, ваше превосходительство, — ответил я. — Дела не ждут. Мне нужно поспеть в Екатеринбург до начала весенней распутицы.

При этих словах губернатор и остальные чиновники вздохнули с нескрываемым облегчением. Мое присутствие явно вносило сумятицу в их размеренную провинциальную жизнь. Впрочем, их можно было понять — прошлый мой визит вырвал из их славных рядов начальника тюремного острога. Что они могли ожидать от меня? Явно ничего хорошего!

Весь вечер попечители приюта наперебой расхваливали свои достижения, рассказывая, как они денно и нощно радеют о сиротах. Особенно усердствовал новый начальник тюремного замка, занявший место арестованного Хвостова. Он смотрел на меня с собачьей преданностью и, казалось, готов был целовать мне руки, ведь именно я, пусть и невольно, способствовал его головокружительной карьере.

Очень скоро мне стало скучно, и я прервал их славословия.

— Что в России слышно, господа? Какие новости с последней почтой?

Они тут же, наперебой, начали делиться столичными слухами. Дела у Главного Общества Российских Железных Дорог, как оказалось, шли неважно. Кокорев и барон Штиглиц, хоть и наводили порядок, но, по слухам, буквально надрывались, пытаясь разгрести ту гору проблем, что оставили после себя французы.

— А тут еще и польский мятеж этот… — вздохнул губернатор. — Показал всю гнилость Варшавской дороги. Войска, говорят, неделями к границе перебрасывали, такая там разруха.

— Впрочем, восстание почти подавлено, — с гордостью вставил новый начальник тюрьмы. — Нам в острог уже первые партии мятежников поступили. Ждем еще!

Я слушал их, и ледяная рука сжала мое сердце. Польша. Восстание. Разруха на дорогах. Кокорев. Я вдруг с абсолютной ясностью понял, что должен быть там. Немедленно. Мой проект Ангаро-Ленской дороги, а главное — грандиозный проект Сибирской железнйо дороги — все это требовало, чтобы Кокорев удержался на своем посту.

— Ваше превосходительство, — обратился я к губернатору. — Я выезжаю завтра на рассвете. И мне нужны лучшие лошади, чтоб до распутицы успеть в Екатеринбург. Извольте посодействовать!

Губернатор, счастливый избавиться от такого беспокойного гостя, тут же засуетился, обещая выделить мне лучшую тройку из своей личной конюшни.

Хорошие лошади оказались весьма кстати: мы добрались до Екатеринбурга, когда весна уже вовсю заявила о своих правах. Снег сошел, обнажив черную, раскисшую землю, а дороги превратились в непролазную, чавкающую грязь. Дальнейший путь на санях стал невозможен. Короче, мы надолго «застряли».

Но сидеть без дела, ожидая, пока просохнут тракты, я не собирался. Здесь, на Урале, билось промышленное сердце Империи. И здесь меня ждали дела.

Первым делом я отправился на Верх-Исетский завод Яковлевых, тот самый, где когда-то ворочал тяжелой кочергой плавящийся чугун, и где еще в прошлый свой визит разместил заказ на рельсы для ГОРЖД. Управляющий — Аристарх Степанович — встретил меня как родного. Тут же позвали мастера, отвечавшего за мой заказ. Пока мы пили чай, явился мастер — суровый, кряжистый старик, из тех, что начинали еще простыми мастерами и потом и кровью выслужили свой чин. Он доложил, что заказ почти готов, но отгрузить его до лета, пока не наладится речное сообщение, никак невозможно.

Я выслушал его и перешел к главному.

— Меня сейчас интересует не этот заказ, а будущий, — сказал я. — Мне нужно триста верст рельсового пути. Для новой дороги, в Сибири. Ангаро-Ленской.

Аристарх Степанович аж присвистнул. Триста верст — это был заказ колоссального, почти государственного масштаба.

— Сделаем, — подумав, кивнул он. — Сроки, правда, будут…

— Сроки — это важно, — прервал я его. — Но важнее того — цена. Она должна быть предельно низкой. Ниже казенной. Рубль за пуд!

На его лице отразилось недоумение, смешанное с обидой.

— Да как же ниже-то, барин? — заворчал мастер. — Деды наши чугун лили, и мы льем, по той же методе. Все только дорожает — хлеб, уголь, рабочие руки. Дешевле — никак не выйдет! Рубль за пуд — это, простите, грабеж средь бела дня!

— А я и не прошу вас делать дешевле, — я подался вперед. — Я предлагаю вам сделать по-другому.

И начал излагать ему свой план. Я говорил с ними не как заказчик, а скорее как инженер и инвестор. О том, что их дедовские методы устарели. Что пока они варят сталь по старинке, в Европе и Америке уже вовсю используют новые процессы, которые позволяют получать металл вдвое дешевле и втрое быстрее. Заводской мастер поначалу хмурился.

— Какой еще «Томасовский» способ? — недоверчиво бурчал он. — Бессемер — слыхали, пробовали, дрянь одна выходит, чугун у нас не тот.

— А я вам говорю — выйдет! — горячился я. — Везде выходит — почему в вас не получится? Дам вам денег на переоборудование, на постройку нового прокатного стана! Я привезу сюда инженеров, которые научат ваших мастеров работать по-новому! И через год вы будете выпускать столько рельсов, что сможете озолотиться на одном только моем заказе. А главное — на всю Россию вашу цену никто перебить не сможет!

Аристарх Степанович слушал, и постепенно лицо его прояснялось. Конечно, он мог не понимать до конца моих слов о «конвертерах» и «фосфоре», но он прекрасно понимал язык цифр, себестоимости и прибыли.

— Интересные вы, сударь, вещи рассказываете, — наконец произнес он, и в его глазах блеснул огонек. — Очень интересно. Надо бы с хозяевами потолковать… И расчеты твои поглядеть.

Переговоры с заводчиками заняли почти неделю. Я предлагал 1 рубль за пуд рельсов, заводчики же хотели1 рубль 70 копеек, — цена, по которой приобретало рельсы ГОРЖД. Наконец, мы ударили по рукам: я вкладывал в производство собственных триста тысяч серебром, входя в долю Верх-Исетского завода, и заказывал полтора миллиона пудов рельсов ценой 1 ₽ 15 коп за пуд. На мои деньги на заводе должны были внедрить самый прогрессивный — томасовский — способ плавки стали, что и позволяло радикально снизить цену. Тяжелый, неповоротливый маховик уральской промышленности, смазанный жаждой наживы и обещанием новых технологий, медленно, со скрипом, но все же начал поворачиваться в нужную мне сторону.

Но оставалась главная проблема. Как выбраться из этого уральского тупика? Дороги, раскисшие от весенней распутицы, превратились в непроходимое болото. Телеграфа еще не было, а ехать на перекладных, застревая в грязи на каждой версте, означало потерять еще месяц, если не больше. А мне нужно было в Петербург. Срочно.