Хозяин Амура (СИ). Страница 2

— К бою! — рявкнул я.

Пришлось мгновенно разделиться. Часть бойцов продолжала методично выбивать хунхузов в ущелье, не давая им поднять головы. А мы: я, Тит, Сафар и несколько казаков — развернулись, чтобы встретить отряд смертников. Теперь противник пытался проделать с нами то, что мы проделали с ним: связать перестрелкой, позволив своей штурмовой группе зайти нам в тыл. Узкий каменистый гребень вот-вот обещал превратиться в арену для короткой, яростной и безжалостной схватки, где нет места маневру, где все решают только скорость и сталь.

Рукопашная схватка на узком, как лезвие ножа, гребне была чистым безумием. Я едва успел выстрелить в упор в первого хунхуза, как на меня тут же навалился второй. Пришлось работать прикладом и ножом, отбиваясь от яростных ударов тесака-дао. Краем глаза я видел, как справа ревет, круша врагов, Тит, а казаки-пластуны, матерясь, сдерживают натиск еще двоих бандитов.

Я наконец отбросил своего противника и попытался перезарядить «Лефоше» — в барабане оставался всего один патрон. Пальцы, скользкие от пота и крови, не слушались, драгоценные секунды уходили. И в этот момент, в самый уязвимый для меня миг я увидел, как один из хунхузов, которого до этого теснили казаки, вдруг извернулся и, оставив казаков за спиной, одним прыжком оказался прямо передо мной.

Я никак не успевал выстрелить. Время как будто остановилось. Все, что я видел, — это его перекошенное яростью лицо, револьвер в руке и головокружительную пропасть слева и справа от нас…

И тут между нами выросла тень. Сафар. Он был ближе всех и, оценив ситуацию, не раздумывая, бросился наперерез, закрывая меня своим телом.

— Сафар, нет! — вырвалось у меня.

Хунхуз, не ожидавший этого, на мгновение растерялся, но палец его уже давил на спуск. Выстрел грянул оглушительно громко. Я видел, как Сафара дернуло, как по его виску, оставляя темный след в черных волосах, скользнула пуля. Он не закричал, лишь качнулся, как подрубленное дерево, и начал медленно оседать на камни.

Тит, увидев это, издал звериный рев, от которого, казалось, задрожали скалы. Он отшвырнул противника, с которым боролся, и бросился на помощь. Но он был слишком далеко, слишком неповоротлив для этого узкого карниза. Он не успевал.

Ярость затопила все. Пальцы наконец-то нащупали патрон, вложили его в камору, провернули барабан. Время сжалось в одну-единственную секунду. Хунхуз, оскалившись, перевел оружие, взводя курок, чтобы добить и меня, и лежавшего у моих ног Сафара.

Мой револьвер взревел, подпрыгнув в руке. Пуля ударила бандита прямо в переносицу. Он замер, выронил меч и, качнувшись, молча рухнул навзничь, в пропасть.

Все было кончено. Последний из отряда перехвата был убит. Засада внизу, потеряв почти всех командиров, умолкла. Остатки бандитов бросились бежать в глубь ущелья, где их уже встречали люди Мышляева. Мы победили.

Я бросился к Сафару. Он был без сознания, голова разбита, но дышал. Тит подхватил его на руки так же легко, как до этого поднимал мешки с мукой, и мы начали спуск.

Внизу, в ущелье, бой уже стих. Мои бойцы встречали нас радостными криками, но тут же смолкали, видя, как Тит несет раненого Сафара. Картина внизу открылась страшная: ущелье было завалено телами хунхузов, но и наших полегло немало.

И тут я увидел группу нанайцев. Они стояли на коленях вокруг тела, лежавшего на земле. Я подошел ближе, и сердце мое ухнуло вниз. На земле лежал Аодян. Молодой, сильный, еще вчера полный жизни вождь.

Орокан, чье широкое молодое лицо, казалось, в один миг превратилось в каменную маску, поднял на меня глаза.

— Он повел наших в атаку, когда хунхузы дрогнули, — глухо рассказал мне один из казаков, стоявший рядом. — Первым выскочил из-за камней, чтобы увлечь за собой остальных. И тут же его срезало… почти в упор. Если бы не он, они бы еще долго там сидели и положили бы наших куда больше.

Я смотрел на мертвое лицо Аодяна, на его юношеские, почти мальчишеские черты и чувствовал, как горечь победы становится невыносимой.

Орокан медленно поднялся.

