Предзимье. Осень+зима (СИ). Страница 73

— Тогда… Поехали. Тая, хотел бы я сказать, что меня точно так же обманули, как Дашу, добиваясь согласия на ритуал, но нет. Дело в том, что я вообще не помню ритуал. Первый шрам на груди от веретена я считал шрамом от небольшого вмешательства — мне убирали липому. Все. Больше никаких воспоминаний о ритуале нет. Шрам и… Твоя нить во мне. Я думал, может, ошибка в дате рождения позволила отцу дать за меня разрешение. Я родился в Ницце, там иной календарь. Мало ли, писарь ошибся и не так внес дату — забыл, что надо добавить тринадцать дней. Но нет. Я родился первого декабря или семнадцатого ноября, а отнюдь не тринадцатого декабря. Перевод с григорианского календаря на наш юлианский был сделан правильно. На данный момент и тогда, тринадцать лет назад, я самый старший полоз в семье. Выше меня, кто мог бы приказать, нет никого. Женские змейки не в счет, в нашем роду у них нет власти над мужчинами. Они мелкие и не сильны во владении магоэнергией. Я не знаю, как я дал согласие, Тая.

Она видела, как вцепились его пальцы в руль — Илья до сих пор тяжело реагировал на то, что сделали с ним и Таей. Она попыталась его утешить — способов получить согласие много, как медик она это знала:

— Возможно, от тебя добились согласия в момент премедикации к операции, возможно, уже в момент введения в наркоз — там есть момент, когда заставляют вести обратный отчет, тогда ты уже неадекватно реагируешь и можешь сказать что угодно. И согласиться на что угодно, Илья. Это уже неважно.

Он твердо сказал:

— Мне важно. Тая, мне важно это знать и понять. Я всегда отвечаю за свои слова.

Она посмотрела на него:

— Я на тебя не злюсь. Ты невиноват. Понимаешь? Я была неправа, я судила на эмоциях, а так нельзя.

— Спасибо за веру в меня.

Тая тихо рассмеялась:

— Не за что. Я могла бы и раньше начать тебе доверять. Наверное.

Илья предпочел отмолчаться.

Внедорожник споро месил дорожную грязь, в которую превратился выпавший снег после обработки реагентами. За окном стало совсем темно. Ничего не видно. Тая то и дело посматривала в боковое зеркало, и Илья подсказал:

— Хвоста нет.

Тая лишь кивнула — ему виднее.

Через четверть часа показался тот самый ненавистный дорожный столб. Десятый километр от Змеегорска. Именно тут её нашли. Илья припарковался под фонарем и замер, в упор рассматривая Таю.

— Может, не стоит так рисковать? Может, стоит все бросить? Хочешь, в лес пойду я?

Она заставила себя улыбнуться — ради Ильи:

— Я тринадцать лет бегала. Хватит. Я хочу сама все понять. Сама разобраться. И спасибо, что прикрываешь мне спину.

Тая скомканно напомнила, что не надо за ней сразу же идти, получая в ответ тяжелый, придавливающий к земле взгляд, и вышла из теплого салона машины, промерзая чуть ли не моментально.

Илья, прошипев на прощание: «Мрак!» — поехал дальше.

Тая, стоя на обочине пустой трассы, провожала его внедорожник глазами.

Яркие габаритные огоньки споро удалялись вверх по холму. Потом машину Зимовского стало не видно, когда она въехала в низину, но Тая ждала. Он появится вновь. Его внедорожник вынырнул из темноты, штурмуя очередной холм, с двух сторон окруженный черной полосой леса. Только когда яркие огоньки скрылись за горизонтом, Тая заставила себя повернуться к лесу. К холоду. Её кожа уже покрылась мурашками, но надо, чтобы Тая промерзла вся. Только тогда холод откликнется на её зов. Не забыть бы: не хамить, не ругаться, соглашаться на все. И не бояться людей и их глупости — Илья прикроет спину.

— Тепло ли тебе девица? — прошептала Тая, замораживая мелкое болотце, в которое превратилась сточная канава вдоль дороги. — Тепло, дедушка… Ой, тепло…

Она уверенно пошла в темень и лес. Свет фонарей, освещавших трассу, сюда почти не проникал, превращая мир в сплошную черноту со всполохами серого в просветах между деревьями. Тая шла наугад, почти ничего не видя.

Скрипел снег под ногами. Корни деревьев самоубийцами то и дело бросались Тае под ноги. Холод проникал все глубже под кожу. Она уже не чувствовала пальцев на руках и ногах, но в сердце еще царил жар.

