Хозяин Амура (СИ). Страница 23

Переговоры зашли в глухой тупик. Ни одна из сторон не могла уступить, не потеряв чести. Мы стояли друг против друга посреди выжженной степи, и казалось, что выхода нет, кроме как снова проливать кровь, пока одна из сторон не истечет ею полностью.

Мы молчали. Старый эркин Кантегор ждал моего ответа, но отвечать было нечего. Сила на их стороне, а степное слово чести — на его. В этот самый момент, когда, казалось, все было кончено, вперед шагнул Очир.

До того он стоял чуть позади меня, исполняя роль простого переводчика. Теперь же выступил в центр круга, и в его фигуре не осталось ничего от услужливого проводника. Это был посол. Посол великого и грозного народа.

— Уважаемый эркин, — начал он, обращаясь к Кантегору не как равный, а чуть свысока, как говорят с младшим. Говорил он по-монгольски, но каждое его слово, наполненное рокочущими, степными звуками, было весомо, как камень. — Ты говоришь о слове, данном китайскому шакалу. Это слово воина. Но есть слово старше и крепче. Слово побратимов.

Он повернулся и указал на меня.

— Этот русский нойон — мой анда. Мы вместе ели мясо с одного ножа и пили кумыс из одной чаши. Он — друг моего нойона.

Очир сделал паузу, обводя всех тяжелым взглядом.

— Тот, кто прольет кровь моего анды, станет врагом моего рода. А враг моего рода станет врагом всего нашего улуса.

Чтобы его слова не были пустым звуком, он полез за пазуху своего потертого халата. Но достал не оружие, а маленькую, пожелтевшую от времени и прикосновений сотен рук костяшку. Волчью астрагалу. Высушенную кость из коленного сустава степного волка. Древнюю, священную тамгу его рода, знак союза и войны.

Он бережно и с огромным внутренним достоинством бросил ее на землю, в пыль, прямо между собой и ногами эвенкийских вождей.

— Подумай хорошо, эркин Кантегор, — закончил он, и голос его стал тих, но от этого еще более страшен. — Стоит ли золото китайского разбойника большой войны с народом Чингисхана? Сегодня вы убьете нас. Но завтра из степи придут не сто воинов. Придут десять тысяч. И они сожгут ваши стойбища дотла, а ваших женщин и детей уведут. И это тоже будет слово воина. Слово монгола.

В наступившей тишине слышалось, лишь как свистит ветер. Угроза была не просто реальной. Она казалась абсолютной. Это понимал каждый степняк. Старый вождь Кантегор перевел свой взгляд с волчьей кости, лежавшей в пыли, на непреклонное, каменное лицо Очира, потом — на своих воинов. Я видел, как на его морщинистом лбу сошлись глубокие, тяжелые складки. Он погрузился в долгие, мучительные раздумья. И в этих раздумьях решалась наша судьба.

Глава 11

Глава 11

Воздух, казалось, звенел от напряжения.

Волчья астрагала, брошенная Очиром, лежала в пыли между нами — маленький, пожелтевший кусочек кости, который весил сейчас больше, чем все золото Тулишэня. Угроза большой войны повисла над степью, как грозовая туча.

Эвенкийские вожди — старый эркин Кантегор и молодой Чонкой — долго, гортанно переговаривались. Их клекочущий, похожий на птичий, язык был мне непонятен, но я видел все по их лицам. Мудрость и упрямство боролись в глазах старого эркина, он взвешивал на весах чести золото и кровь, и чаша с кровью явно перевешивала. Но молодой был чистой, незамутненной яростью. Его ноздри раздувались, как у взбешенного быка, рука не отпускала рукоять сабли. Он был готов умереть, но не отступить.

Тогда я сделал шаг вперед. Время угроз прошло. Настало время слов.

— Очир, переводи дословно, — сказал я тихо. — Спроси великого эркина… можно ли считать честью слово, данное бесчестному человеку?

Очир перевел. Вожди замолчали, уставившись на меня.

— Вы дали слово Тулишэню, — продолжал я, глядя прямо в глаза старому Кантегору. — Но знаете ли вы, кому вы его дали? Вы думаете, он воин? Нет. Он человек без чести. Он обманывает тех кто ему верит, загоняя в долги обманом, посулами.

Я сделал паузу, давая словам впитаться.