— Он умер, как подобает вождю, увлекая за собой других, — произнес он, и в его голосе не было слез, только сталь. — Его дух теперь будет охотиться в небесной тайге, и он доволен.

Выпрямился — теперь именно он был вождем.

— Я веду их по тропе мести. Веди нас дальше, Тай-пен.

Прииск «Тигровый Зуб» встретил нас тишиной и запахом смерти. После короткого и жестокого боя в ущелье сопротивления здесь уже никто не оказывал. Уцелевшие хунхузы, потеряв командиров и поняв, что их западня превратилась в могилу, просто растворились в горах, бросив все.

Пока Овсянников, хмурый и молчаливый, колдовал над разбитой головой Сафара, а нанайцы готовили тело Аодяна к погребению по их обычаям, нужно было делать дело. Приказав Мышляеву расставить дозоры и собрать трофейное оружие, я вместе с Софроном направился обыскивать бараки. Особое внимание — тому, где, судя по всему, располагался штаб убитого командира хунхузов.

Это была крепкая, сложенная из дикого камня фанза. Внутри, среди разбросанных мехов и пустых бутылок, наше внимание привлек окованный железом сундук, запертый на тяжелый замок. Тит, чье лицо было мрачнее тучи после ранения Сафара, одним ударом обуха снес его.

Но внутри не оказалось ни золота, ни серебра, ни опиума. На ворохе старого тряпья лежал туго свернутый и обернутый в промасленную кожу пакет. Софрон, развязав тесемки, протянул его мне.

Развернув жесткий, потрескавшийся сверток, я увидел несколько листов плотной бумаги, исчерченных тонкими, аккуратными линиями. Это были карты. Детальные, профессионально выполненные геологические карты всей долины реки Мохэ и прилегающих хребтов. На них были нанесены не только русла рек и тропы, но и обозначены пробы грунта, отмечены места с наибольшей концентрацией золота, сделаны точные инженерные расчеты по глубине залегания породы. Работа, требовавшая месяцев труда и серьезных познаний.

Но самое странное было не это. От карт исходил слабый, незнакомый, но чем-то неуловимо знакомый запах. И все пометки, цифры, каллиграфически выведенные расчеты были сделаны не китайскими иероглифами.

Они были сделаны на английском языке.

Рука, державшая карту, слегка дрогнула. Я смотрел на эти аккуратные, выведенные чужой, незнакомой рукой слова: Gold vein, Quartz outcrop, Estimated yield — и чувствовал, как по спине пробегает ледяной холодок. Дальше следовали сведения, собранные в таблицу. Это были не какие-то бандитские каракули. Это был отчет специалиста.

— Что это за грамота, командир? — глухо спросил Тит, всматриваясь в непонятные ему символы.

Подняв голову, я посмотрел, но увидел не его, а всю картину целиком, и она внезапно обрела зловещую, пугающую глубину. Хунхузы, фитильные ружья, разбой, грабежи… все это было лишь ширмой. Грязной, кровавой пеной на поверхности глубоких, темных вод.

— Это значит, — ответил я медленно, — что мы охотимся не на того зверя. За этим уродом, которого мы ищем, стоит кто-то еще. Кто-то очень умный, очень богатый. И, судя по всему, — я снова опустил взгляд на английские слова, — этот кто-то — из Европы.

[1]Сяо Ма — быстро ко мне (кит.).

Глава 2

Глава 2

Наши тяжкие размышления прервали крики снаружи.

— Что там такое? — спросил я, выходя.

— Китайцы местные бунтуют! Рабочие! — доложил Мышляев. — Выпустили их из бараков, они, как узнали про свободу, навострились отсюда бежать! Мы пытаемся их утихомирить — ни в какую! Идемте, без вас никак!

Пришлось бросить пока выяснение тайны карт и документов и заняться делами насущными. Чертыхаясь, я посмешил за Александром Васильевичем, на ходу проверяя барабан револьвера. Рабов на прииске явно было немало, и, если мы не найдем с ними общего языка, нас ожидают колоссальные проблемы!

Небольшая утоптанная каменистая площадка перед рабочими бараками была запружена почти восьмью сотнями рабов. Часть из них, подбежав к обрывистому берегу, спустились вниз, к воде, и, сняв широкополые шляпы из гаоляновой соломы, жадно пили прямо из реки: на время боя хунхузы заперли рабов в бараках, и многие сильно страдали от жажды. Кто-то просто сидел на площадке, оживленно переговариваясь, обсуждая события последних дней.