Сосны корявыми пальцами пытались вцепиться в Таины волосы, словно не хотели пускать дальше. На голову и за шиворот Тае то и дело падал теплый снег с ветвей. Он как будто окутывал Таю в горностаевую мантию. Мех искрился и радовал Таю своей смертельной красотой.

Тишина была невероятная, и даже не верилось, что где-то рядом шуршит в тенях Илья, оберегая её. Ни звука, ни крика птицы, ни волчьего воя. Тая одна. Так проще замерзнуть.

Только ветер плачет в макушках сосен.

Ни следа на снегу. Огромный черный холодный мир, в котором Таю тринадцать лет назад бросили безжалостные люди, и… Ни звука, ни подсказки, куда же ей идти. Что ей тут делать? Что от неё ждут. Еще чуть-чуть, и снова валяться в отделении комбустиологии с обморожениями, как когда-то давно. Тая промерзла уже до того состояния, когда кидает в жар. Скоро замерзнут глаза, и она перестанет видеть, куда идет. А потом придет бред.

Что-то пока никто не спешил к ней со словами, тепло ли ей? Сказки все же лгут. Или дело в незаплетенной косе?

Тая, не чувствуя пальцев, заплела косу и вместо резинки заморозила её кончик.

— Илья… Надеюсь, тебе нравится…

Ответа не было.

Она десять лет, как вырвалась из-под опеки деда, не заплетала косу. Слишком больно было вспоминать лес и холод.

Тая упрямо шла вперед, скользя тихой смертью между черных стволов деревьев.

Кажется, её тут не ждут. Даже коса не помогла. Тая дошла до росшей отдельно, мощной, высокой сосны и со стоном опустилась в снег. Этого она до последнего пыталась избежать, но иначе холод не придет.

Она закрыла глаза. Второй пересадки роговицы она может и не дождаться. Ресницы тут же смерзлись, а Тая и не заметила, что ветер выдавливал из глаз слезы.

Бред все же пришел вслед за жаром. Тая взлетела, как птица, над лесом, видя множество огоньков вокруг себя. Белых, алых, голубых, зеленых, мутно-серых. Они все с трепетом ждали её, как сановники ждут приема императора. Точно. Бред.

Золото Зимовского. Он тоже, как и Тая, промерз, но стойко терпел, охраняя её. Тая черным вороном опустилась к нему, замечая кусок ледяного проклятья, удерживающего его в этих землях. Однако. Не она ли наложила его когда-то? Тая выдернула ледяной шип из тела Ильи. Можно было лететь дальше, оставляя мужчину своей судьбе — скоро морозы ударят так, что птицы будут падать на лету, замерзая. Только Тая знала одно — она не хочет забирать его жизнь. Она не хочет забирать ничьи жизни. Она потянула холод, уже заползший исподволь в Илью, на себя. Ей все равно мерзнуть, так зачем ему страдать от холода?

— Тепло ли тебе, парень? — насмешливо пробормотала она.

Илья дернулся, словно почувствовал что-то: завертел своей змеиной, чуть светящейся в полной темноте головой, но Таю не увидел. Это же её бред, а не реальность.

Она же помчалась прочь, обнаружив рябиновую стайку снегирей на ветках. Птицы нахохлились, не в силах лететь дальше. Тая и из них вытащила ледяные когти смерти. На коленях, в шкатулке, невесть как оказавшейся у Таи, рядом с золотым кусочком, засияла россыпь рубинов, а Тая летела дальше. Она откуп злой зиме. Значит, она в силах защитить всех, кто умирает от холода, забирая его и…

Шкатулка громким хлопком крышки напомнила о себе.

…и запирая в шкатулке. Её драгоценности — это спасенные жизни. И шкатулку с таким содержимым нельзя отдавать не то, что шантажистам, даже Нике нельзя отдавать такое.

Что-то скрипнуло рядом. Что-то мелькнуло ярким светом за закрытыми и смёрзшимися веками, и торжествующий голос Ильи сказал:

— Карина Валерьевна, на вашем месте я бы не пытался этого делать! Руки прочь от госпожи Подо́синовой!

— Она все равно труп! — заорал кто-то истерично. Звуки нарастали: шорохи, шумы борьбы, стоны, проклятья.

Тая заставляла себя вынырнуть из черного леса, полного смерти и умирающих огоньков, в реальность. В рот, через с болью просунутую между смерзшихся губ соломинку, потекло что-то ужасающе горячее.