— Но это не главное его преступления. За его спиной стоят «белые дьяволы» — чужаки с запада, которые пришли на эту землю не с миром. Они привезли сюда яд. Опиум. Они превращают воинов в дрожащих рабов, а их жен — в шлюх. И Тулишэнь — их верный пес. Он помогает им травить и грабить эту землю — и вашу, и нашу.

Я видел, как дрогнуло лицо Чонкоя при слове «опиум». Этот яд был известен и ненавистен в степи.

— Великий эркин, — я повысил голос, вкладывая в него всю силу убеждения. — Вы — волки тайги, хозяева этой земли. Скажите мне, разве волк обязан держать слово, данное шакалу, который привел в его лес тысячу ядовитых змей?

Мой последний аргумент, переведенный Очиром, ударил, как обух топора. Образ был прост, жесток и понятен любому степняку. Он попал в самое сердце их мировоззрения. Шакал. Змеи. Волк…

Чонкой вздрогнул, и ярость в его глазах сменилась растерянностью. Старый Кантегор медленно поднял голову, и в его взгляде я увидел нечто похожее на уважение. Он долго смотрел на меня, потом на волчью кость в пыли, и наконец, произнес несколько коротких, веских слов.

Старый эркин Кантегор долго молчал, переваривая мои слова. Ветер трепал седые пряди его кос и перья в волосах Чонкоя. Наконец, он медленно кивнул.

— Ты говоришь правду, русский нойон, — медленно произнес он, и Очир так же медленно перевел. — Твои слова остры, как нож охотника. Шакал привел змей в нашу тайгу. Но слово наше связано. Не только честью, но и золотом.

— Мы в долгу перед Тулишэнем, — с вызовом вмешался Чонкой. — Он простил нашему роду старый долг за соль и порох. И обещал большой куш за ваши головы.

— Сколько? — спросил я прямо.

Названная цифра заставила меня мысленно присвистнуть. Триста лянов золотом, что было эквивалентно трем тысячам лянов серебра. Огромная сумма. Теперь я понимал, как Тулишэнь опутывал долгами и обещаниями целые племена, превращая их в своих наемников.

— Пока мы не вернем ему эту плату, — закончил эркин, — наше слово останется связанным. Мы не можем его нарушить.

Я посмотрел на их непреклонные лица, на сотни воинов, ждущих приказа за их спинами, и принял решение. Безумное, разорительное, но единственно верное.

— Негоже настоящим воинам быть в долгу у шакала! Я отдам ваш долг, в знак уважения к вам. И в знак нашей будущей дружбы, — медленно произнес я подбирая слова.

Левицкий рядом со мной замер, его рука дернулась. Очир удивленно вскинул брови.

Я повернулся к своим.

— Несите все золото, что осталось. Все до последнего золотника. Мои бойцы, переглянувшись, принесли тяжелые кожаные мешки — все, что осталось у нас после закупок в Цицикаре. Почти полпуда чистого золотого песка. Двести лянов. Этого было мало.

В наступившей тишине я повернулся к Очиру.

— Друг, — сказал я, глядя ему в глаза. — Я знаю, что прошу о многом. Но мне нужна твоя помощь. Верни мне тот аванс, что я заплатил твоим воинам. Я клянусь, что верну все с лихвой, как только мы доберемcя до Силинцзы.

Очир, не дожидаясь конца моих слова, шагнул вперед. Он посмотрел на меня, потом на старого эркина, и на его обветренном лице не было ни тени сомнения и молча высыпал золото из своего мешка в общий котел.

— Твое слово для меня весит больше, — коротко бросил он. Остальные монголы, видя это, без колебаний последовали его примеру.

Собрав нужную сумму в несколько тяжелых мешков, я шагнул к эвенкийским вождям.

— Вот, — сказал я, протягивая им золото. — Здесь ваш долг. Верните это его людям. Передайте, что вы больше ему ничего не должны.

Старый эркин Кантегор долго смотрел на меня, потом на золото, и в его глазах я увидел нечто большее, чем просто удивление. Он медленно протянул руку и принял мешки.

Не говоря больше ни слова, он и Чонкой развернулись и пошли к своему войску. Мы видели, как они собрали вокруг себя десятников, как что-то говорили, указывая на нас, на золото, на своих павших воинов.

И затем произошло то, от чего у меня перехватило дыхание. Все войско эвенков пришло в движение. Но они не поскакали прочь. Ровными рядами, в полном молчании, они подъехали к группе китайцев-управляющих, оставшихся от Тулишэня, которые с ужасом наблюдали за происходящим.